Падение безмятежных звёзд

Ко мне взывал голос Бога, но я был в наушниках. Обнажившаяся боль, гром, мгновенно превративший барабанные перепонки в холод кровавых грёз, свирепая молния за ненадёжными досками моего обитого бархатом гроба - и миллионы миллионов золотых безмятежных звёзд обрушились вниз огненным штормом, сокрушая города, деревни, моря, горы и жизни, неся хаос злобных сумасшедших перемен. Ржавая угнетенность, боль, потеря, пустота звали всё ниже, ангельской пылью собирая жатву из голубовато-светлых странных душ. Мой крохотный островок рвался на плотики стихий и второго картонного неба, пока нереальный сюрреалистический мир, забывший как дышать, огромными мерцающе-железными мёртвыми кусками падал ввысь, в едкий чужой космос, сжавшийся до размеров одинокой жизни. Мой гроб внутри меня, он больше не ласкаем порывами ветвей, гоняющихся за ветром, а падает, привороженный видением странной зыби слёзных протоков, электрическая дремота рвёт веки, лопается гнилыми ошметками глаз, вырванных из жёлтого гноя. Кем я был в тот бессильный момент, когда наушники гибельными мерзкими змеями, несущими плач, огонь и туман, протянулись с запада на восток и с юга на север? Где я был, когда динамики музыкой злобы, обнажая пепельно-серый ад с мягкими стенами, испепелили распахнутые сердца, пожрали лунное солнце, снесли небоскрёбы Нью-Йорка, растопили льды Антарктиды, сдули Сидней в умирающий океан, сравняли горы с землёй, превратили мир в тихое, мертвое обиталище? Приветствие в новой жизни, где жуткие протухшие монстры, кривя гадкие слизистые улыбки и хватая меня гноящимися лапами, ставят в задницу уколы, под которыми волшебным потоком струится мир грёз. Не увижу жизни вновь; до ужаса боюсь их серых сгорбленных тел, покрытых смертью, язвами, гнилью, жёлто-коричневым гноем и струпьями. Стальная мерзость. Ниже, ниже, я жаждал губительного спасения, крушил в серебристую пыль захлопнувшее двери небо, кусал рушившимися зубами доски пыльного чердака, рвал тени ночного бреда, а яркий голос взывал и взывал, дребезжа телефонной линией. Но я не услышал звонка. Спасение в звуке, шуме, глухой туманной мгле, смерть в липком сознании; выключи музыку, прислушайся, ответь на боль - и ты не пропал, не пропала она, и нереальный сгусток красноглазой тьмы не явился за спиной. Дыхание забылось, пистолет впился в висок, а фотография, медленно кружась, летит в забытие... Осталось время и время было стрелять. Улыбающееся чудовище с тысячью глаз, тысячью мерзостей и безмятежным черепом в когтистых лапах здесь, в палате, громогласно объявляет адову весть. Свирепость сжала череп, труха, пыль, кровь, капли липкой чёрно-зелёной жидкости текут вверх, разрывая моё влажное сердце. И по словам его понятно было, что взывала, взывала и взывала она, надеясь на никогда не увиденное туманное спасение... Вечная жизнь лопнула как перезрелый арбуз, густой липкий красный фонтан брызжет в ад, сжигая плазмой остатки серого вещества, а реанимированная душа, глухая, немая, слепая и свободная, уносится куда-то вниз, покинутая всеми ангелами. Я взорвался в гниющей тьме, мои звереющие наушники сломали голос Бога. Мысли загружались на дно и приносились дальше, вдаль, вдаль, к неугасающему ярко-оранжевому огню, отливающему синевой. Гроб, обшитый чёрным бархатом изнутри, рассмеялся, обнажая гнилостно-свежие доски и швыряя в свинцовый горизонт новый каменный памятник, а я не услышал звонка, освободившего его.