Твигги

Она прекрасна: мягкая светлая кожа, нежный овал лица, большие миндалевидные глаза и маленькие изящные ступни. Она тонкая, как тростиночка. Хрупкая и легкая, моя маленькая балерина. Совсем скоро она проснется, и мы проведем прекрасный романтический вечер. А пока, мне нужно подготовиться. Сегодня все должно быть идеально. *** Кухня сверкает чистотой, вся необходимая посуда под рукой. Она сидит за столом, надежно прикованная к инвалидному креслу. Маленькая хитрость, существенно облегчающая транспортировку бессознательного тела. К слову о теле: милая гостья наконец-то соизволила открыть прекрасные глазки. О, как же я люблю этот момент! Взмах ресниц, беглый осмотр и удивление, сменяющееся страхом… Она дергается, но цепи крепки, и маленькая бабочка, попавшая в сети большого паука, не вырвется на свободу. Пытается что-то сказать, но полоска скотча превращает слова в невнятное мычание. И правильно, грязная ругань и истошные крики портят аппетит. — С добрым утром, куколка, — усмехаюсь, видя, как скульптурная головка на изящной шее рывком поворачивается на голос. Хихикаю, вспоминая, что сейчас уже день близится к концу, но здесь нет окон, и гостья не может оценить шутку. — Знаешь, я собирался жарить стейки, нежные и сочные, но, встретив тебя, так грациозно плывущую по танцевальному классу, решил изменить планы. Никакая корова не сравнится с принцессой-лебедем. Гостья, зачарованная моим вкрадчивым голосом, слушает, мелко дрожа. — Ты прекрасна, но не совершенна. Пока что. Я сделаю тебя идеальной, а все ненужное пойдет на ужин. Не пропадать же добру, верно? Окидываю девушку взглядом, преувеличенно горестно вздыхаю: — Жаль, конечно, что в тебе так мало мяса… Впрочем, на супчик хватит. Расширенные зрачки дрожат, кажется, Твигги начинает понимать, что ее ждет. Довольно улыбаюсь, подвигая к ней разделочную доску и, жестом фокусника, извлекая из воздуха электрическую кухонную пилу. Панические дерганья рук, тщетные попытки освободиться от наручников, искаженное страхом лицо. Бесполезно, она лишь молотит кулаками по столу, неспособная ни убрать их, ни изменить позу. Наслаждаюсь сладким запахом страха, буквально сочащимся из каждой клетки судорожно дергающейся, беспрерывно мычащей девушки. Мне нравятся эти звуки, они прекрасно гармонируют с жужжанием включенной пилы. — Не бойся, птичка, больно не будет! Конечно, это ложь. Когда стальные зубцы касаются мягкой кожи, она начинает кричать. Я, остановившись на секунду, любезно позволяю ей это, содрав скотч. Крепко прижимая ее ладони к доске, легко справляюсь с артериями, мышцами, сухожилиями, и, с небольшим нажимом, костями. Поднимаю отрезанные кисти за указательные пальчики, демонстрирую визжащей на одной ноте, захлебывающейся слезами и соплями, детке. Перекладываю добычу в большую миску с водой. Потом быстро накладываю жгут на правое плечо, пережимая артерии, повторяю процедуру с левым. — Ты же не хочешь истечь кровью и испортить все веселье, правда? Наручники, закрепленные на столе, больше ее не держат, но обмякшее тело и не думает вырываться. Она теряет сознание от болевого шока. С довольным видом оглядываю белоснежную кухню в чудесных алых кляксах, еще теплую лужу на столе. Почти идеальную девушку, забрызганную собственной кровью, с подтеками туши и высыхающими слезами на щеках. Она хороша, но появляться в подобном виде за ужином никак нельзя. Надо будет ее умыть и переодеть, а пока стоит прижечь раны (представляю, как славно она вновь будет кричать, когда ее маленькие ручки окажутся в кипящем масле) и аккуратно перебинтовать культи… А обезболивающее… Обойдется. *** Мы сидим, разделенные длинным обеденным столом. Белая скатерть, свежие цветы в хрустальных вазах, горящие свечи в больших подсвечниках. Безупречная сервировка любимого фарфорового сервиза. — Позволь за тобой поухаживать, — встаю, поправляя галстук и одергивая пиджак костюма. Я не привык к такой одежде, но сегодня особый вечер. Иду к большой супнице в алых маках, стоящей в центе стола. Снимаю крышку, жадно втягивая ноздрями аппетитный запах. Наполняю наши тарелки, подношу гостье ее порцию. Присаживаюсь рядом. — Ну же, детка, открой ротик, — прошу, поднося ей ложку густого, золотистого бульона с кубиками картошки, вкраплениями яркой моркови, полосами домашней лапши и фалангой изящного пальчика. Она брыкается, смотрит огромными глазами, трясет головой и лепечет бесконечное: «Нет, пожалуйста, не надо… Отпустите!». Приходится дать ей пощечину, зажать нос и силой впихнуть ложку в открывшийся рот. И честно предупредить, что убью, если она посмеет выплюнуть приготовленное специально для нее блюдо. Она не смеет. Хныкает, дрожит, но ест, избавляясь лишь от косточек. Ложку за ложкой, до самой последней капли. Я одобрительно глажу ее по волосам. Потом легко поднимаю на ноги и, обняв за талию, кружу по комнате под постоянно повторяющуюся мелодию вальса. — Раз, два, три! Раз, два, три! Бледная, покрытая холодным потом Твигги едва шевелится. Мне это не нравится. Разжимаю руки, она сломанной куклой в балетной пачке падает на пол. Приказываю: — Танцуй. Скрюченная, она лишь дергает ногами в розовых атласных пуантах. — Танцуй! Фуэте! Арабеск! Батман! Приходится силой вернуть ей вертикальное положение, но девчонка падает вновь, а потом ее выворачивает наизнанку. Это приводит меня в бешенство! — Дрянь! Мерзкая девка, ты все испортила! Бросаюсь на нее, вцепляюсь в тонкую шею, сдавливаю, слыша хрипы. Колочу ее головой об пол, все сильнее и сильнее, пока на линолеуме не появляются красные пятна, а малышка в руках не обмякает. Потом распрямляюсь, и, ослепленный яростью, топчу распростертое тело ногами, чувствуя, как каблук ботинка погружается во что-то мягкое. Безжалостно опускаю ногу снова и снова, и прихожу в себя, только когда слышу, как трещат ломаемые кости. Опомнившись, падаю на колени, прижимаю голову бедняжки к груди, плача и злясь на самого себя: вспышка необузданной ярости привела к разрыву внутренних органов! Вскрывать ее теперь бессмысленно, я все безнадежно испортил! Успокоившись окончательно, решаю, что это тело еще может быть полезно: перемолотая в камнедробилке, она станет отличным удобрением для моей маленькой помидорной плантации. Вскоре, я найду новую детку, и только маленькая балерина с отколотыми запястьями в старинной музыкальной шкатулке будет напоминать о ней.