Змеиный напев

Мокрые ветки хлестали по лицу наотмашь, как плети. Зажмурившись, захлебываясь от рыданий, Ирзе несся через лес, не разбирая дороги. Ломился через кусты и валежник, продирался сквозь заросли дикой ежевики, оставляя на острых шипах обрывки одежды и кровь, но боли не чувствовал: горе захлестнуло его с головой, накатывая чёрными волнами. И в попытке ускользнуть, вывернуться из-под этих давящих валов, мальчик сделал еще один отчаянный рывок, но запнулся о пень-выворотень, нога попала в петлю корня и отчетливо хрустнула в щиколотке. Однако корень же и спас его: удержал над обрывом, когда тяжелая масса глины, земли и камней глухо ухнула, поползла вниз, увлекая за собой кусты и деревья. Ударившись виском о замшелый валун, Ирзе повис безжизненным кулем над пропастью. * * * Магда подняла голову, чутко прислушалась: трескотня сорок в лесу не предвещала ничего хорошего. Птицы тревожились лишь при приближении опасности, а сейчас они устроили настоящий переполох. Седые брови сошлись к переносице, резче обозначив вертикальные черточки морщин: «Ох, не к добру все это!» Ветер с утра доносил запах гари и дыма с запада, а ведь июнь. Время весеннего пала давно миновало, да и дожди обильно прошли. В небе нарезал круги стервятник и знахарка не слишком удивилась, когда раздвинулись кусты и показалась конская морда, над которой возвышалась рябая одутловатая физиономия княжеского дружинника. Струйки пота стекали по щекам и шее за ворот. — Мальчишку не видала, старая ведьма? — водянистые глазки сверлили Магду насквозь. Она глянула с усмешкой снизу вверх, почему-то заставляя верхового вспотеть еще больше. Уж очень не по себе ему стало от присутствия рядом этой старухи, одетой не по сезону — в шубу засаленным мехом внутрь, прямо на голое тело, подпоясанную волосяным арканом. «Седая как лунь, а ведь не дряхлая!» — и от того, что он не мог определить возраст стоявшей перед ним женщины, дружинник совсем упал духом. Больше всего ему хотелось сейчас развернуться и мигом убраться восвояси, гнать коня до самого княжеского подворья, нахлестывая что есть сил. — Даже если бы и видала, — не сказала бы тебе, сучий потрох! — знахарка оскалила в ухмылке белые зубы с заметно выступающими клыками. А седые космы волос совершенно невероятным образом встали торчком над затылком. И вот этого зрелища он уже не перенес! С размаха вонзил шпоры в бока гнедого. Рослый жеребец вскинулся на дыбы и, едва не сбросив всадника наземь, помчался галопом через лес. Из-под копыт полетели ошметки грязи и клочья дерна. Вслед же несся заливистый полубезумный смех. А когда дробный глухой перестук затих вдали, знахарка откинула полог плюща от входа в потайной грот. На подстилке из веток и мха лежал грязный худой мальчишка. Окровавленный, в изорванной одежде, перепачканной глиной, соком травы и копотью пожарища. Спекшиеся губы растрескались — он метался в бреду и тихо стонал, порывался бежать куда-то, но не было сил даже поднять голову, да и посиневшая, раздувшаяся как колодка нога не дала бы ему сделать и пары шагов. Сухая коричневая ладонь, похожая на высохший корень, легла на лоб, забирая жар и дурные воспоминания. Теперь Магда ведала все, что было известно Ирзе, и пыталась вместе с лихорадкой вобрать в ладонь его горе, черное и удушливое, как гарь деревни, сожженной вместе с людьми. Их сгоняли как скот, пытавшихся спастись бегством: бородатых мужиков, замшелых старух, детей, женщин. Тащили волоком по земле и кидали в огонь. Тех же немногих, что посмели защищаться, отбиваясь кольями и вилами от мечей, каратели брали в кольцо и теснили к риге. А когда непокорные оказались внутри, заложили брусом ворота и швырнули факел! Солома мигом занялась, ригу окутал удушливый дым. Под веселый треск огня и страшные, нечеловеческие крики княжеские дружинники помчались с гиканьем по селу. Они получили четкое указание: не оставлять даже камня на камне! Наказать непокорных так, чтобы другим неповадно было. И они наказывали! Со вкусом, со знанием дела. Выпускали селянам кишки, девок хватали и насиловали прямо на земле, в пыли придорожных лопухов, а потом, натешившись вдосталь, перерезали горло одним коротким взмахом ножа. Далеко не всем повезло умереть быстро: хрипели надсадно, черная кровь пузырилась на губах и страшно ворочались в орбитах глаза, моля об избавлении от мук. Тщетно. А все потому, что непокорные селяне отказались этой весной платить князю дань. Неслыханная дерзость! Да, трудовая повинность; да, налог на соль, на подворье, на хлеб, на скот, на плуг, на десятину земли; да, подушная подать; да, сборы на содержание княжеской дружины, на княжий стол и на военные нужды — но разве ж это повод кольями и дубьем гнать почтенных сборщиков податей через пашню, по межам?! Но настрадавшиеся, иссушенные голодом крестьяне думали видно иначе. После трех лет засухи и жестокого неурожая нечем было засевать пашню, не было сил даже распахать ее. Приход же сборщиков податей стал последней каплей. Терпение лопнуло. На въезде в деревню встали гуртом. Худые, нечесаные, глядели исподлобья. И молчали. А потом из толпы просвистел камень, угодил в холку коню, и это стало сигналом к действию: набросились скопом. Сытых, холеных посланников князя мужики стаскивали с седел, валяли по пыли, били в кровь. А после еще и посмеивались: до чего потешно улепетывали княжьи слуги, запинаясь на ровном месте и вскидывая отъетые зады! Да еще и додумались мужики собрать по меже потерянные башмаки, картузы, жилеты и поделить между самыми неимущими. Кровью им вылились эти новые башмаки! Расплата не заставила себя долго ждать. Надрывался набат на колокольне сельской церкви. Деревня занялась пламенем сразу с нескольких концов. Столбом летели к безучастному небу искры. И лишь безродному пастушку, гонявшему скотину в ночное, чудом удалось уцелеть и скрыться в лесу, где и нашла его старая ведьма, знахарка Магда. Нашла и выходила, сделав своим преемником. Открывала ему тайны трав, приметы и правила большого леса. Учила врачевать, понимать язык зверей и птиц. И как растет незаметно трава под тенистым пологом ветвей, так и заморыш Ирзе с годами вытянулся в красивого юношу, тонкого и гибкого как лоза. Вечно растрепанных черных волос он не стриг, знал, что сила в них; лишь небрежно заплетал в лохматую косу, когда же пребывал в хорошем расположении духа — украшал цветками и веточками, красными ягодами барбариса. Знался со змеями и вожаком волчьей стаи — Магда открыла ему тайну старой шубы: надетая засаленным, вытертым мехом внутрь, она давала владельцу власть над зверьем и возможность понимать разговоры всех крылатых, четвероногих, тех, кто летает и ползает. Если же вывернуть мех наружу и покрыться шубою с головой — сам станешь зверем, но назад не вернешься, так и будешь до скончания веков бегать серым с волками. И звать тебя будут Царь чащи. Но царем становиться пока что не хотелось. Гораздо интересней было узнать, куда бегут по весне ручьи, о чем шелестит листва, какие сны видят травы под снегом в долгую зимнюю стужу и как далеко летал нынче стервятник, пять лет назад спасший ему жизнь и позвавший наставницу Магду к обрыву. Он и теперь кружил над лесом, раскинув широкие крылья, то и дело черным росчерком пересекал застывшее в зените солнце. Знать, не к добру! Через заросли дикой черемухи и орешника легкой тенью Ирзе кинулся на зов. * * * За всю прошедшую весну не выпало ни единого дождя. Зерна бросали в сухую землю, отчаянно пылившую следом за бороной. Тощие крестьянские кони шатались от голода, в кровь растирая упряжью плечи. Мужики уж и не нахлестывали: понимали, что бесполезно. Сами впрягались рядом, волокли на себе, обливаясь потом и кашляя. Посевы взошли жидкие: им не хватало влаги и сил, чтобы подняться над пашней в полный рост. Крестьянские бабы без слез не могли смотреть на поля, шептались: «Засуха... Засуха идёт! Голод!» Надеялись на майские грозы, потом — на июньские ливни, но тщетно: злое солнце неустанно палило с неба. Лето принесло лишь удушливую жару с солончаков. Горели леса, и черный пепел оседал на крыши домов и хозяйственные постройки. Против воли приходила на ум сожженная пять лет назад за неуплату податей деревня. Также летел тогда по ветру пепел, а с ним — сладковатый запах гниющей плоти. Бабы крестились и ниже на глаза натягивали платки, будто пытаясь отгородиться ими от солнца, дурных воспоминаний и детей с животами, раздутыми от водянки. Будет ли еще урожай? * * * Матеуш, сын кузнеца, небольшой ясеневой дубинкой раздвигал высокую траву, растущую по оврагу. Уйти из дома, не сказавшись ни матушке, ни отцу, вряд ли было удачной идеей. Но узнай, что собрался он в лес на Исаакия, в день змеиных свадеб, выпороли бы непременно, а то и заперли бы в погребе. У отца рука тяжелая! И не втолкуешь ведь ему, что готов любой ценой спасти деревню от засухи! Затаив дыхание, слушал парнишка певучий говорок бабушки: «На змеёвника Исаакия идут поездом змеи ползучия, гады гремучия на свадьбы змеиныя. На змеиной горке огонь горит, семиглавый змей свой праздник чинИт! Средь ряски — змеиныя пляски. Не ходи в лес! Не тронь змей! Это их день, их ристалище!» Но от бабушки же Матеуш и узнал, что змеи боятся ясеня, что убив змею в этот день и повесив ее на березу, можно вызвать дождь невиданной силы! Сын кузнеца испуганно вздрогнул и замер как вкопанный: впереди неожиданно послышался легкий шорох сухих листьев. Буквально в трех шагах перед ним, у корней орешника сплетался, перевивался кольцами большой клубок змей. Матеуш признал гадюк, а среди них нежился на солнце огромный полоз. Гадюки все как одна — желтовато-серые с черным рисунком на спине, крупные, толстые, с маленькой угловатой головой и коротким хвостом. Клубок опутывал несколько тонких стволиков орешника. Хвосты и головы змей торчали во все стороны, появлялись то тут, то там; гибкие лоснящиеся тела переливались между другими телами, покачивая побеги. «Гадючья свадьба!» — зачарованно прошептал мальчик. Легкий зловещий шелест пугал и завораживал одновременно. С трудом скинув оцепенение, Матеуш взмахнул дубинкой и опустил ее что было мочи, метя в середину клубка. Ветви орешника смягчили удар, да и сам клубок обладал, очевидно, большой упругостью. Верхние живые петли задергались, послышалось протяжное злое шипение, сильный шорох листьев. Клубок стал быстро расплетаться. Гадюки скользнули в листву черными струйками. Дубинка опускалась раз за разом, безжалостно сокрушая кусты, но в цель попала лишь единожды: безобидный полоз, перебитый пополам, судорожно бился, свивал и распускал кольца. Другие же змеи кинулись во все стороны, прячась под валежник и камни. Матеушу показалось, что было их более дюжины. Некоторые уползали, как были, — сцепившись попарно, волоча одна другую. Мальчик шагнул к полозу, намереваясь добить, оборвать мучения несчастного змея, а потом и выполнить задуманное: повесить на березу да и убираться восвояси из этого жуткого места. Но не тут-то было! Рассерженное шипение — и ногу чуть выше щиколотки пронзила острая боль. Гадюка! Нога стремительно опухала, покрываясь сеточкой черных сосудов. У Матеуша потемнело в глазах, навалилась тошнота и могильный холод, а с ним — горькое отчаянье: «Не спас деревню! Зря посамовольничал!» Голова закружилась и, не устояв на ногах, мальчик упал ничком рядом с раненым полозом. Они корчились вместе — подросток и змей. А потом пришла тьма. * * * Ночное небо прорезал слепящий сиреневый всполох. И почти сразу ударил гром. Оглушительный, тут же последовал шум ливня, ветер... и снова молния! Гроза бушевала над лесом, а в груди встрепенулась шальная радость: «Неужто смог? Сработало?!» — Лежи уж, Аника-воин! — хрипловатый голос донесся откуда-то сбоку. Матеуш с трудом повернул голову, преодолевая тошноту. Освещенная лучиной фигура отбрасывала косматую тень: длинная коса, перевитая цветами и травами, черная юбка в пол, из-под юбки — крупные босые ступни; подкатанные рукава сорочки, костлявые плечи, худое, изможденное лицо и пронзительные глаза — взгляд исподлобья: — Ты почто, калеч этакий, змея обидел?! Почто нелегкая в Исаакиев день тебя в лес понесла?! — Я дождя хотел! — вышло виновато и еле слышно. — Дождя?! — усмехнулась ведьма, — Поплатишься ты за свой дождь! Матеуш удивился и хотел узнать: почему же поплатится, что плохого в дожде после засухи, но к горлу подкатил тугой ком. Еле успел свеситься с лавки — вырвало на пол густым и черным. Ведьма, метнувшаяся было подставить таз, грязно выругалась. Мальчик испуганно сжался. — Лежи уж! — повторила сердито и вернулась к столу, покончив с уборкой. В деревянной миске пестиком толкла травы, бормоча под нос: «Чертогрыз черт погрыз! Медуница — добрая вещица. Конский щавель — от яда помогает»; два стебля изжевала и сплюнула туда же: «Любистик — зеленый листик. Ужавник — вылечат травы». Зеленую кашицу выложила поверх чистой тряпицы и завязала поверх укуса, дала напиться теплым отваром. Измученный, Матеуш задремал. И уже сквозь сон услышал неясное шевеление: в углу, на подстилке из трав, свивался в кольца раненый полоз. * * * Земляной пол густо устилала душистая полынь. Остро и пряно пахла в темноте, увядая. Ирзе ворочался на постели из шкур — не мог уснуть. Глядел в темноту сухими, широко распахнутыми глазами. Но вместо бревенчатого потолка, с трудом угадываемого в темноте, отчетливо видел перед собой развороченную берлогу и кровь на снегу. Хриплый лай охотничьих псов и рев медведя-шатуна, кинувшегося вперед словно берсерк. Один незадачливый охотник уже зажимал разорванный живот, тщетно пытаясь впихнуть обратно вывалившиеся кишки, второй упал ничком и закрыл голову руками. Ни знахарка, ни ее ученик, волей случая оказавшиеся рядом, не смогли бы ничем помочь бедолаге. Но старая Магда решила по-своему. Шуба мехом наружу — и в воздухе мелькнула серая молния, грудью сшибаясь с медвежьей тушей. Седая волчица приняла смертный бой — и вышла из него победителем. Где уж медведю тягаться с ее яростью! Только вот Ирзе осиротел. Там, в февральском лесу, он кинулся вслед за наставницей — на подмогу. Шатун подмял его под себя, оглушил когтистой лапой. И последнее, что юноша помнил — смрад дыхания из раззявленной пасти. Шрамы от медвежьих когтей на груди и теперь ныли, но куда больше донимала тоска. Магда не смогла обернуться вновь человеком. И звериная натура постепенно брала верх: волчицу тянуло в лес, к соплеменникам, она забывала о своем подопечном. И однажды по весне ушла окончательно. Ирзе ждал ее, то и дело вскакивал по ночам, заслышав вой, — но нет... Он был покинут и никто не спешил разделить его одиночество. Перебирая вещи из сундука знахарки, он наткнулся на старинное зеркало в тяжелой оправе. Пожелтевшие кружева, расшитые бисером сорочки, юбки, исподнее из тонкой шерсти — видно, до того, как стать отшельницей, Магда принадлежала к знатному сословию. Ирзе как зачарованный рассматривал тонкую вышивку, кончиками пальцев разглаживал оборки.. а потом, повинуясь какому-то наитию, решился примерить. Затаив дыхание, заглянул в прохладный полумрак зеркала. На него смотрела, удивленно вскинув брови, худенькая темноволосая девушка. Скуластая, с растрепанной косой, обветренными губами. Сорочка оказалась велика и съехала набок, оголив плоскую грудь, плечо и выпирающие ключицы. Ирзе досадливо поддернул ворот, возвращая на место, закатал длинные рукава. А вот юбка была в пору: подчеркнула талию, сделала фигуру изящней и выше. На дне сундука лежал завернутый в чистую тряпицу резной ларчик с бусами, подвесками, кольцами. Длинные серьги из прозрачных камней понравились, но уши не были проколоты, а на волосах украшение не хотело держаться, соскальзывало вниз. Зато коралловое ожерелье в несколько рядов парнишка оценил по достоинству: он и раньше делал себе похожие из ягод, но гладкие тяжелые бусины насыщенного алого цвета — не чета сушеной рябине! Ирзе перекинул косу со спины на плечо и прошелся по горнице. Движения обрели плавность. Со стороны казалось, будто плывет над полом, в косых лучах заходящего солнца, бьющих в незанавешенное окно. Он кружился в потоке света, позабыв о невзгодах. И столкнувшись нос к носу с зеркалом, неожиданно для самого себя ласково провел ладонью по стеклу и коснулся губами, даря первый свой поцелуй смуглой девушке в коралловых бусах, густо покрасневшей, но не отпрянувшей от него... * * * Убаюканный светлыми воспоминаниями, ученик знахарки уснул. Незамеченным скользнул между стеблями полыни огромный полоз, заползая в постель. Обвил, ласкаясь, худое мальчишеское тело, наслаждаясь ровным сухим теплом, исходящим от него. И замер, положив на плечо крупную продолговатую голову: как раз туда, где билась пульсом вена. Ирзе даже не шевельнулся. Только краешки губ дрогнули в улыбке. * * * Босоногая ведьма не обманула. Проводила до опушки — и бесшумно растворилась в зарослях бузины. А Матеуш побрел по дороге, заметно прихрамывая. После укуса гадюки его по-прежнему мучала слабость, к горлу то и дело подкатывала тошнота, голова кружилась, однако мальчик упрямо шел в направлении деревни, опираясь на подобранный в лесу сук. А справа и слева расстилались поля. Вернее, то, что от них осталось: страшный ливень с градом на корню перебил и без того слабые посевы, вымыл землю целыми пластами. Теперь деревня была обречена на голодную смерть уже наверняка. Не то, что дань князю заплатить — самим крестьянам не достанется ничего. Не будет у них урожая. И еще у околицы Матеуш отбросил сук и горько разрыдался от осознания своей причастности к тому, что случилось. По лицу размазывал сопли и слезы, а навстречу ему летела мать и сестры, уже потерявшие надежду увидеть его живым. Обняли со всех сторон, сжали в объятьях, засыпали вопросами: что? как? где пропадал столько? — мальчишка же только давился всхлипами. Всего и смог-то вымолвить, что заблудился в лесу, наступил на гадюку, да спасла его ведьма. — Старая ведьма?! — удивленно вскинула брови мать, знавшая о существовании Магды, но и о ее дурном нраве наслышанная. — Нет! Молодая! Красивая! Кумушки в толпе зашептались, пробуя на язык нежданную новость, сопоставляя исчезновение сына кузнеца, засуху, грозу, гибель посевов и появление новой ведьмы в лесу. Впрочем, ржание и топот коней у дома деревенского старосты быстро оборвало пересуды. А три дня спустя к Ирзе постучались нежданные гости. Молодая пара с ребенком на руках стояла на пороге. Крестьянка тихо всхлипывала, а ее муж потупился, переминался с ноги на ногу. Видно было, что не по душе ему вся эта затея. И лишь дитя было безучастно к происходящему: маленький мальчик часто-часто хватал воздух посиневшими губами. Глаза закатились, по бледному личику тек пот. — Матушка! Защитница! Не откажи! Спаси первенца! — молодая женщина бухнулась на колени, так и не решившись переступить через порог. Запрокинутое лицо белело в сумерках мутным пятном. Платок съехал с головы, тяжелый узел волос распался, рассыпался прядями по плечам. Ирзе отшатнулся было, хотел захлопнуть дверь. Но неподдельное горе — не в словах, — в глазах юной матери, в провале ее перекошенного рыданиями рта, болью отозвалось в собственном сердце. И, повинуясь внезапному порыву, ученик знахарки мотнул головой: заходите! Мальчика положили на стол, сняли с него распашонку. Сразу бросился в глаза острый горб на груди и уродливый провал прямо под ним. Ножки отекли. Худое бледное тельце подергивалось судорогами, абсолютно синие пальцы неестественно скрючились, скребли по доскам. «Как я стучу ручку об ручку И ножу не больно, Так и сердцу не болеть! Ножи булатныя, ручки деревянныя, Слова тяжелее камня алатыря! Возьму твою боль — Платы не надобно. Ешь мою плоть, Пей мою кровь — Только живи. Возьму твою боль... » И знал ведь, что нет никакой надежды: сердечный порок не лечится, не спасти было мальчика! Женщину пожалел, не смог ей отказать, отправить домой на ночь глядя, после проделанного пути. Магда бы не поколебалась — она всегда рубила с плеча. Ирзе оказался мягче. И начав стандартный обряд с заговором от сердечных болезней, держа над мальчиком за лезвия два скрещенных ножа и ударяя их ручка об ручку, юноша сам не заметил, как входит в транс от этих мерных ударов, низким и гортанным становится голос. Он уже не отдавал себе отчета в том, что говорит: слова лились сами. Вместо того, чтобы повторить заговор три раза, с начала до конца, Ирзе продолжил его, не осознавая, дополнил тем, что шло изнутри, шумело мерными толчками крови в ушах: — Кровь по венам! Ребенок первый. В землю врастает Корень твой белый. Пей из земли! Только живи! Напряженные до дрожи пальцы были сведены и стиснуты так, что острые лезвия ножей глубоко вонзились, впились в ладони, разрезали кожу. Горячие струйки крови потекли между пальцев — прямо на тельце ребенка. Мать в ужасе отшатнулась, больно ударившись спиной о дверной косяк, зажала рот, не давая крику прорваться наружу... Ирзе же, обессиленный, опустился на пол, закрыл устало глаза. Он знал: болезнь миновала. Неизвестные силы приняли его нечаянную жертву. Мальчик на глазах розовел, дышал глубоко и ровно. И также ровно билось его маленькое сердце, обещая спасенному долгую счастливую жизнь. * * * Забот у Ирзе резко прибавилось: посетители потянулись чередой. Стучались в сумерках, мялись смущенно у порога, пряча глаза. И друг от друга таились, и угрюмой ведьмы боялись до дрожи, а все равно шли со своей крестьянской бедой. Несли ему тяжкие хвори: гниющие нарывы, лишаи, раздробленные цепами пальцы, вывихи, опухоли, лихорадки. Юный знахарь хмурился, но не мог отказать. С ладоней не сходили глубокие порезы — плата за успешное исцеление пациентов. Ирзе заматывал руки полосами льняного холста, часами держал в отваре из подорожника и стеблей свежей крапивы. Испытанное средство помогало всем, но не ему. Изрезанные ладони болели, раны никак не затягивались. Не мог он брать и плату за исцеление. Внутреннее убеждение не позволяло. Единственным, что принимал в качестве благодарности, было свежее молоко. Угощение для полоза. Огромный змей так и прижился в лесной сторожке. Если и уползал, то недалеко, а к вечеру непременно возвращался. Черным раздвоенным языком пробовал воздух на вкус, безошибочно угадывал, где на этот раз для него оставлено блюдце. Это стало своеобразной игрой: Ирзе прятал молоко в доме, а полоз, которого юноша незаметно для себя стал звать Велесом, искал и выпивал все до последней капли. По ночам же приходил греться под бок. И Ирзе, засыпая, рассеянно поглаживал черную чешуйчатую спину, искренне радуясь присутствию в доме живого существа. * * * Праздник Лиго — макушка лета. Травы полнятся колдовской силой, клады открываются ищущим, а судьбы — тем, кто хочет узнать их. * * * Солнце клонилось к закату, отбрасывая длинные лиловые тени от мачтовых сосен. Лес звенел, разомлевший от июльской жары. И колокольчиками переливались голоса девушек, сплетавших венки. Они готовились гадать на суженых этой колдовской ночью. Ирзе остановился, пытаясь отдышаться. Тяжелый тюк с целебными травами натирал лямкой плечо. По лицу тек пот. Коса растрепалась, густые темные пряди упали на глаза, прилипли. Мальчишка досадливо пытался их сдуть со лба. Тропинка круто шла в гору, огибала замшелый валун, а там недалеко и до дому. Вздохнув, знахарь вновь взвалил свою ношу на спину и ускорил шаг в надежде на скорый отдых. Однако еще на подходе к избе заметил неладное: сухой стебель полыни, нарочно положенный поперек дорожки, был сбит. Значит, кто-то наведался в его отсутствие. Темные брови сошлись к переносице. Ирзе взялся за витое кованое кольцо, распахнул дверь и оторопел: в лицо ударил запах перегара, табачный дым и луковая вонь. За столом, будто у себя дома, вольготно расположились трое: сын деревенского старосты и двое его закадычных дружков-подпевал. Осклабились навстречу: — А вот и хозяюшка пожаловала! Почто не привечаешь, красавица? Не потчуешь гостей. Дома у тебя — шаром покати. А ведь праздник! Или ты, нечистая сила, не празднуешь, не блюдешь святого обычая? Заржали. Ирзе отшатнулся. — Ничего, хозяюшка! Мы не гордые! Сами с поклоном к тебе пришли, принесли угощение. Иди к нам, что стоишь как вкопанная?! — сын старосты приглашающим жестом хлопнул по скамейке рядом с собой. Ирзе не шелохнулся. Только ноздри расширились, трепетали, как у дикого зверя в момент ярости. — Погадаешь нам, красавица? — молодчики встали из-за стола, неспешно приблизились вплотную, обдавая запахом лука, табака и сивушными маслами. Яростный взгляд исподлобья проигнорировали. — Пошли вон!!! — к Ирзе вернулся дар речи. Но слова его пропустили мимо ушей. Грубо заломили руки с двух сторон, прижали к стене. Сын старосты — неожиданно для себя Ирзе вспомнил, что его зовут Войцех, цепко ухватил двумя пальцами за подбородок, заставляя поднять голову, заглянул испытующе в глаза: — Негоже девице жить одной, буде она и ведьма! Хоть и ведьма — все равно баба. Может я и есть твоя судьба, м? — ухмыльнулся глумливо. Ирзе с ужасом отметил, как замаслились похотью глубоко посаженные водянистые глазки Войцеха. — Но я не... Договорить ему не дали. Кулак с силой врезался в солнечное сплетение, вышибая воздух из легких. Тихий жалобный вскрик — и снова удар, на этот раз по лицу. Из разбитого носа хлынула кровь, пятная вышитую сорочку. Мальчишка пытался вырваться изо всех сил, но где ему было тягаться с тремя рослыми мужиками. Швырнули на пол, навалились сверху, раздирая одежду. Чужие руки шарили по телу, лезли под юбку. — Не надо! Пожалуйста! — Заткнись, падла! — рябой плечистый детина ухватил Ирзе за косу, наматывая ее на кулак. — Будешь послушной, девонька, — останешься в живых. Ну, давай, раздвигай ноги, сучка! — пальцы до синяков впились в щиколотки, насильно разводя в стороны, ломая сопротивление... Ирзе зажмурился. Неожиданно хватка ослабла. А мгновение спустя — исчезла совсем. Его отпустили. Но почему? — волосы расплелись, упали на лицо, не давая рассмотреть. Понять, что же случилось. Хлопнула дверь, и послышались торопливые шаги — прочь от крыльца, от дома. Трясущимися пальцами юноша наконец-то смог убрать длинные спутанные пряди с глаз. И тут же испуганно дернулся: перед ним стоял высокий статный незнакомец, немигающим взглядом смотрел в упор. И молчал. Ирзе начал отползать: ноги не слушались. — Боишсссся?! — в полумраке развороченной горницы свистящий шепот прозвучал зловеще. — Ссссперва посссфааал, а теперь боишссяя?! — Велес?! — Ирзе не мог оправиться от потрясения. Сначала нападение, едва не обернувшееся бесчестьем, а теперь еще и единственный друг предстал пред ним витязем, говорит человеческим голосом, жизнь ему спас... На глаза навернулись слезы. Змеиный оборотень же опустился на колени и прижал измученного знахаря к себе, обнял, ласково погладил по спине, по распущенным волосам... И все никак не мог успокоить, унять крупную дрожь, бьющую худое мальчишеское тело. Наконец не выдержал: легко, как перышко, подхватил юношу на руки и отнес на кровать, укрыл шкурами, а поверх еще и старым стеганым одеялом, пропахшим травами. Хоть и стоял на дворе тихий июльский вечер, Ирзе от пережитого потрясения колотил озноб. Он свернулся калачиком под ворохом шкур, притих — только растрепанную макушку и было видно. Велес распахнул окно и дверь, чтобы побыстрее выветрились дурные запахи из избы. Сумрак горницы тут же наполнился назойливым комариным писком. Оборотень зашипел досадливо, принялся растапливать печь. С непривычки дело не ладилось: огонь никак не хотел заниматься, не было тяги, и дым пошел в помещение. Натужно кашляя, пытаясь протереть слезящиеся глаза, Велес не расслышал тихих шагов за спиной. Обернулся лишь когда знахарь подошел совсем уж вплотную и мягко коснулся чешуйчатой щеки: — Прости мне мою неучтивость, змей! — в голосе явственно слышались робкие нотки. — Спасибо тебе, что был рядом все это время. А за сегодняшнее спасение — отдельно. Должник я твой теперь, — с этими словами Ирзе низко склонился перед Велесом, однако тот лишь покачал головой: — Это я тебе обязан, колдун! Ты лечил мои раны, давал мне пищу и кров. Люб ты мне. Позволь остаться подле тебя, — другой благодарности не надобно. Не бойся, не гони меня прочь — так и я тебя в обиду не дам! Неожиданно огонь в печи жарко вспыхнул, освещая лица двоих. Весело загудела тяга в трубе. Ирзе оробел перед пристальным немигающим взглядом змея-оборотня. Дивные золотые глаза с узкой прорезью зрачка. Не человечьи. Змеиные. Острые высокие скулы, смуглая кожа с едва заметным пигментом — будто узор по змеиной шкуре. Красиво и странно. Тонкогубый рот изогнулся надменно. Нездешний говор с присвистом, змеиным шелестом завораживал... не было сил ни перечить ему, ни противиться. Одно слово: змей-искуситель. Сам темноволосый, в иноземное платье одет: кожаный кафтан тонкой выделки, сапоги высокие, обитые серебром; кожаные же штаны в облипку. Высокий, жилистый, с горделивой осанкой. У знахаря же голова шла кругом. И чтобы не упасть — ухватился за плечо нелюда. А тот будто этого лишь и ждал: обвил руками, прижал к себе, зарылся пальцами в волосы, перебирая пряди... А губы коснулись губ: скорее запечатывая данное обещание, чем целуя. Длинноволосая девушка в зеркале отвернулась стыдливо, не желая нарушать уединение странной пары. * * * Так и стали они жить... Лето же катилось своим чередом: шелестели грибные дожди, радуги вплетались цветными лентами в их серебристую сетку; и хоть посевы так и не выправились после страшного июньского ливня с градом, богато уродилось плодов и ягод, много было и дичи в лесах. Деревенская ребятня радостно аукалась в малиннике, перекликались грибники в сосновом бору, а деревенский пруд на заре «кипел» от резвящейся рыбы. * * * На просьбу Ирзе помочь ему со сбором колдовских и лекарственных трав Велес откликнулся охотно. Послушная его воле, топь отступала, пропуская хозяина. Там, где человека затянула бы гибельная трясина, змей проходил будто посуху, даже обуви не замочив. С потайных заповедных полян приносил возлюбленному травы, которых не сыщешь в обычном лесу. Вот и на этот раз целый душистый ворох высыпал на колени целителю, поджидавшему его в теплых сумерках на крыльце. Ирзе отложил работу, — уже который день он плел пояс из корней полыни. Заказала его Илона, дочка мельника. По зиме девушка провалилась под лед и с тех пор мучилась от жестокого ревматизма, скрутившего, иссушившего до черноты некогда статную красавицу. Ирзе же еще от Магды знал, что пояс из полынных корней помогает переносить даже самые сильные боли, пока носишь его на себе под одеждой, прямо на голое тело; если же бросить пояс в костер — огонь вберет в себя все страдания и хворь отступит. В принесенном полозом букете знахарь цепким взглядом ухватил похожие на семиконечную звезду листики сабельника, потянул тонкий стебель — сабельник тоже хорош от ревматизма и если вплести его в целебный пояс, хуже не будет. Однако растение за что-то зацепилось, а потом потянуло за собой сочную ботву. Собранные в розетку темно-зеленые овальные листья и белесый корень, удивительно похожий на человечка. Ирзе даже показалось, что он шевелится, извиваясь в его руках. Юноша вскинул брови, не в силах сдержать эмоций: — Покрик-трава?! — поднял на змея широко распахнутые от удивления глаза. Велес кивнул утвердительно. — Но как?! Где ты достал ее?! И... она же смерть приносит каждому, кто попробует добыть колдовской этот корень! — к удивлению во взгляде добавились растерянность и страх. Оборотень же молчал и лишь загадочно улыбался, вспоминая, как догадался пригнуть к земле вершину молодой осинки и привязал к основанию зловещей покрик-травы, мандрагоры. А потом отпустил. И, распрямившись, деревце вырвало с корнем колдовское растение, издавшее глухой мучительный стон. — Не волнуйся, мне еще жить да жить, на то я и нелюд, чтобы обходить все запреты. Велес опустился на ступеньки рядом с целителем, бережно обнял за плечи: — Смотри, что еще здесь есть! — И правда! Целое богатство! — Ирзе аж раскраснелся от удовольствия, перебирая узорчатые листья, цветы и стебли: ультрамариновые колокольчики царь-зелья, ядовитого, но такого красивого, оно — драгоценное лекарство от смертельных опухолей; мелкие белые соцветия и круглые листочки жерухи — от зоба, ожогов и бородавок готовить снадобья; одолень трава — против ядов, да и зубную боль хорошо снимает... — А это... он ведь на Лиго цветет! А уже Диев день скоро! — повторно шокированный Ирзе держал перед собой на вытянутых ладонях маленький цветок с лепестками, похожими на огоньки и листьями-крестиками. — Все верно. Разрыв-трава. Для тебя. На болотах холодно, там он позже зацветает. Ирзе бросил на Велеса лукавый взгляд искоса, усмехнулся: — Ну-ну! Ой, темнишь ты, змей! Но все равно, — спасибо тебе! Настоящее богатство принес! А за это — вот, держи. От селян благодарность. — Знахарь унес травяной сбор в дом и вскоре вернулся с крынкой парного молока, протянул Велесу. Обрадованный полоз удобно устроился на крыльце, подогнув ноги под себя, расплылся в улыбке. Мелькнуло черное раздвоенное на конце жало, — язык так и остался змеиным, даже в человеческом обличье. Ирзе устроился рядом, положив голову на плечо, теребил кончик косы: — Велес, а Велес… расскажи коли можно: кто ты таков и откуда родом есть. Ты ведь не простой змей, верно? Сколько я ни встречал из вашего народа, — лишь ты один оборотень! И когда крынка опустела, змей начал свой рассказ: — За болотами, за пустошами, где ни торных дорог, ни езженных отродясь не бывало, течет Смородина, Пучай-река. — Смородина? Как ягода? — Ирзе удивленно вскинул брови. — Нет. Смород, смрад. Не вода в реке бежит, а огонь горит, выше лесу пламя полыхает. Черна та река как ночь, бурлит ключами, оттого и Пучай, второе название. Через реку мост, до красна раскален. И ведет он в земли Мораны, живым оттуда возврата нет. Правит той страной Скипер-зверь, семиглавый змей. Я ж его меньшой сын, над здешними топями управитель-наместник. Подо мной все гады ползучие, звери рыскучие; все травы мне ведомы... Ирзе встрепенулся: — А есть ли такая трава, чтобы любую хворь исцеляла и вечную жизнь бы дала? — в полумраке его глаза влажно сияли, и все лицо озарилось мягким внутренним светом. Он машинально подался к Велесу в горячем порыве, прильнул, но змей отстранился, грустно покачал головой: — Нет здесь такого снадобья. Ни в топях, ни в лесах, ни в горных пустошах. Даже в отцовских чертогах не знают о нем. Да и в Вырии, дивной земле, куда со всех краев сползаются змеи на зиму и коротают время до весны за сказами: кто и где чего повидал дивного, не слыхивали. — А вернуть заколдованному зверю человечье обличие? — образ наставницы встал перед глазами, и сердце кольнула острая игла тоски. Но и в этот раз ответ был неутешительным. Да Ирзе и сам знал: не только тело, но и душа Магды стала звериной, утратила память. Где она теперь, белозубая волчица с седой шкурой? Целитель вздохнул, поднялся со ступенек порывисто: — Пошли в горницу, змей, поздно уже... * * * С самого утра Велес ходил смурной, был раздражителен, да и выглядел нездоровым. Ирзе подошел, заглянул пытливо в лицо: «Что с тобой?» — и ахнул удивленно. Яркие золотые глаза померкли и поменяли цвет, стали мутными, молочно-голубыми. А еще оборотень чесался. Скребся нещадно, раздирая кожу чуть ли не в кровь. Сперва украдкой, а потом уже не таясь, под конец и вовсе поднял с пола глиняный черепок — им было удобнее, чем ногтями. Знахарь встревожился не на шутку: не подхватил ли его сосед какую заразу? Пошел растапливать баню с душистыми травами, чуть ли не силком потащил туда Велеса, по дороге стаскивая с него одежду. И когда предстал перед ним оборотень нагим, ахнул вторично: до того красив оказался нелюд. Стройное поджарое тело, гибкое по-змеиному, гордый разворот плеч, а по спине, вдоль позвоночника, темной полосой тянулась змеиная чешуя. И змеиный же хвостик на крестце нервно свивался в кольца, выдавая напряжение хозяина. Неожиданно Велес ухмыльнулся: — Что стоишь? Раздевайся и ты, раз так! — прозвучало как вызов. И колдун его принял. Распустил тесемки у ворота, стянул через голову сорочку, бусы, спустил юбку — она легла на траву темным полукружием; перешагнул. И предстал перед змеем таким как есть: худеньким длинноволосым пареньком. Исцарапанные ноги и руки, бугристые полосы застарелых шрамов — следы медвежьих когтей, неровный загар — по вороту, торчащие ребра и тазовые косточки, впалый живот. Потупился смущенно: знал, что непригож. Однако змей смотрел жадно, а его член налился кровью и поднялся. «Будто змея в боевой стойке» — мелькнула мысль у Ирзе. Он отступил на полшага, уперся спиной в бревенчатый сруб, однако Велес лишь заглянул пытливо в расширившиеся зрачки: — Не бойся, знахарь... без дозволения не трону тебя, — прошелестел тихо, развернулся и шагнул в темный проем распахнутой двери — баня топилась по-черному. Ирзе же так и остался стоять, растерянный и совершенно сбитый с толку. Забыл как дышать. И лишь когда зашлось болью в груди — с шумом выпустил воздух из легких, обессилено сполз по стене на траву, запустил пальцы в волосы, сжал виски. Так и сидел — пока намывшийся Велес не вышел и не накинул ему на плечи вышитое полотенце. Знахарь поднял голову и встретился с ярким золотым взглядом. Глаза оборотня вновь поменяли цвет! И сам он заметно похорошел, посвежел, полоса чешуи по хребту нарядно блестела, отливая изумрудом и синью. А на согнутой руке висела... сброшенная кожа! Бледная прозрачная оболочка с точно такой же чешуйчатой полосой на спине, только поблекшей, неживой. Ирзе прыснул внезапным смехом: ему в голову пришла озорная идея. Кожу Велеса растянули на двух шестах, водрузили на плетне, между перекрестьями кольев натыкали крупных бычьих костей. Увлекшийся затеей змей приволок с болота целый мешок черепов утопленников — трясина каждый год собирала с деревни дань. Черепа отмыли от налипшей ряски и ила, насадили на жерди. Да еще и Ирзе додумался напихать в глазницы гнилушек. Результат не заставил себя долго ждать: припозднившиеся селяне с дрожью в голосе рассказывали потом в кабаке о страшном ведьмином жилище и о том, как своими глазами видели: живьем ест она людей! Обходить лесное подворье стали десятой дорогой. И лишь отчаявшиеся вконец по-прежнему осмеливались обратиться за помощью. * * * Велес снова ушел за болота, обещался принести небывало сладкой голубики. Ирзе завел тесто на пироги и, пока позволяло время, вытащил на солнце во двор наследство Магды — драгоценное содержимое сундука. Развесил по плетню и ветвям, чтобы изжить всю сырость. Вынес и зеркало: примеряя то один, то другой наряд, представлял, что за старинным стеклом не он, а сестра-близнец кружится и подмигивает ему, просит показать все новые и новые украшения. И время от времени начинало казаться, что отражение действительно наделено собственной волей: не полностью синхронно с его движениями. То по-другому наклонит голову, то не успеет повторить за Ирзе резкий взмах руки. Да и черты лица были немного иными: более правильными, лишенными угловатости. Знахарь затаил дыхание, приблизился почти вплотную к стеклу, пытаясь разгадать тайну чуднОго зеркала. И тут же испуганно отпрянул, ощутив на шее холоднее скользящее прикосновение змеиного жала. Выронил нитку бус и... едва не сбил Велеса с ног. По траве, вперемешку с алыми бусинами рассыпались синевато-черные, с сизым налетом, спелые ягоды. Но Ирзе было не до них — он удивленно таращился на змея: — Как так? В зеркале же лишь я один был! — подтащил оборотня за руку, желая удостовериться. Так и есть: Велес не отражался. Только Ирзе, а рядом никого, лишь залитые ярким солнцем кусты, плетень, край бревенчатого сруба. А стоило лишь немного отвернуться — то и вовсе показалось, будто отражение украдкой хихикает над ним, прикрываясь рукавом. Это было уж слишком! Велес сжалился, решил развеять замешательство возлюбленного: — Не простое это зеркало. В нем душа человеческая томится. Прабабка Магды вершила на зеркале обряд, посулила в качестве платы свою душу, да там и осталась. Осторожней с ним будь. В тебе и так уже больше женского, чем мужского. А станешь часто смотреться — то и вовсе потеряешь себя. А что я не отражаюсь — то и не диво вовсе. Не мое это тело, равно как и змеиное, в котором был изначально. Истинного же обличья нашего народа не дано узреть смертным без особого на то дозволения. Повернулся к зеркалу: — Верно я говорю? Девушка медленно кивнула, нахмурилась, недовольная, что ее разоблачили. А потом и вовсе развернулась и ушла за край тяжелой узорчатой рамы, сердито погрозив напоследок пальцем. — То-то же! — ухмыльнулся змей. Пироги же вышли подгоревшими, да и погода быстро испортилась, напоминая, что конец лета не за горами. * * * На праздник сбора урожая шумела пестрая ярмарка. Ленты, нарядные платья, ребячий гомон повсюду. Мужики приосанившись вышагивали степенно за возами, их жены в накрахмаленных до хруста чепцах бойко торговались у лотков. Подросший за лето Матеуш замер, открыв рот: загляделся на пляшущего медведя. Косолапый выделывал потешные кренделя и косил хитрым глазом на сахарного петушка в руках у мальчика. Заметив взгляд, сын кузнеца протянул зверю лакомство, не побоялся когтистой лапы. Мохнатый лицедей потешно поклонился и, порыкивая, принялся облизывать угощение, высовывая язык сквозь ремни намордника. Кристина, сестра Матеуша, старше его на три года, подоспела, отвесила брату подзатыльник — чтоб не разбазаривал леденцы почем зря, потащила братца за руку в самую гущу толпы. Возле дома старосты вовсю шло гулянье. Брага лилась рекой, столы ломились от яств. Войцех, первый жених на всей деревне, отправлялся на сборы в княжескую дружину. А с ним — его закадычные друзья: рябой Карл и Якуб, угрюмый цыганистый детина, не наделенный особым умом, но зато крутонравый, скорый на расправу. В кулачных боях не найти было на него управы. Карл же прославился в первую очередь тем, что перепортил уйму окрестных девок, зачастую даже не спрашивая у них согласия. И лишь круговая порука с сыном старосты и лучшим кулачным бойцом во всей округе спасала его от расправы разгневанных родителей. На проводы Войцеха отец не поскупился: выставил из погребов все запасы; сыну справил все честь-по чести: горячий вороной конь грыз удила, звенел богатой сбруей; кольчуга сияла серебром; меч покоился в чеканных ножнах; лук, колчан и стрелы ждали своего славного часа. Войцех в седле приосанился горделиво, надвинул шлем на низкий скошенный лоб. Благодаря отцовским связям и былым заслугам, служить ему предстояло гриднем — личным охранником князя. Самодовольная ухмылка не сходила с захмелевшего лица. Якуб же напротив хмурился, подперев голову кулаком. Рядом храпел упившийся браги Карл, обнимая дебелую девку, Мартину, обещавшуюся его ждать. Над столами роем вились тяжелые осенние мухи, копошились в пролитом хмеле, лезли в раззявленные рты. Обещался ждать и Ирзе — на Воздвиженье. Ясный день был. Подзадержалось лето, и листва не хотела опадать, лишь слегка тронуло ее позолотой, будто медом пропиталась от солнца. По воздуху летели паутинки и повсюду стояла звенящая синь и тишина. Знахарь и полоз сидели на замшелом валуне — спина к спине. И каждый ощущал, как напряжено тело другого, натянуто струной неловкое молчание. Велес рассеянно подкидывал и ловил еловую шишку, Ирзе — нервно расплетал и заплетал кончик косы. Нелюд хмурился, все ниже клонил голову. Видно было, что терзают его сомнения и тяжкие мысли. Наконец, не выдержав, он размахнулся и зашвырнул осточертевшую шишку далеко в кусты бузины. Развернулся резко, как змея в молниеносном броске и прижал целителя к камню, схватив за запястья, завел руки за голову: — Со мной пойдешь! — яростный взгляд в упор, сверху вниз. Только Ирзе не стушевался, глаз не отвел, зыркнул исподлобья: — Еще чего! В змеином клубке без еды и воды ворочаться зиму под корягой?! — Не под корягу! В Вырий, дивный край, с собой зову. Нареченным моим, суженым! — Да тебя все змеи обсмеют! Ты ж царевич, наследник престола. А кого приведешь? Безродного парня в юбке?! То-то над тобой потешаться будут! Обычно непроницаемое, лицо Велеса пошло пятнами. Он отпустил Ирзе и выпрямился гневно: — Я младший сын! Не наследник! А ты — сердце мое, душа моя, без тебя свет не мил! Мой народ уважает выбор и не имеет людских предрассудков! Тебя приняли бы как родного, со всеми почестями, потому что ты — спаситель мой, ты выхаживал меня раненого и тому есть свидетели! Я обещался не трогать тебя без согласия и сдержал данное слово. Но вот тебе второе мое обещание: не хочешь в змеиное царство идти зимовать — неволить также не буду. Но по весне вернусь с первым громом. И сделаю тебя супругом своим, суженым! А нет — то и жизни не будет мне. Ирзе встрепенулся, поднял на змея испуганные глаза: — Не говори так! Я согласен! Дождусь тебя, змей. А хочешь — возьми меня прямо здесь, сейчас! — Не горячись. — Велес мягко погладил целителя по щеке. Тот накрыл ладонь полоза своей, прижался всем телом: — Но я правда хочу! — Переждем зиму. А весной будет свадьба. Змеиная. А в знак обещания — вот. Держи. — Велес протянул на раскрытой ладони шейное украшение. Золотая змейка будто живая свернулась в кольцо. И каждую чешуйку можно было различить. Глазки — яркие самоцветы. — Носи не снимая! Оберегом будет тебе. И с этими словами ударился оземь. Там, где стоял, скользнула в подвядшей траве черная лента змеиной спины. Тихий шелест на прощанье. И тяжесть украшения, обвившего шею. Горечь так и не пролившихся слез. * * * Как рано в этом году лег снег! В самом начале октября повалил мокрыми хлопьями и шел, не прекращаясь, несколько суток. А потом ударил мороз, и тяжелые от воды сугробы сковало льдом, будто панцирем. Деревья, облепленные белой массой, склонились почти до земли, стали ажурными арками. Нелегко пришлось и диким зверям и людям. И если у деревенских были хоть какие-то запасы, лесные жители страдали от жестокой бескормицы. Ирзе, сам шатаясь от голода, таскал еду, пытаясь хоть как-то облегчить их участь: сено охапками, овощи, сыпал птицам орехи. Кончилось тем, что зверье начало ходить по пятам, будто ручное. Изодранная сучьями одежда быстро пришла в негодность. Знахарь кутался в обноски, ледяной наст резал ноги в кровь будто ножами. Но даже волки, чуявшие кровавый след, не трогали его. И пару раз почудилась знахарю седая шкура в заснеженном ельнике. Золотую змейку на шее Ирзе замотал старым платком, скрыл от чужого любопытства. Лесным тварям все равно, а вот пациенты, как ни почтительно себя вели, — могли и позариться. Тем более, что не было рядом помощника и защитника. Колдун тосковал по Велесу остро, до слез, сжимавших горло, душивших спазмами. И если дневные заботы не давали ни на минуту расслабиться, отвлечься на посторонние мысли, то долгими темными вечерами печаль выгрызала его изнутри, как черви точат здоровое крепкое дерево. И чтобы заглушить хоть как-то эту боль, Ирзе кусал себя за запястье яростно, едва не до крови, давил рождающийся в груди глухой вой. «Эх... унесла Магда шубу. А то и сам перекинулся бы сейчас серым, пошел рыскать по заснеженным чащам. Все одно лучше, чем коротать дни без любимого. Когда еще придет она, весна та? Да и доживу ли я до весны?!» — и под эти горькие мысли забывался колдун тревожным мучительным сном. Метался, вскрикивал и разговаривал, высказывая змею все наболевшее. Но лишь серые мыши за печью были свидетелями его беспокойств. Попискивая, выходили на середину горницы, подбирали с пола редкие крошки. И про себя жалели одинокого знахаря, поблескивая бусинками глаз. * * * Простушка Мартина не дождалась рябого Карла из похода княжеских войск. Заметно округлилась она к зиме. И родители, опасаясь, что им вымажут ворота дегтем, поспешили выдать грешную дочь за глухонемого Юрта, сапожника. Уж он-то точно не разболтает позорную тайну, да и сам будет рад, что выпало ему нежданное счастье получить без выкупа молодую жену. * * * Князь собрал богатую дань. Особо выделил для себя он молодого гридня Войцеха, преуспевшего в выбивании припрятанных излишков. За отменное усердие и преданность сделал сына деревенского старосты особым приближенным, личным телохранителем. И теперь, на зимней охоте, Войцеху поручена была особая честь: загонять зверя. На сколько хватало глаз, тянулось заснеженное поле и лишь у самого горизонта темнела кромка леса: знакомые гридню с детства места, излюбленные охотничьи угодья князя Ульриха, соседями прозванного Дерзким за крутой нрав. В коротком шитом золотом кафтане, золоченом же шлеме, восседал государь подбоченясь верхом на крупном, статном красавце-аргамаке гнедой масти, с белой звездой во лбу. На поясе князя — два длинных охотничьих ножа в ножнах, украшенных эмалью и зернью, и такой же кинжал, а за поясом кистень с металлическим привесом на конце. По правую руку ехал на буланом жеребце Сигизмунд, первый советник князя, слева — два молодых его сына, один с секирой из слоновой кости, другой с булавой-шестопером; позади же растянулась свита. Ловчие в черных кафтанах и куньих шапках, псари со сворами гончих и борзых. Нарочито медленно, наслаждаясь моментом, князь поднес к губам рожок и окрестности огласил чистый высокий звук — сигнал к началу охоты. Псари отстегнули створки карабинов, спустили изнемогающих псов, вслед за гончими во весь опор помчались охотники. Стоном стонала земля от ударов копыт, лая собак, шумных выкриков. Будто живая лавина мчались конники к стремительно приближающемуся лесу, преследуя дичь — перепуганный кабанчик-сеголеток летел со всех ног, то зарываясь с головой в сугробы, то подпрыгивая высоко, отчаянно визжал: хребет был густо утыкан стрелами. Хрипящие псы наседали, почти хватали его за ноги, готовые разорвать. Спасением стал лес: еще на опушке погоня начала отставать и зверю удалось увеличить дистанцию. Жалобно всхрюкивая, припадая на заднюю ногу, кабанчик спешил туда, где надеялся получить защиту и укрытие. В лесной сторожке жил двуногий, который пах по-другому, ходил тихо и давал еду даже в самые тяжелые дни, умел снимать боль. И он не дал бы в обиду! Сеголеток сделал отчаянный рывок: за ельником уже виднелась знакомая, крытая тесом кровля. Юркнул под крыльцо и затаился. Войцех крышу тоже узнал и сперва опешил, не поверил глазам: «Поди ж ты, куда кривая вывела! Неужто судьба предоставила возможность поквитаться за пережитый летом позор? Если так — не сносить головы грязной девке!» И при виде замаячившей в кустах фигурки, согнувшейся под тяжестью вязанки хвороста, гридень расплылся в довольной ухмылке: «Довелось-таки встретиться!» Конники окружили подворье, взяли в кольцо, чтобы не дать возможности зверю уйти. Ирзе, почуявший неладное, спешил к дому со всех ног. Не успел. Войцех спешился, кинулся под ноги княжескому коню, рискуя оказаться затоптанным, ударил челом: — Княже! Дозволь слово молвить! — Говори! — густые брови шевельнулись сурово. — От беды предостеречь хочу! Не в добрый час вывел охоту зверь в это урочище! Не простой это дом, а ведьмино логово! Злая чародейка живет здесь, и нет от нее никому спасения. Засуху наслала по весне, потом что удалось вырастить — градом побила — лишь бы не досталась дань в вашу, государь, казну. Из паленой деревни она родом и страшную месть против вас замышляет! Порчу наводит, хвори насылает, поджоги и мороки чинит, наводит смуту промеж людей — Войцех все больше входил в раж, перечисляя все мыслимые и немыслимые прегрешения Ирзе. Князь слушал внимательно, с каждым словом все больше темнел лицом. Наконец не выдержал и рассек воздух ударом плети. — Как могли проглядеть такую паскуду под самым боком?! — аргмак взметнулся на дыбы. — Взять! Схватить ведьму! Сжечь ее логово! Княжеская свита взревела радостно. Новая дичь была куда заманчивей прежней! Псы почуяли след и понеслись, сокращая расстояние с каждой секундой. Вновь. От погони. Через лес. Как когда-то... давно... «Не уйти!» — стучало в висках. Ирзе быстро выбился из сил, мешал подол длинной юбки, путавшийся в ногах, кололо под ребрами, перед глазами все плыло. И ноги — будто ватные, подкашивались на каждом шагу. Вожак своры, крупный кобель с рыжеватыми подпалинами, вцепился в щиколотку мертвой хваткой и повалил мальчишку на снег, принялся трепать и рвать его как пойманного зверя, норовя дотянуться до горла. Подоспевшие охотники с трудом оттащили пса, взяли на карабин. За руки вздернули Ирзе, поднимая из снега. Знахарь беспомощно повис — он был без сознания, весь в крови. Привели в себя хлесткими пощечинами. Юноша тихо застонал, очнувшись. Реальность качалась в зыбком мареве, гудело в ушах. Чья-то рука отвела ему волосы с лица, грубо вздернули голову, давая князю возможность рассмотреть добычу получше. — А хороша-то как! — разгоряченный погоней Ульрих облизнулся плотоядно. Вислоусый Сигизмунд, как верный приспешник, уловил настрой своего господина: — Ведьма девка или нет, а раздеть ее точно стоит! Если продала душу нечистому — на ее теле есть отметины, которые послужат тому доказательством. Ну а коли соврал гридень, — не беда. Она — наша добыча и поделим ее по справедливости. Одежду не сняли — разодрали в клочки в один миг. Ледяной ветер обжег кожу — будто десятки ножей резанули разом. Но еще мучительней был острый стыд: предстать обнаженным под этими похотливыми взглядами, жадными до чужой боли. Ирзе задохнулся от отчаяния, пытаясь прикрыться хотя бы руками — не дали! И тут тихий ропот прошел по толпе. Опешили, отшатнулись: — Ведьма! Нечистая! Перевертыш! В мужика перекинулась! Коротко и страшно, почти без замаха, ударил князь палашом — не доставая его из ножен. Знахарь лишь покачнулся. Выплюнул на затоптанный снег вместе с кровью два выбитых коренных зуба: — Будьте вы прокляты! Все! До седьмого колена! — окровавленный и страшный, он обвел толпу полубезумным плывущим взглядом. Голос сделался гортанным. Будто в трансе читал нараспев: — Черви ползучие, гады гремучие... заползут в ваши внутренности, совьют себе гнезда, пожрут ваше сердце... Договорить ему не дали, оглушили сильным ударом по голове. А потом чья-то рука сорвала с шеи последнее, что осталось нетронутым — замызганный платок. Ахнули в один голос: — Золото! Невиданной красоты украшение сняли, поднесли князю с поклоном. Тот долго вертел его в пальцах, любуясь в свете закатного зимнего солнца игрой бликов на змеиной чешуе, дивился тонкой работе чудо-мастера. — Взять его! Живым довезти! — Ульрих спрятал змейку на груди, под богатый кафтан, вскочил на коня. А следом потянулась свита. Бесчувственного Ирзе завернули в тулуп, связали арканом и бросили поперек седла, в рот засунули кляп. Карл и Якуб запалили смоляной факел, швырнули в распахнутые двери лесной сторожки. И вскоре над лесом поднялся столб ревущего пламени. * * * Туго затянутые ремни до крови впились в запястья и щиколотки, сдавили грудь так сильно, что не вздохнуть. Больно, страшно и стыдно: сальные взгляды шарят по обнаженному телу, и нет возможности укрыться от них. Его привязали к скользкому от крови и нечистот топчану в пыточной камере. И вряд ли кого теперь здесь заботит: колдун он на самом деле или нет. Куда больше будоражит жажда наживы. Драгоценный подарок Велеса отняли, но это для Ирзе он — память, для князя же и его свиты — лишь приманка, обещающая наживу и несметные сокровища. Им и невдомек, что знахарю ничего не было известно про змеиное золото, тайну же полоза он не выдал бы и под пыткой. По крайней мере, так казалось ему в самом начале. Одноглазый кривой тюремщик ворча возился над жаровней. Тяжелые стальные прутья он раскалил добела. Ирзе испуганно сжался, изо всех сил закусил губу — лишь бы не закричать! Не вышло! Свист, горячий воздух — и прут обрушился с размаху на спину: сдвоенная боль от удара и от ожога. Слезы брызнули из глаз. «Не кричать! Не дать им почувствовать твою слабость!» — Говори где золото! Кто тебе дал его! Говори! Удар, еще и еще. Кровавые полосы на теле вздувались буграми, в воздух то и дело взлетали ошметки кожи, вырванные заточенным концом прута куски плоти. Ирзе глухо выл, срывая голос до хрипоты, сам не осознавая, не слыша своего страшного крика. Он так и не заговорил под пытками — потерял сознание. В себя пришел уже в подземелье, на охапке истлевшей соломы. Его заковали в кандалы, на шею надели тяжелую колодку. Болело истерзанное тело, хотелось пить; искусанные губы спеклись и потрескались, сочились сукровицей. С потолка капала вода, звонко ударяя в каменный пол. Ирзе потянулся, пытаясь поймать капли открытым ртом. И тут же замер, притих испуганно: в замке поворачивался ключ. Камера озарилась светом факела. На пороге стояли двое охранников: черноволосый громила и второй, с побитым оспой лицом. — Глянь, может обратно уже в девку перекинулся? — Не. Парень по-прежнему. — Хитра ведьма! Думает, так ее не тронут. А мне, по-правде, едино: парень иль девка. Дыркой больше... дыркой меньше... все равно найдется куда сунуть. Еще и выбор останется! Знахарь сжался в углу: теперь-то его точно никто и ничто не спасет, не убережет от страшной участи. — Стой на стреме, Якуб! Потом поменяемся, — рябой Карл распустил тесемки штанов и шагнул к Ирзе. Натужно пыхтя, он навалился всем телом, подмял юношу под себя. Возбужденный до предела, беспорядочно тыкался членом в израненные ягодицы, все никак не мог войти. Наконец стал помогать себе рукой. Приставил мокрую головку к анусу, начал втискиваться, вдавливать перевитый венами хер в отчаянно сжавшееся нутро мальчишки. Полоснуло болью. Тупой и одновременно раздирающей. Ирзе забился под насильником, но вырваться уже не мог. Безжалостные толчки становились все глубже, все интенсивнее. Вцепившись в обожженные, исполосованные бедра своей жертвы, Карл вошел в раж: рывками натягивал на себя, грубо трахая. Засаживал на всю длину. — Даааа! Вот тааак! Получай, ведьмино отродье! Ты же хочешь, чтобы тебя драли как суку? Хочешь, да? даааа! — распалившись, он впился зубами с утробным рыком, принялся беспорядочно и сильно кусать шею и плечи юноши, заводясь и зверея все больше. Слюна текла по подбородку. Тяжелые набрякшие яйца размашисто ударялись об ягодицы жертвы. Якуб не выдержал, — он и так давно оставил свой пост, яростно дрочил, наслаждаясь зрелищем. Теперь же подошел вплотную, принялся грязными толстыми пальцами растягивать рот Ирзе, заставляя проглотить его член. И добился своего. Целитель был окончательно раздавлен и сломлен. Грязный, опороченный, он был недостоен того, кого ждал так долго. А потому безучастно покорился воле своих мучителей. Они вертели его как беспомощную куклу, получая все возможные виды удовольствия, самые болезненные и извращенные. Внутри давно уже влажно хлюпало от крови, что-то горячее и липкое обильно струилось по ногам. Развороченные внутренности горели огнем, но их ткани продолжали раздирать снова и снова, еще сильней. Насильники разрядились практически одновременно: выплеснули семя на бедра, спину, на лицо и волосы. Густые белесые выделения медленно стекали по коже свидетельством перенесенного позора. Над ним еще и посмеялись уходя, обещали вернуться и повторить, да не раз... На второй день пыток слезы кончились: концом раскаленного прута ему выжгли глаза. То, что было глазными яблоками, ползло вниз по щекам полупрозрачной слизью. Разорванные веки не могли прикрыть мокрых красных провалов на месте глазниц. Он уже не осознавал себя, не помнил кто он и зачем, не понимал, что происходит и как обмочился от боли... Чужой голос молотом бил в уши, раздирал черепную коробку: — Говори! Говори, где золото! — Неееееет! * * * Ирзе звал Велеса в бреду. Мерещились руки, горячие губы, целовавшие до одури, до сладкого тумана в голове. Змей трогал его, заставляя выгибаться от удовольствия, подставляться под ласку и гореть острым возбуждением, желая лишь одного — разрядки. Перед глазами плыли цветные круги. Видение становилось все ярче, теряло очертание, уводило в дурман и морок. Наконец сознание не выдержало и взорвалось сотнями осколков. * * * Ох, и лютовал же князь, грозясь запороть насмерть нерадивых приспешников, допустивших преждевременную смерть ведьмы под пытками. Так и унесла с собой тайну несметных сокровищ, поманивших блеском золотой чешуи. Но ничего не поделаешь. Тело ведьмы приказано было сжечь, дабы не ожила и не начала мстить обидчикам. Отсыревшие поленья долго не хотели разгораться, но наконец занялись, нещадно чадя. Над городской площадью поплыл удушливый смрад. Это было совсем неинтересно: окровавленный кусок мяса на поленнице. То ли дело — живые ведьмы, приговоренные к сожжению. Они плакали и кричали, бросали в толпу проклятия, от которых мороз шел по коже. Эта же лежала недвижимо, безучастная ко всему. Разочарованные зеваки начали расходиться. * * * Неожиданная январская оттепель обернулась порывами ветра, быстро перешедшего в ураган. С запада нагнало черных туч, и фиолетовым бичом их прорезала страшная молния, зарокотало над головами. Люд кинулся врассыпную. Им вдогонку хлестнуло градом и проливным дождем, растопившим непролазные снега, будто крутой кипяток, выплеснутый на сливочное масло. И никто не видел, как, то и дело озаряемый вспышками молний, полз по городу монстр: огромное змеиное тулово свивалось кольцами, подминая под себя брошенные телеги и утварь, корежило флюгеры и вывески. Змеиную шею венчала мертвая человеческая голова с оскалом длинных зубов. Длинное черное жало металось со свистом, будто выискивая жертву. Человечьи же руки, растущие вокруг головы в несметном числе, царапали когтями окна, стены и двери. Змеиный царевич, младший сын Зверя-Скипера, почуял предсмертный зов возлюбленного, пробудился прежде времени от зимнего сна и, поправ устои Вышнего мира, кинулся на помощь в своем истинном обличье. Как и обещал — после первого грома, грянувшего не весной, а в январе. Зимние грозы — вестники беды. Опоздал безутешный Велес. Никто не видел чудовище, лишь поутру с удивлением обнаружили горожане следы его пребывания практически всюду. Однако предпочли списать на последствия шторма. По теплу же случилось невиданное нашествие змей. Сонмища гадов хлынули из лесов и болот на улицы города и окрестных деревень, буквально кишели повсюду. Но и об этом бросили судачить вскоре: бразды правления княжеством у Ульриха Дерзкого забрала чума.