Французский

Монс Сермерлев не любил французский язык. Он казался ему слишком выпендрежным, слишком жеманным, слишком… Непривычным? В английском был минимализм без лишних «посмотри, как я могу», а немецкий был жестким, потому и казались эти два языка немного похожими на шведский. И нравились, наверное, Монсу именно поэтому. Только вот Лоик Нотте был из Бельгии и на немецком говорил не очень, а с английского при беседе нет-да-нет соскакивал на этот мягкий и податливый, как и сам Лоик, французский. Сначала Монса это раздражало. Он не понимал ни слова, приходилось просить повторять, а Лоик только виновато улыбался, бормотал «sorry», а потом снова ошибался. Опять. Нет, он мог отличить французский от английского, на котором они разговаривали. Просто чаще всего именно он начинал говорить первым, потому и ошибался, быть может. Чаще всего просто «эй, Лоик» хватало, чтобы вернуть его сознание на международный уровень, но были и такие моменты, когда это не представлялось возможным в принципе. Потому что ничто не могло, а не потому, что Монс не мог. - N'est pas tellement grossier, - пробормотал Лоик и прикусил губу, цепляясь своими руками за запястья Монса; не остановил его, а лишь сильнее прогнулся, голову запрокидывая. Он, такой бледный, такой нежный, великолепно смотрелся на темных простынях в номере Монса: виден был каждый изгиб худощавого тела, каждое изящное движение, а самое главное – каждый след, который оставлял Сермерлев. Сегодня пятна розовели на шее Лоика, и Монс был сам рад, что тот на выступление надевает рубашку с воротником. Никто не заметит; никто не узнает, но и Монс, наверное, все-таки не образумится, продолжая мечтать, но не теша себя иллюзиями. Это всего на пару недель, а потом их будут разделять три страны и море. Монс, наверное, с удовольствием бы съездил в Бельгию пару раз, но не остался бы там. А Лоик никогда не будет жить в Швеции, ведь он так любит тепло. - Ne presse... - протянул «р» Лоик, почти что мурча, - Pas mes cuisses. Монс прикусил губу, порываясь сильнее к бельгийцу, и тот болезненно застонал, когда Монс слишком сильно рванул его колени вверх. Этот язык – язык боли – знал каждый человек, и Монс поспешно пробормотал «извини», вновь возвращаясь обратно. Наслаждаться телом Лоика можно было в любой позе, и, наверное, тут тоже сыграл роль менталитет Швеции и Бельгии. Если бы не предпочтения Лоика, если бы не его желание смотреть Монсу в глаза все время, он бы давно уже лежал на животе, подмяв под себя подушку. Желательно – со связанными руками. - J'ai mal... Fais délicat, - вновь сорвалось с мягких губ Нотте, и он потянул на себя Монса, желая его обнять. Был ли это возраст, когда хочется близости даже больше душевной, чем физической – но и не без нее? Монс не помнил себя в девятнадцать, точнее, он тогда точно не спал со взрослыми мужчинами, так что ему нечего было Лоику дать из того, что сам он потерял. Он просто не понимал. Как можно было его понять, если он в постели говорил только и только по-французски?! Монс сжал бедра Лоика вновь – тот прикусил губу, - но не так сильно, как раньше, и толкнулся внутрь сильнее, чем до этого. На сей раз болезненного вскрика не последовало – Лоик потянулся к его губам и поцеловал мягко. Он просто не умел целоваться страстно, и ему это было вовсе не нужно. Монсу нравились его и правда невинные поцелуи. В какой-то момент по телу Нотте пробежала дрожь, но он не закончил – просто, справившись со сладкой судорогой, прошептал в губы Монса: - Oui... - вздох, - С'est ça... C'est ça... Монсу нравились глаза Лоика, жаль, что он так любил прикрывать их в сладкой истоме. А еще Монсу нравился его голос, который, увы, слишком часто произносил жеманные слова. Сермерлев приник к его шее, вжимая бельгийца в подушки, и тот снова что-то залепетал. Было обидно. Было непонятно. Было чувство обмана – кто знает, что там говорит Лоик, пока Монс пытается сделать ему хорошо? Эта мысль не давала покою Монсу уже давно. - N'arrête pas, - в последний раз раскрылись губы Лоика, принимая еще один нежный поцелуй. - Jag tänker inte att sluta, - твердо изрек он, сжимая в своих объятиях Нотте так сильно, что, казалось, может ему ребра сломать, но тот не сопротивлялся вовсе. С утра на его боках были небольшие синяки. - Откуда у меня синяки? – разбудил Монса его голос, и швед, не разлепив глаз, произнес: - Jag vet inte och vill inte. Он любил свой язык и «ничего» не мог с этим поделать. - Что? Прости, я не понял, скажи по-английски, - торопливо подлез к его боку Нотте, судя по тому, что его горячие ладони Монс почувствовал на своем плече. - Nej. Монс ответил коротко и просто. Как Лоик с ним – так и он с Лоиком, ведь с утра позволительно ничего не соображать. Всем позволительно. - Я… Я не понимаю, - расстроено пробормотал Лоик. - Att reta dig är ett nöje, - довольно улыбнулся Монс, открывая глаза, и будто впервые увидел Лоика – таким стало его лицо. – Доброе утро. - Что ты говорил? – сощурился бельгиец. - Ничего важного. - Эй… - скрипнул зубами тот. А Монс только усмехнулся и перевернулся на другой бок.