My sweet prince

      Я помню тот день, когда мы встретились. Холодное декабрьское утро, пластиковый стаканчик горячего кофе со сливками в руке, одетой в оранжевую перчатку. Неудобный, колючий свитер, что связала мне на Рождество бабуля, шапка, вечно сползающая на лоб. Неожиданный приход морозов застал Нью-Йорк врасплох.       Я просто брел спокойно по полупустой улице, мечтая поскорее оказаться хотя бы на пороге школы, когда увидел его, такого важного, одетого в черное пальто и кожаные перчатки. «Будто принц», — пронеслось в голове. Что ж, первая мысль — лучшая мысль. Он тоже посмотрел на меня, окидывая взглядом своих невыносимо зеленых глаз, хотя об их цвете я узнал гораздо позднее. Но, видимо, ничего в моем облике не заставило его задержать на мне свой взгляд больше каких-то жалких пары секунд. И он просто отвернулся, продолжая заниматься, несомненно, очень важными делами в своем мобильном. Ну, а я, я просто стоял на этом чертовом морозе, забыв и о кофе с двойными сливками, и о том, что уроки должны вот-вот начаться, и во все глаза глядел на него.       На уроки, как и ожидалось, я опоздал. Влетел в класс, на ходу выкрикивая извинение и стаскивая с себя этот чертов голубой шарф, плюхнулся за парту, поднял голову, чтобы взглянуть на новую училку, что должна была заменить прошлую физичку. Поднял и обомлел. Прямо передо мной, сидящим за первой партой, стоял он. Человек, из-за которого я опоздал; тот, мысли о ком не давали мне спокойно добежать до школы. Его черное замшевое пальто висело на спинке стула, перчатки аккуратно лежали на столе рядом с мобильным. А его восхитительные изумрудные глаза внимательно, с некой толикой узнавания, глядели на меня.       Его звали мистер Смитт. Банально, не правда ли? Мистер Смитт оказался довольно-таки приятным мужчиной с мягким голосом, красивыми руками и чертовым золотым кольцом на безымянном пальце. А еще у него был пятилетний сын и золотистый ретривер. Мистера Смитта любили все; парни уважали его, девчонки, нацепив юбки покороче, вечно крутились вокруг него, большая часть педагогического состава, а вернее все женщины за тридцать, также не спускали с него глаз. Отличный учитель, чуткий муж и любящий отец, никто даже не мог представить, что он, этот светловолосый ангел с малахитовыми глазами, будет развязно целовать меня, своего шестнадцатилетнего ученика, в лаборантской. Но это было. Его руки беспорядочно гладили мою спину, забравшись под рубашку, губы обжигающе целовали подбородок. Затем шею, плечи. Я плавился под этими прикосновениями, стараясь не стонать слишком уж громко, а он, этот чертов искуситель, все сильнее прижимал меня к себе, шепча какую-то ерунду на ухо, после чего кусал за мочку и нежно посасывал ее. А потом вколачивался в меня, сжимая пальцы на бедрах, кусал загривок и закрывал мне рот свободной рукой, на которой поблескивало кольцо.       Я правда хотел это остановить. Каждый раз хотел, уже собирался сказать, что больше не приду, что надо прекращать это. И каждый раз сдавался под натиском его мягких, таких манящих губ. Я падал все ниже, понимая всю плачевность своего положения. Понимал, да только что толку? И я снова приходил к нему в лаборантскую, снова стягивал с себя свитер и снова, и снова стонал, жмурясь и пытаясь скрыть слезы. Я наслаждался своим отчаянием, своей болью. Ночью, лежа в постели и поглаживая пальцами очередной засос у основания шеи, я молился о том, чтобы эта боль ушла. Чтобы я не чувствовал себя таким разбитым. Я хотел, чтобы не только я принадлежал ему, но и чтобы он, целиком и полностью, стал моим. Но это была лишь детская, глупая мечта.       А потом пришел он. Ворвался в мою жизнь, уничтожая все на своем пути, захватил меня с головой и пообещал, что мы навсегда будем вместе. Он стал моей страстью, моей новой, всепоглощающей любовью и новым витком боли. Он, чье имя на устах у многих страждущих, у тех, чья жизнь кончена, в чьих глазах навек застыло его лицо. Моя новая страсть. Героин.       Теперь мне не так сильно был нужен мистер Смитт, ведь у меня было мое новое лекарство*. Множественный оргазм, захватывающий с головой, эйфория и никакого сожаления. Лишь всепоглощающее блаженство. Я окунался в новый роман, совершенно забросив своего милого принца, забыв обо всем. Со временем боль стала уходить, оставляя после себя лишь следы от уколов на руке и пустоту внутри. Но мой новый друг прекрасно справлялся со мной.       Теперь я тонул еще сильнее, еще больше захлебываясь, но не обращал на это внимания. А тем временем мистер Смитт стал папой. Снова. Эта новость разлеталась по школе, как некогда Черная смерть по Европе. Каждый поздравлял его, желал счастья ребенку, его мамаше и мистеру Смитту. Чувство эйфории поглощало всех. Радость, безумство и счастливый, до безумия счастливый мистер Смитт. А я лишь сильнее вгонял иглу под кожу, захлебываясь в слезах и кричал, сдирая обои со стен.       А потом пришла она — Госпожа Апатия. Я никогда не думал, что это может случиться со мной. Никогда даже не подозревал о том, что однажды буду сидеть в ванной у своего преподавателя физики, когда все его коллеги и ученики собрались внизу, отмечая крестины его дочурки. Маленькая Никки, как две капли похожая на него. Миленькая, зеленоглазая девочка с моим именем. Я оценил его юмор. Я не хотел этого делать, правда не хотел! Но он, мой светлый*, шептал мне на ухо: «Ты должен это сделать. Отомсти ему!». И я сдался, прикладывая лезвие к руке. Тонкая струйка крови становилась все больше; она бежала по руке, срывалась и летела вниз. Такая красивая, алая, она растекалась по белой керамической раковине, завораживала. Я же, словно Принц-Полукровка**, выводил на зеркале над раковиной заветные слова. Глаза закрывались, руки слабели и наливались тяжестью, словно после первого прихода. Но я не принимал, честно! Он говорил, что писать надо лишь чистой кровью, той, что принадлежит мистеру Смитту, которая еще не запятнана моим Драконом*. Глаза закрылись, и я, наконец, опустился на самое дно.       Я прекрасно помню тот день, когда мы встретились, и тот день, когда он поцеловал меня впервые. Я собирал все наши дни глубоко внутри себя, прятал их, никому не показывая, и доставал лишь глубокой ночью, любовался ими и снова прятал. Они — единственное, что оставалось от него навсегда. Ведь все его следы сходили с моего тела, но в памяти, там, где властвовал я, его было даже слишком много. И каждый раз, когда я видел его, слышал его имя или голос, в моей голове билась одна-единственная мысль. Та, которую я вывел неровным почерком на зеркале в его ванной.

Мой милый принц, Ты — единственный.