Игра на интерес.

Размышления о том, насколько пакостной бывает жизнь посещали Джейка не раз с тех пор, как он вернулся домой. Пора бы уже и привыкнуть. Пора бы расстаться с идеями о легкой удаче, смириться с судьбой и тянуть лямку так же покорно, как Сэмми – раскидывать уголь днем, а вечером засыпать в комнатушке, освещенной единственной тусклой лампочкой. Ведь и в такой жизни бывают радости – несколько стаканов пива по выходным (особенно приятно, если попадутся приветливые официантки), партия-другая в покер, глядишь, при удачном раскладе и новый костюм к празднику справишь, чего же еще? Все это Джейк понимал, но упорно сидело в нем обидное ощущение несправедливости. Как же так? Разве ради этого он четыре года ползал в окопах? Ради этого шарахался от разрывающихся в опасной близости мин? Шаг левее, и пожалуйста – враз бы смешало Джейка Кинкейда с обагренной кровью канадских солдат землей Вими, и хоронить бы нечего было. Многим везло меньше, чем ему... А постоянный страх внезапной атаки, голод, замерзшие в ледяной грязи пальцы (сначала больно, а потом уже почти ничего не чувствуешь, главное успеть вовремя отогреть руки), мальчишки-новобранцы, глядящие на сержанта Кинкейда глазами телят, которых ведут на бойню? И он их хорошо понимал – сам смотрел так же, впервые отведав безжалостных залпов противника. У Джейка, правда, не было прилюдной истерики, как у рядового Нильсона – восемнадцатилетнего парнишки из его группы, но и гордиться ему в своем первом бою было нечем: Когда Джейк, оглушенный непрерывным огнем с обеих сторон, спихнул с себя чье-то развороченное тело, его вывернуло наизнанку прямо у траншеи. Джейк даже не помнил, как сражался потом в том бою – все плыло перед глазами, и было безразлично, выиграют они это сражение или проиграют. А изматывающие тренировки, тоска по ночам и самое страшное за всю войну, самое непоправимое – письмо от Сэмми? Ему всегда писала мама, а Сэмми приписывал свои нравоучения в конце ее писем. Когда Джейк читал каракули Сэмми, мамы уже три недели не было в живых. «Простуда была не сильной, она не стала писать тебе, чтобы не волновать, а потом врач сказал, что случилось осложнение на сердце...». В конце строчки буквы были размыты, Сэмми, наверное, плакал, когда писал это. А у Джейка слез не было – только тяжелый гранит в груди, и дышать стало трудно. Камень в груди никуда не делся, но предаваться воспоминаниям и горевать было некогда. На следующий же день Джейка «осчастливили» - назначили его командовать группой новобранцев из Квебека. Такое практиковалось довольно часто – более опытных вояк назначали приглядывать за солдатами, которые еще толком не хлебнули военной жизни, даже если сами эти вояки и не дослужились до высоких чинов; и вот под командование Джейка (вполне официальное) было отдано двенадцать человек. В это время приходилось трудно – бои шли непрерывно, двоих человек из группы Джейка не досчитались в первой же атаке. Джейк так и не понял, почему эти двое ослушались его приказа и побежали вправо, когда он вел группу по левому флангу. Джейк видел, как в это трудное время среди его солдат растет уныние. Возникали ссоры на пустом месте, некоторые наоборот не проявляли раздражения, но целыми вечерами сидели, уставившись в одну точку, почти не мигая, и молчали, а по ночам Джейк с досадой слышал, как всхлипывает в подушку парочка особо впечатлительных. И Джейк не знал, что с этим делать. Он, конечно, понимал, что есть действенные способы для пресечения истерик и рыданий по ночам, но поставить этих трех перепуганных ребят пред строем, наорать на них, заклеймить званием неврастеников, как в похожем случае сделал его бывший командир, Джейк почему-то не мог. Помаявшись, Джейк решил, что его группе нужна встряска, но встряска иного рода. Возможно, идея, пришедшая ему в голову не была самой удачной и уж точно не была самой корректной, но ничего лучше Джейк на тот момент придумать не смог. Как ни странно, это подействовало.Когда солдатам объявили, что в субботу многих, наконец, ожидает полностью свободный день и когда были составлены списки караульных и запасных отрядов, Джейк собрал своих ребят и отправился с ними в ближайший к Вими городишко на экскурсию. Но лишь он один до поры до времени знал, что их экскурсия будет проходить в публичном доме. Об этом местечке Джейк был наслышан от своего бывшего товарища по казарме, у которого в этих краях обитали какие-то родственники. Француженки, симпатичные и опрятные, встретили их, как показалось Джейку, с искренней радостью. Быть может потому, что и этим женщинам приходилось тогда очень туго с деньгами... Или потому, что молодые сильные парни в чистой военной форме казались им... чем-то надежным. А может, просто они были этим женщинам приятнее, чем их обычные редкие клиенты – дерганные престарелые мужья (можно поспорить – сами уже давно рогоносцы) и уверенные в себе дельцы с презирающими взглядами. Солдаты вели себя здесь по-разному. Кто старался быть в меру развязным, кто-то краснел как девица в первую брачную ночь. Джейк и сам чувствовал некоторое смущение, но виду не подавал, и после необидных поддразниваний со стороны женщин и нескольких порций легкой смородиновой наливки одиннадцать человек постепенно разбрелись по комнаткам (таким же чистеньким и уютным как и гостиная). Уже от одного этого, ставшего уже совсем непривычным, уюта на душе у Джейка потеплело. Тяжелые воспоминания, заботы и тревоги – все отодвинулось куда-то далеко. Было здесь так по-домашнему спокойно – аккуратная кровать, свежий букетик в вазе... Совсем иным представлял себе Джейк публичный дом. А она смотрела на него ласково, легко улыбаясь. Лицо ее было еще юным, тело – крепким, и только глаза, светло-серые, удивляли взглядом пожившей женщины. Сквозь эту ласковость почудилась Джейку в ее взгляде еще и жалось, но сознание задержалось на этом открытии лишь мимолетно – она подошла совсем близко, Джейк вдохнул аромат сухих трав, исходящий от ее разлетающихся по плечам волос, и сердце забилось томительно-часто. Он поцеловал ее сразу страстно, пробуя на вкус ее губы, кожу, вдыхая пьянящий аромат волос, нежно провел ладонью по щеке, и она ответила крепким объятием, скинула с его плеч расстегнутый китель, прижалась к его груди, потом отстранилась, распустила тесемки голубого пеньюара. Джейк тоже разделся, и несколько мгновений они просто любовались друг другом в приглушенном изящным абажуром свете. Он сомкнул ладони на ее талии, ощутив прошедшую по ее телу дрожь, а она прижалась к обнаженному Джейку доверчиво и смело, вздрогнула, почувствовав его поцелуи на своей груди и тихонько застонала от прикосновения горячих губ. Его руки, скользящие по талии и ниже были очень сильными – она чувствовала эту надежную силу даже через ласковые прикосновения пальцев и понимала, что именно такой надежности не хватало ей за долгие месяцы войны... Джейк переместил ладони на ее грудь, их губы снова встретились, теперь еще в более порывистом поцелуе. Но ей уже было мало его губ, она целовала его шею, замирая от сладкого желания, спускалась ртом ниже – на мускулистую грудь, широкие плечи; Джейк закусил губу, когда ее поцелуй коснулся чувствительной кожи на животе, но она продолжала, и вот уже он не смог сдержать стона. Не только стона... Джейк снова обнял ее за талию, она еще крепче прижалась к его разгоряченному телу, сжала его запястья, поощряя его ритмичные движения. Поцелуи чередовались с какими-то словами, но они почти не понимали этих слов – она шептала что-то по-французски, Джейк отвечал на английском. Потом они лежали рядом, глубоко прерывисто дыша, и она уснула, уткнувшись лицом ему в плечо. Джейк лежал, прикрыв глаза – изголодавшийся по нежности и ласке, он впервые за три года чувствовал себя хорошо и спокойно... Вернувшись на следующий день в Вими, Джейк обнаружил в нагрудном кармане все деньги, которые он оставил в гостиной приветливого домика, а также засушенный цветочек мака. Судя по задумчивым лицам его ребят, не он один обнаружил у себя в кармане деньги и сухие лепестки. С тех пор его группа действовала более четко в боях, в мирные периоды никто не спорил по пустякам, а ночные всхлипывания и вовсе прекратились. Может, они поняли, что даже к войне можно притерпеться, может, нашли утешение в том, что если станет совсем уж плохо, будет о чем вспомнить, чем поддразнить друг друга. А если и это не поможет, что ж... каждый из них теперь знает дорогу к домику, где можно хотя бы на время ощутить уют и покой. А потом бой шел за боем – четвертый год, Джейк уже командовал настоящим отрядом; он вымотался и по горло был сыт дикими выходками смерти, а когда Нильсон из его бывшего отряда подорвался на мине, Джейку уже стало все равно. Вернувшись из этого боя, он ушел из части, ни о чем никому не сказав. Удастся сбежать и выжить – хорошо, поймают и расстреляют – тоже уже не страшно. С этим равнодушием он два дня прожил в сарае у одного француза. Француз был добродушный, сарай после окопов и казарм казался дворцом Цезаря, вот только с едой было совсем плохо. А потом появился этот мальчишка Билли – еще боле напуганный и равнодушный к своей судьбе, чем Джейк. Из-за него-то и пришлось вернуться – Джейк ведь написал в письме командиру Билли, что парень вовсе не дезертировал, а ушел, исполняя его, сержанта Кинкейда, приказ, и проявил себя при этом как герой. А много ли толку будет от письма, если самого сержанта Кинкейда объявят дезертиром или того лучше расстреляют? Много всего было и потом – ранение, госпиталь, красивые слова принца Уэльского, приколовшего ему на грудь медаль за отвагу, расстрел Билли (не поверили письму или снова подался в бега?), драка с Блэйном, арест, и, наконец, вокзал Монреаля. Четыре года – целая жизнь... И все это ради чего? Ради красивых слов о том, что Канада не забудет своих героев? Ради того, чтобы целыми днями гнуть спину над кучей угля, размазывая по лицу пот и сажу, и получать при этом гроши? Джейк как раз и записался в армию, чтобы хоть как-то этого избежать. Конечно, мозгов у восемнадцатилетнего Джейка было не больше, чем у курицы, иначе бы он этого не сделал. Но как и многие молодые люди Джейк поддался призывам правительства, романтике плакатов и смутным намеком на счастливое будущее после войны. Ну и получил... счастливое будущее! Пожалуй, самым страшным была не тяжелая работа – это бы Джейк еще смог стерпеть, а унизительное положение, на которое она его обрекала. То что он - бывший военный, герой войны, не видно под слоем угольной пыли, а медали не нацепишь на рабочую куртку. Для всех он – чернорабочий, а значит, не достойный уважения тех, кто хоть ступенькой стоит выше его. Доставлять уголь покупателям было гораздо легче, чем грузить его, но Джейк ненавидел эту работу еще больше. Он выгружал уголь где-нибудь на заднем дворе больших домов, а кто-то из прислуги или, еще хуже – сам хозяин дома небрежно бросал ему мелкую монетку «за быструю доставку». Когда такое случилось в первый раз Джейк от унижения потерял дар речи. Стоял и тупо пялился на блестящий десятицентовик в своей ладони. «Купишь себе играет, парень», добродушно подмигнул ему заказчик. - «Ну ступай, ступай...» Сэмми знал о его мыслях и был очень недоволен. Не раз он пытался втолковать Джейку, что всякий честный труд почетен, никакие слова не помогали. Сэмми злился и порой говорил очень обидные вещи. «Да...», - безнадежно вздохнул однажды Сэмми, «избаловала тебя мать дальше некуда... Хоть мне тебя нужно было иногда драть, да вот проглядел, а теперь уже поздно». Джейк надулся и не разговаривал с приятелем весь вечер. Наверное, Джейк и ввязался в это дело с перевозкой китайских эмигрантов в Америку (по крайней мере это было последней каплей) потому, что был чертовски зол на свою судьбу и на правительство, в которое он больше не верил. Перевозить тайком эмигрантов – это незаконно, но кому от этого плохо? Китайцам, которые в Америке найдут себе работу и хоть как-то наладят свою жизнь? Джейку, который за это получит хорошие деньги? Бенни, которому тоже заплатят? Ну, а если от этого будут проблемы у канадского правительства, то Джейку на это наплевать. Много это правительство думает о нем и о таких, как он? А потом сюрприз за сюрпризом. Оказалось, ни в какую Америку они китайцев не перевозят, а просто берут у них деньги и выгружают на ближайший канадский островок. Все по закону, никакого риска – так, экскурсия для друзей с Востока. Может, и стоило промолчать, сцепив зубы, продолжать работать или просто без лишнего шума выйти из дела, но слишком уж это оказалось мерзко. Джейк отобрал у скотины-Экелберга все деньги, от души тряхнул его, вернул перепуганным китайцам их сбережения, сказал пару ласковых слов Бенни (тот клялся и божился, что ни о чем не знал) и заявил, что никаких дел больше с ним иметь не собирается. То, что с Дэвидом Экелбергом шутки плохи, Джейк узнал этой же ночью. Дэвид и парочка его людей вломились в гостиничный номер Джейка, который тот снял на свои первые «незаконные» заработки. Били его умеючи – не оставляя заметных следов, но так, что Джейк задыхался от боли. Потом перерыли все комнату, забрали все до последнего цента и ушли. Джейк немного пришел в себя и отправился разбираться с Бенни. В конце концов, именно Бенни втянул его в это дело! Бенни Чикаго как раз собирался сваливать из Монреаля - знал, что теперь ему не дадут покоя ни знакомые китайцы, ни Экелберг, ни Джейк. Джейк нашел его первым и припер к стенке. Может, Бенни и в самом деле чувствовал себя виноватым, может, просто боялся, что Джейк в порыве ярости разукрасит его как следует, но, поклявшись, что наличных у него нет, он всучил Джейку документ на владение домом в одном из районов Монреаля. Джейк взял, что же еще было делать, и вернулся в гостиницу. Портье изящно швырнул Джейку под ноги сумку с его вещами – судя по всему, Экелберг угодливо сообщил администратору, что этому постояльцу больше нечем платить. Ночевал Джейк в парке на скамейке, словно нищий бродяга. После двух ночей, проведенных в дорогой гостинице, это особенно удручало. Джейк, конечно, мог вернуться к Сэмми, но знал, что если встретит Сэмми, с его укоряющим взглядом «а я тебе говорил», то попросту разревется, и поражение будет полным и бесповоротным. А так была у Джейка еще рахитичная надежда на неизвестный дом, владельцем коего он якобы теперь является. Утром Джейк проснулся от того, что заработал фонтан и облил его. Джейк вскинулся, слетел с узкой скамейки и заоглядывался. Оказалось, что сердобольные люди ночью избавили его от лишней обуви, и искать дом придется, шагая без ботинок. «Даже на войне была хоть какая-то обувь», - со вздохом подумал Джейк. - «И еда, хотя бы черствые сухари», - мысленно добавил он, прислушавшись к музыкальному сопровождению в своем желудке. Было совершенно ясно, что от авантюры с домом ничего хорошего можно не ждать. Не исключено, что, когда он туда придет из-за двери шагнет парочка амбалов, хорошенько отделает «нового владельца» и всласть над ним посмеется. А у него и так болит все тело после побоев и ночи, проведенной на жесткой неудобной скамейке. Не обязательно амбалы, конечно – что-нибудь еще, что покажет Джейку его место – разгребай уголь и не суйся дальше. Это легко можно предвидеть и никуда не идти. Но Джейк все равно шел – хромая, морщась от боли, без денег и без ботинок, размышляя о пакостях жизни, но все равно на что-то надеясь. Наверное, это был тот же неуемный азарт, который заставляет проигравшегося упрямца ставить на червонную даму последнюю рубашку.