Body and Soul

Вначале, как обычно это бывает у мужчин, он влюбился в тело. Стройное, подтянутое и совсем ещё юное тело. К тому времени мантры Кодекса не успели выбить из него смертные желания, а возраст вполне соответствовал простым физиологическим потребностям. Однако в силу большого влияния наставника, он всё-таки понимал всю сложность ситуации и просто любовался. Издалека. У неё была очень бледная кожа. Наверное, такая кожа у всех аристократов. Но отчего-то это ничуть не отталкивало, скорее наоборот, только тянуло ещё больше: её молочно-белая словно бы отлитая из фарфора кожа слишком хорошо сочеталась со светлыми волосами и ярко-голубыми глазами. Эта нежная, ангельская внешность делала её во взгляде других настолько беззащитной и ранимой, что её безумно хотелось прижать к себе и постоянно оберегать от всех и вся. А во время тех моментов, когда он удостаивался чести видеть её почти полностью обнажённой – и пусть оба раза оказались абсолютно случайны, от этого их своеобразная сладость ничуть не уменьшилась – он успел разглядеть тонкий длинный шрам, тянущийся от шеи, рассекающий правую лопатку и заканчивающий возле копчика. Он даже и думать не хотел, каким образом она заполучила эту отметину, но продолжал видеть в нём какой-то странный особенный шарм. Она всегда двигалась на удивление изящно, и неважно было, что именно на ней было надето: дорогое платье, подчёркивающее её высокое положение в обществе, или же простой и не вызывающий дорожный костюм. В любом наряде она почти что скользила, плыла, что ему казалось, поставь кто-нибудь рядом с ней молодых джедаек из Храма, чьи элегантные фигуры были заработаны годами беспощадных тренировок, то по сравнению с ней они бы выглядели неуклюжими и неповоротливыми. Её же изысканность была настолько естественной, что ему порой казалось, что она ещё при рождении была одарена этой грациозностью. Он просто обожал её руки, её тонкие пальцы, её невыносимо приятную наощупь кожу, её глаза с задорными искорками, её заразительный смех, её печальную улыбку, её поджатые в моменты злости губы… Он обожал в ней абсолютно всё, и он всегда замирал, когда она, нахмурившись, сдувала упавшую на глаза прядь. Она надувала губы и выдувала струйку воздуха, затем, хмурясь ещё сильней, убирала волосы руками за уши или собирала их в хвост, а он едва ли не с открытым ртом смотрел на эти её простые действия. Потому что его сознание вырабатывало совсем другие картины. Он видел, как с этих самых губ срываются стоны наслаждения, буквально чувствовал, как её идеально ровные ногти скользят по его спине, оставляя царапины, в то время как под его собственными губами пульсирует жилка на её шее. И ничего не мог поделать с собой. Он понимал, что от таких видений нужно избавляться, но, не смотря ни на многочасовые медитации, ни на изнурительные спарринги с воображаемым врагом, ей стоило только взглянуть на него своим особенным взглядом, только позвать его по имени с тихим, едва слышным придыханьем, только коснуться на мгновенье даже не его кожи, а лишь ткани одежд, как он уже в миг забывал все свои убеждения на счёт её персоны и снова погружался в дурман вожделения. Однако, как бы ни были сильны его желания, он знал, что никогда не будет владеть ей. Потому что он сам уже давно был в её власти. Во власти её движений, голоса и тела. Но в какой-то момент за чарующей внешностью он увидел невероятный огонь. В ней пылала страсть. Страсть к чему-то новому, неизведанному. Страсть к познанию истины. Страсть к справедливости. Страсть к свободе. Она беспрестанно горела этой страстью. Она жила ею. Вся её жизнь была бесконечной и неисчерпаемой страстью ко всему, что её окружало. Нередко ему хотелось, чтобы и он стал её страстью, чтобы она смотрела на него не как на друга, защитника или представителя иной культуры, но как на мужчину, хотя он и понимал, что из-за собственной же принадлежности к Ордену он не может даже надеяться хотя бы на один такой её взгляд. Однако чем больше времени они проводили друг с другом – чаще всего в разговорах, почти каждый раз превращающихся в яростные споры – тем чаще он ловил на себе её заинтересованный взгляд, но постоянно отмахивался, предпочтя видеть в этом лишь собственные желания, чтобы не питать глупых иллюзий. Для него она оставалась недостижимой мечтой, идеалом, сплавившим в себе невероятную женственность и по-мужски острый ум, сдержанность и готовность к воспламенению, юность и мудрость. Она была воплощением совершенства, к которому ему никогда не дано было прикоснуться, едва ли не венцом творения, вершиной абсолютной чистоты и целомудрия… Она стала для него всем: достойным собеседником, преданным другом и женщиной, ради чувств к которой можно было и преступить своими принципами. Тем болезненней было для него расставание с ней. А встреча с ней во время войны стала для него как яркий огонёк во тьме. Она не постарела ни на грамм. Повзрослела, изменилась, преобразилась, но ни в коей мере не постарела. Она всё так же была наполнена верой в правду и честность, всё так же искренне надеялась на мир и справедливость, всё так же светилась от своей страсти ко всему живому в Галактике. Она всё так же была прекрасна и душой, и телом. Она всё так же оставалась дивным идеалом из грёз давно прошедшей молодости, ради которого он был готов пойти на всё. Она всё так же была абсолютным эталоном баланса внешней и внутренней красоты. Красоты, которой он так и не смог сознаться в своих чувствах. Ни тогда, ни сейчас.