Синица

Лучше синица в руках, чем журавль в небе, вот чему тебя учит нищета. Не нужно мечтать. Довольствуйся малым. Сначала, правда, даже малое нужно найти. Украсть или заработать, тут уж кому как проще, а потом отстоять свое право считать это своим. И чем твоя «синица» краше, тем сложнее ее будет удержать при себе. Дети на улице, они такие же дети, как те, что растут в теплых домах. Самые обычные. И у детей всегда есть только крайности. Пока ровесники дрались за каждый журнал с комиксом, неизбежно раздирая его в клочки в результате, как бы каждый ни старался сохранить свое сокровище, Даррелл был – ну, казался себе – очень взрослым. Его не привлекали игрушки и выдумки. Такие же старые и грязные, такие же покрытые тэком, как и почти все, что его окружало. У Даррелла были другие развлечения, более надежные. Урвать себе кусочек детства ему не хотелось. Может потому что агрессивные подростки чаще уходят в стадию отрицания. Может потому что он в отличие от многих беспризорников, не помнил о своих родителях вообще ничего. Хотя скорее всего потому, что он был сумасшедшим. Дарреллу нравилось делать людям больно. И себе иногда, когда других кандидатур не находилось. Маленькие каждодневные удовольствия. Синица в руках. Он был плохим человеком, и знал об этом. Тэк поразил его задолго до совершеннолетия. Но кроме того, что он плохой человек, это значило еще, что он взрослый. Взрослый значит чуть умнее и лучше других. Такие вещи, они как-то утешают. Если у тебя нет того, что ты хочешь – научись радоваться тому, что имеешь. Дарелл радовался тэку. Не настолько, правда, чтобы не согласиться, когда его вербовали этот тэк истреблять. Если, конечно, это можно было назвать вербовкой. Полковник в любом случае увел бы его силой. Одна из причин, почему Даррелл его слушался – этот мужик умел брать от жизни свое. В любом случае на базе было тепло, чисто и временами даже сытно. О большем он не смел мечтать. Скучно, правда. Непередаваемо скучно. Но он быстро нашел способ сбегать на встречу своим маленьким радостям. Как бы там ни было, безумие и тэк по прежнему оставались единственным, что он имел своего, и чего не имели остальные. Тем, что не выдавали на базе по стандартному списку. Еще была кое-какая одежда, но когда ты заражен, она долго не живет. Даррелл мог бы повсюду ходить в стандартном доспехе, но надо быть идиотом, чтобы таскатьсяв таком виде по трущобам и рассчитывать не засветиться. Он слишком ценил свои редкие вылазки. А еще их ценил Рэнди. Новый сосед очень напоминал Дарреллу старых, по помойке – точно так же тащил в схрон все хоть сколько-то яркое и полезное. Так хотел быть чем-то значимым. У него не получалось, конечно, но его упорство чем-то странно привлекало. У него был свой журавль. Он долго не признавался, какой именно, но это было неважно. Даррелл первый раз видел человека, которому недостижимая мечта (а у такого неудачника любая мечта недостижима по определению) действительно помогала бы жить. Даррелл решил, что Рэнди ему нравится. Заступался за него, брал с собой на прогулки. И даже иногда спрашивал, прежде чем одолжить что-то из его барахла. Рэнди тоже его защищал на свой лад. Это было весело на самом-то деле. «Под присмотром» на базе можно было шляться где угодно и безнаказанно дразнить так называемых коллег. Маленьких радостей прибавилось. Синица в руках отъелась и распустила перышки. О глупых мечтах Рэнди он и слышать не хотел. Глупо. Глупо. Глупо-глупо-глупо. Они и так уже имеют больше, чем можно мечтать. Так называемые «благополучные» люди вокруг все оказались слегка ненормальными. Каждый на базы искренне мнил себя несчастным. Один придурок страдал по любви, другой по учебе, третий был просто параноиком – хоть что-то адекватное. О чем мечтал полковник Даррелл не знал, но подозревал, что и тот ничем не лучше. А Рэнди возжелал себе красивой жизни. Красивой – это когда у тебя деньги и дорогая одежда, и люди уважают тебя и прислушиваются к твоему мнению. И ты можешь делать что хочешь, а вокруг такие же богатые и чистенькие ублюдки, никогда не видевшие тэка даже из окна. Сначала Даррелл решил, что над ним прикалываются. Потом пришел в легкое бешенство. Легкое для берсерка, разумеется. Отсидев свое в карцере, он решил просто не думать об этом никогда. Лучше вообще не знать о том, чего не имеешь и никогда не сможешь иметь. Когда не знаешь – точно не начнешь мечтать. Довольствуйся малым. Дарелл был доволен и благоразумно отказывался смотреть единственный телевизор, стоявший в комнате отдыха. И выходя с Рэнди «прошвырнуться», уходил подальше за своими развлечениями, подбирая приятеля на обратной дороге. Ну, то, что от него оставалось, с его-то везением и без телохранителя. Иногда на базу приезжали важные шишки. Он никого не запоминал по именам. Зачем? Они достаточно его бесили, будучи безликой массой. Не они первые приперлись со своими проверками, не они и последние. Такие большие серьезные люди. Будут обсуждать тэк и пить дерьмовый кофе в кабинете полковника. Хороший он на них не тратит – вторая причина слушаться, понятия у него есть. А Рэнди каждый раз от возбуждения аж лопался. Услужливый и жалкий, но такой забавный. Даррелл крутился рядом по привычке. В этот раз в группе проверяющих было яркое пятно. Женщины к ним приходили и раньше, но ни одна из них не выглядела так. Те, что жили на базе, тоже так не выглядели. Ее одежда была того цвета, которого настоящие вещи просто не бывают. Только в телевизоре, который лучше не смотреть, потому что от этого что-то щемит внутри и сильнее хочется убивать. Мир Даррелла был серым, очень серым и очень скучным. Он привык считать, что весь мир таков. Броские тряпки Рэнди тускнели уже после второй стирки. Потому что «красивая жизнь» не существует. Все рано или поздно съедается тэком. Лучше просто принять это заранее. Даррелл принял тэк, научился с ним жить и был счастливее всех на базе. И какая разница, если это делало его сумасшедшим? А дамочка в платье резала ему глаза. Единственный глаз. Ненастоящая. Он хотел прикоснуться к ней, чтобы убедиться, что она ему не привиделась. Галлюцинации – это плохо. Что может быть хуже, чем потерять связь с реальностью? От мечтаний и грез бывает только боль. Рэнди сказал, что ее зовут Тиффани. И она правда была «из телевизора». И была еще много кем, самая важная из всех важных шишек, вот оно как бывает. Оказалось, что он многое пропустил. А потом она вышла из переговорной, шутливо щебеча о чем-то с хмурым полковником. И когда Даррелл подошел ближе, чтобы разглядеть ее - такую ненормально, неправильно реальную, она улыбнулась ему и погладила по голове. И щебетала что-то уже ему, только он не слышал слов. Таких красивых людей существовать просто не может. Он отвратительно спал ночью, а на утро впервые долго и вдумчиво пялился в телевизор. И на очередном канале была она. Невозможно яркая, в таком же пестром и игрушечном мире, окруженная цветами, сладостями и детьми. С длинными серьгами и перьями в волосах. И если она была настоящей, значит и этот мир в телевизоре тоже был реальностью. Реальностью, о которой Даррелл раньше не знал, и о которой никто не счел нужным ему рассказать. Он сидел на полу, уставившись в цветной экран на облезлой стене, и улыбался самой безумной из всех своих улыбок. Он вспомнил, что она ему говорила. Она назвала его бедным птенчиком. Она жалела его глаз. Она удивилась, что его затронул тэк. Она беспокоилась о нем. Она приветствовала его и звала с собой, прямо сейчас, с экрана. Приглашала в свой мир. Даррелл не умел мечтать. Но если мир на экране – настоящий… - И тебе здравствуй, госпожа птичка. Подожди, я скоро тебя догоню. Только бы она не оказалась журавлем.