Два лицедея

Отпусти мне грехи мои, Отец! Пурпур небес укрывается сизым покрывалом, солнечный диск закатывается за горизонт, целуя на ночь посвежевшую после осеннего дождя землю. Проказница-ночь в степенном танце зажигает звёзды на стремительно тяжелеющем небосводе, а две жёлтые, похожие на кошачьи глаза луны игриво выглядывают из-за горных хребтов. Внизу всё тихо. Шум суетливого Кватча, сменяется тишиной, нарушаемой лишь изредка песнями о великих героях. Посреди невысоких каменных строений, мощных, клонящихся к серым мостовым, возвышается церковь, уходящая стрельчатыми пиками ввысь. Здесь – обитель Хранителя Времени Акатоша. Бога, раскинувшего золотые крылья над Тамриэлем. Тяжёлая мозолистая рука ложится на плечо немолодой женщины. "Каждый заслуживает прощения,"- брат Мартин твердит себе это, видит Акатош, словно мантру, каждый день и каждую ночь. Твердит, но не верит. Заслуживает ли он прощения? Эти мысли терзают его, заставляют вскакивать с постели, обливаясь холодным потом, бежать не оглядываясь от назойливого смеха Сангвина. - Акатош простит, ступай с миром, сестра. Да прибудет с тобой его благословение, – неистинное, но заученное когда-то прощание вновь срывается с губ Мартина, уносясь ввысь к стрельчатым сводам и разбиваясь о цветные витражи богов, осыпаясь на священника, будто бы больно ранящими осколками. Ему тошно от самого себя: а может, он служит не тем богам? Мужчина сдержанно улыбается. Женщина слушает его с замиранием сердца, с восторженным смирением. Она верит, и ей от этого легче, легче от глубокого, сильного голоса, похожего на далёкие отзвуки церковного колокола. Служитель Акатоша мысленно признает, что ждёт её ухода: ему хочется прервать беседу двух грешников, но он не смеет этого показать. Они стоят молча ещё пару минут, после чего наваждение, на мгновение окутавшее прихожанку, рассеивается, и, опуская в пол глаза, она лёгким, но скупым движением набрасывает чёрный платок на голову и неспешно семенит прочь из священной обители. Поцелуй, милая матушка! В Чейндихольском убежище сегодня праздник: М`Радж-Дар и Телендрил после почти двух лет ожидания, наконец, смогли извести одно из самых незаметных, но влиятельных семейств во всём Тамриэле. Пытливые альтмеры предъявляли слишком много претензий к Чёрной руке, заставив понервничать не только руководство, но и всё убежище Зелёного края. Шум и гам - редко когда убийцы позволяют себе такую роскошь, но сегодня у них настоящий пир. Все собрались у круглого стола: и старожилы и новички - только одного члена семьи не приходится ждать на ужин. - Винсент? - Очива склоняет на бок чешуйчатую голову, ожидая реакции брата. Тот лишь кивает. - Винсент, мы ждём тебя за столом, сегодня праздник. - Я был неосторожен, дорогая сестра, - сверкнув налитыми кровью глазами, отзывается ликвидатор, - за это я сердечно извиняюсь перед братьями и сёстрами. Не жди меня, мне нужно всё взвесить, я не привык так глупо попадаться, – аккуратно, почти любовно поглаживая пальцем корешок старого, нет, даже древнего, почти как и сам Вальтиери, фолианта, подытоживает вампир. Его тон не терпит пререканий, и хозяйке убежища приходится оставить вампира наедине со своими мыслями. Тяжёлая кованная дверь с протяжным скрипом закрывается. Этот звук заставляет бретона вздрогнуть. Нет, сколько бы он тут ни жил, он никогда не привыкнет к этому скрипу, режущему уши, и беготне вокруг. Словно крышка гроба захлопывается. Остается лишь инстинктивно считать мгновения до первого гвоздя. Ни минуты покоя, лишь каждодневные нравоучения, больше похожие на молитвы безумного фанатика, и восхищённые вздохи молодых монстров. Монстры. Чудовища. Он сам - чудовище, и не ему об этом, казалось бы, судить, но он судит. Ситис, Мать ночи... он учит убивать во имя этих… богов ли? Нет. Пустоты. Даром льют кровь и рвут свою же душу. Он не верит, ему противно, но Винсент слишком вежлив и порой мягкосердечен. Можно ли оставить свою семью? Чушь! Он будто бы раскололся надвое: на влюблённого в свою «семью» убийцу-фанатика и настоящего Винсента, того, каким он себя запомнил. От этой мысли мутнеет в глазах, и Вальтиери резко вскакивает из-за письменного стола, опрокидывая стул. Семья? Он обманывается. Ночной охотник попался в капкан, именуемый Тёмным братством, и освобождение из него лишь одно – смерть. Он явился сюда не из желания стать частью этого мира, а потому что это было необходимо для выживания. - Посмотри, брат: разве это не наивысшая степень наслаждения? Решать жить ему или умереть. Быть властелином и покорным слугой, – нависая над столом, почти шипит Винсент, костяшки белых, будто снега Скайрима, рук становятся еще белее. Он не боится передразнивать Люсьена, он уже давно забыл о всех своих страхах. – Помилуй Ма… - вампир осёкается и мотает головой, рассыпая по плечам тёмные волосы. Когда он стал таким? Когда кожа иссохлась подобно пергаменту? Когда глаза налились кровью? Смеет ли он произносить имя истинного для себя божества? Верит ли он? Верит. – Помилуй Аркей, - это имя даётся ему с огромным усилием. - Когда я стал таким, и позволишь ли ты мне вновь стать прежним? – слова отчаявшегося лицедея улетают в пустоту, а он сам, отшатнувшись, упирается рукой в стену, жмурясь и надеясь проснуться. Прощаю тебя, сын мой! Кватч дремлет под золотым крылом священного божества. Ночь уже сыграла свою колыбельную под аккомпанемент стрекотания сверчков, шелеста высокой травы и древесной листвы, под журчание беззаботных ручьев, перекатывающихся по точёным валунам. Огни города и свет двух лун причудливым образом ластятся к цветным витражам, заставляя их играть всеми цветами радуги. Воистину великолепный храм - место, где нашёл себе приют шут в серой рясе. Мартин мечется из стороны в сторону в своей кровати, мнёт простыни и пытается вырваться из липких объятий страха. Пот градом струится по немолодому лицу, искажённому гримасой ужаса. Ему снится он сам, будто бы такой же, но в глазах у него пылает пламя Обливиона. Будто не говорит он вовсе, а смеется, как сам Сангвин. Будто бы лицо у него не служителя, а шута - перекошенное в дьявольском оскале. - Врёшь! Не уйдёшь! – кричит он вслед кому-то. - Ты мой слуга! Человек оборачиватся и Мартин с ужасом узнает в нём самого себя, такого, какой он сейчас. Спокойный, непоколебимый, похожий на недвижимую гору, которую ветру не растерзать. Шут рвётся к нему, срывая сковывающие его цепи, а он стоит всё такой же, похожий на на мраморную статую. Руки смыкаются на горле, и священник чувствует, как начинает задыхаться. Живая статуя священника не сопротивляется, но спящий неистово рвётся из своего сновидения. Проснуться, только бы проснуться! Мартин сдавленно кричит - не то во сне, не то наяву - и всё вспыхивает. В мгновение на месте человека в рясе появляется златокрылый дракон. Своим огнём он гонит прочь даэдрического принца, посмевшего проникнуть в святое место, а потом священник видит ослепительную вспышку и… потолок собственной кельи. Резко сев на кровати, брат Мартин затравленным зверем оглядывается по сторонам. С облегчением осознает, что это всё - лишь сон, и запускает руки в волосы. Просидев так с минуту, он спускает ноги с кровати и, забыв обуться, идет к алтарю, шлёпая босыми ногами по камню. Он понимает, что молясь Акатошу, служит тем богам. Брат Мартин отпускает грехи, потому что должен. Подлый изменник! Винсент вздрагивает, когда дверь со скрипом открывается. Сколько он простоял так? Минуту или, может быть, целый час? На пороге стоит изумлённая Телендрил, она с ужасом оглядывается по сторонам, задерживает взгляд на опрокинутом стуле и каплях чернил, окропляющих холодный камень. - Тебе что-то нужно, дорогая сестра? – Вальтиери натягивает на лицо улыбку обаятельного лицедея, с трудом удерживаясь от того, чтобы не свернуть нежданной гостье шею. Лицо его, словно выточенное из белого мрамора, почти не выражает никаких эмоций, но в глазах плещется самое настоящее безумие. Телендрил, мотнув головой, бросает на стол контракт и пятится прочь из комнаты, оставляя вампира в одиночестве. Снова. Винсент трёт виски, сидя на каменном ложе, и смеётся. Подлый изменник? Возможно. Он служит не тем богам, но его истинный бог от него отвернулся. Так что же он может сделать? Служить, служить фанатично и неистово, дабы праздновать после пир в ненавистной ещё при не-жизни пустоте. Но на одно мгновение древний будто замирает и… становится прежним добродушным Винсентом, вновь собирает волосы кроваво-красной лентой, вновь берёт в руки скреплённый страшным ритуалом контракт. Вновь забивает в крышку своего гроба гвозди. Он убивает, потому что должен.