«Скоро рассвет. Выхода нет». (с) Сплин
Звуки негромкой трагичной музыки, пробиваясь сквозь белый шум, заполняли паузы в лаконичных диалогах, напоминая о мирной жизни, еще существующей где-то далеко. Столичная волна, истинным чудом прорвавшись через радары, упорно игнорировала плохие вести, призывая жить наперекор напряженности здесь, на севере... километры, разделявшие Токио и Саппоро, разводили их по недостижимым полюсам. Не особо вслушиваясь в чувственный голос француженки, иногда перебиваемый близким шипением, Зеро покачивался на каблуках, лениво обдумывая последние новости и искренне радуясь сентиментальной привычке начальника крутить в кабинете радио, служившее сущим отдыхом для ушей, уставших от строгих коротких сообщений. В комнате было сумрачно (командир ненавидел яркий солнечный свет), окна закрывали плотные жалюзи, тяжелый воздух щекотал горло предельным содержанием табака: Тсукаса курил безбожно крепкие сигареты. Внимательный взгляд радиста невольно задержался на темных кругах под глазами начальника, морщинах, углубившихся за последние дни, следах пепла на рукаве идеально выглаженного мундира, появившихся от того, что владелец явно размазал локтем по столешнице продукт своей вредной привычки. Задумался, похоже. Было о чем: осада не могла длиться вечно. Точка невозврата пройдена. Миротворческие силы Объединенной Японии, достойно сломив сопротивление сепаратистов, контролировавших земли бывшей северной префектуры, еще неделю назад окружили Саппоро – негласный штаб тех, кто, прикрывшись местными жителями, отстаивал свое право на власть в регионе. И отстаивал, надо сказать, ревностно, называя приход миротворцев на Хоккайдо не иначе как оккупацией, а официальный Токио – захватчиком, позабыв напрочь, что еще каких-то шесть лет назад островитяне не делили друг друга на своих и чужих. Над головой тогда синело чистое небо и никто не замечал, сколько счастья может принести обычное спокойное утро. - Каковы последние данные их разведки? – хрипло осведомился Тсукаса, в миру Ота Кенджи, возвращаясь из безрадостных размышлений. - Без изменений, командир, – отчеканил Зеро, он же Шимизу Мичия. – С решением тянут. Второй день никто ничего не передает: похоже, мы наконец прижали этих засранцев. - Или что-то летит мимо нас, – помрачнел начальник, потянувшись за зажигалкой и через пару секунд раскуривая очередную порцию отравы, без которой он теперь попросту не мог ни дышать, ни думать. - Никак нет, – уверенно ответствовал связист, – я лично мониторю все сообщения и могу поклясться: Кота молчит, входящих также не поступало. Пусть только попробует, мы... - Я знаю, Мичия, – перебил Тсукаса, и в его глазах, кажется, впервые за эту тяжелую неделю забрезжило родное тепло. Командир (или, может, все-таки старый товарищ, с которым в прежние времена Зеро ночами взахлеб обсуждал богатый мир джаза?) отклонился в потертом скрипнувшем кресле. – Знаю, потому не стану тебя задерживать. Последняя фраза прозвучала как приговор: уж слишком хотелось радисту перекинуться с начальником хоть парой слов не о работе... Да, видимо, не судьба. Снова. - Как прикажете, – Зеро вежливо отдал честь и вышел из комнаты. Прикрыв за собою дверь, офицер, прищурившись, бросил взгляд на окно, за которым висели низкие дождевые тучи – обычное дело для севера, – чтобы затем быстрым шагом направиться к лестнице, ведущей вниз. В рубке Шимизу уже заждались гарнитура, многочисленные мониторы, чувствительные приборы, фиксирующие каждое возбуждение электромагнитного поля, привычные позывные: - Я Зеро, ноль, – ровным тоном без пауз. – Меня нет. - Нет и не будет, – голосом сослуживца на позиции. Это значит, сообщений не обнаружено, все спокойно. Как ни забавно, он любил свою службу: с малых лет Мичия копался в железках да проводах, уворованных у отца и старшего брата, а когда вырос, блестяще окончил инженерный факультет. Звуковые колебания манили парня, завораживая своей чарующей природой. Окрыленный смелыми планами, Мичия мечтал однажды стать звукорежиссером, работать с профессиональными музыкантами, людьми, больными той же яростной страстью. С замиранием сердца Шимизу вслушивался в аккорды талантливо исполняемых композиций, вновь и вновь ставя их в плеере на повтор, неистово искал идеальное попадание в каждую серебристую ноту, фанатично пересчитывал паузы, такты, полутона... Но пришла война, Мичия превратился в Зеро, радиста миротворческих войск, и отныне вслушивался лишь в сигналы азбуки Морзе. Это случилось шесть лет назад: когда-то процветающая страна, донельзя ослабленная кризисом и региональной напряженностью, развалилась на части, каждая из которых обрела хрупкий болезненный суверенитет. Нездоровая ситуация не могла оставаться неизменной: междоусобные конфликты вспыхивали то тут, то там, подрывая и без того разбитую экономику... Лишь спустя год Токио принялся собирать земли под общим флагом. Свои войска столица объявила миротворческими, впрочем, в некотором смысле это действительно было так: объединение останавливало братоубийственную войну. Ближайшие префектуры, слишком слабые, чтобы существовать независимо, примкнули к Токио добровольно, встречая миротворцев с цветами, но, увы, вернуться под власть Правительства согласились не все. Провокации и митинги прокатились по бывшей империи, тем, кто нес мир, приходилось волей-неволей применять силу... или дипломатию – там, где сил не хватало. Два важнейших соглашения с Киото и Осакой, за которыми зорко следил весь мир, ознаменовали собой окончание конфликта. Наконец-то, пройдя столь долгий и мучительный путь, можно было вдохнуть свободно, сказать, что гражданская война завершилась... если бы не Хоккайдо. Мятежный остров плевал на столичные плюшки. Местные власти заканчивали каждые переговоры непримиримым «руки прочь от нашей республики», противостояние растянулось, и вот, наконец, уяснив, что дальнейшие увещевания бесполезны, официальный Токио направил войска на север. Успешно: ныне лишь осаждаемый Саппоро гордо удерживал оборону, правда, силы его стремительно сокращались. Загнав сепаратистов в угол, столичане выставили им ультиматум: или сдаетесь или начнется штурм, – а на принятие решения отвели семьдесят два часа тишины, когда запрещались любые военные действия. И пока пушки молчали, разведка вовсю шерстила друг друга. Вчера Шимизу внезапно понял, что за последнюю неделю лично он воевал не столько с отщепенцами, сколько с Котой – главным связистом противника. Причем борьба эта день ото дня принимала все более изощренный вид: стараясь предугадать следующий шаг оппонента, они оба ловили в шуме радиоволн буквально каждый вдох, каждый шорох... Кота раздражал Зеро швейцарской точностью, гибкостью, умением мастерски заметать следы, но тем интереснее было с ним соперничать! Предотвращая хитрые маневры сепаратистов, перехватывая их позывные, Шимизу испытывал наивысшее наслаждение, подобно маньяку, с энтузиазмом расчленяющему желанную жертву... последнее сравнение особенно ему нравилось. Он служил Правительству преданней собаки, нисколько не сомневаясь в действиях властей, открыто поддерживая их. «Верный шакал Премьера», – клеймили его оппоненты на просторах сети, впрочем, подобная слава его нисколько не беспокоила. «Пусть бесятся», – ухмылялся парень, не пересчитывая жалованье, получаемое регулярно и без задержек. Нет, он вовсе не был продажной тварью, просто он был столичанином до мозга костей. Мичия вырос среди бетонных высоток, изящных сакур, уютных парков, деловых центров, поблескивавших на солнце зеркальными квадратами панорамных окон. В юные годы он с интересом вчитывался в расписание электричек, пока их семья ожидала поезд, прыгал по ступенькам эскалатора под хмурым взглядом охранника, бережно собирал коллекцию просроченных проездных, на которых ровными иероглифами значились наименования станций. Шимизу учился здесь, жил здесь, представлял себя здесь за пультом перед очередным исполнителем, осторожно берущим на гитаре в звуконепроницаемой комнате тревожный аккорд. Зеро был готов бороться за светлые идеи, и на Хоккайдо, как в прочие города любимой страны, он пришел, чтобы принести мир – пусть даже для этого приходилось порою ездить в вагонах метро с автоматом через плечо, не на шутку пугая граждан. - Я свой, – вполголоса уверял Мичия, демонстрируя женщине, крепко прижавшей к себе притихшего ребенка, жетон с эмблемой карминовой хризантемы. – Не бойтесь.***
Утро выдалось прохладным и ветреным. Низкие тучи, казалось, цепляли отвисшими брюхами серые крыши и шпили зданий, угрожая вот-вот порваться, вылиться ведрами холодной воды; порывы с моря пробирали насквозь: не спасали даже теплые вещи. К счастью, за стенами неприметного дома, с виду мало чем отличавшегося от прочих, непогода почти не ощущалась. Из немытых окон открывался отличный обзор: пограничную территорию можно было рассмотреть в мельчайших подробностях и при этом не привлекать лишнего внимания. Неспроста штаб под покровом ночи перенесли именно сюда. Худой мужчина в длинном пальто без каких-либо опознавательных нашивок, сцепив за спиной руки и прищурившись, изучал немногочисленных прохожих, нет-нет да и шмыгавших вдоль стен, спеша скрыться в первом попавшемся на пути подъезде. Натянутую тишину нарушал только шорох грифеля: за спиной командира, расположившись прямиком на его столе и разбросав всюду горы исписанных страниц с чертежами, глава разведки наскоро набрасывал малопонятную схему. В кабинете было свежо: никто не курил, кондиционер беспрестанно перекачивал сыроватый воздух, и деревянные палочки буддийского талисмана издавали чуть слышное постукивание, вторя карандашу. - Вероятно, сейчас они преодолевают пролив, – не отрываясь от увлекательного занятия, изрек связист. – Все идет по плану. - Это хорошо, – задумчиво отозвался Кирито, лишь мельком покосившись на брата: за последнюю неделю они редко разговаривали наедине. Не до разговоров, когда ваша судьба опасно балансирует на грани... Смотреть в глаза тем, кто все еще шел за тобой, не пожелав в свой час отречься и спасти себе жизнь, Кирито было тошно, принимать какое-то решение сейчас – рано, может, поэтому он не спешил возвращаться к проекту будущего контрнаступления? Тонкие силуэты строений за мутным стеклом сливались с нависшим небом, напоминая о вечном дожде и домашнем уюте. Когда-то их излюбленным занятием в ненастье было устроиться на диване, закутавшись вдвоем в одно большое теплое одеяло, да, поджав замерзшие ноги, следить, как на карнизах резвые капли отбивают барабанную дробь. И Кирито... нет, не Кирито – Шинье так нравилось сочинять истории о дождевых человечках, наблюдая, как младший с упоением слушал, уставившись на него широко распахнутыми восторженными глазами. Это были сущие выдумки, нелогичные, глупые, но Кота верил, будто герои седых легенд на самом деле живут в саду. «Братик не врет!» – протестовал малыш, если кто-то из взрослых смеялся над фантазией старшего, невольно Шин и сам начинал верить в собственные сказки, тихо заговаривая повешенную печальную лялечку: «Сделай так, чтобы завтра распогодилось». Бумажная жертва, несправедливо казненная под окном, казалось, слышала обращенную к себе просьбу, кивая лысой головой, впитывавшей долетавшие капли. Столько лет прошло. Столько лет прошло, тот дождь давно прекратился, дом продали, а брат по-прежнему здесь. «Я верю тебе», – объяснил свое решение Кота, первым записываясь в его, Кирито, отряд. «Я тебе верю», – отказался покинуть редеющие ряды. Командир не помешал тогда упрямому родичу, не настоял на своем. Зря. А теперь уже поздно. Электронные часы безмолвно отсчитывали предательски ускользающее время, сообщений от союзников не поступало, и это нервировало, заставляя отвлекаться на глупые сантименты. Выдохнув, Кирито отвернулся от окна, подойдя к брату, заглянул тому через плечо, присмотрелся, чтобы затем деловито ткнуть в неясный значок на схеме. - Это Зеро? – скептически хмыкнул: радист оккупантов обозначался пустым множеством, как в математике. - Да, – кивнул брат, посмеиваясь. - Похож, – согласился начальник, благодушно потрепав связиста по плечу рукой в перчатке (он не снимал их даже в помещении). – Отличная схема. Надеюсь, она сгодится нам на досуге... Брат, давно привыкший налету считывать потаенные страхи Шиньи, мгновенно нахмурился, перебив его туманную фразу твердым: - Сгодится, Кирито-сан. Карю не подведет, вот увидишь. - Карю-то нет, но союзники... – командир измученно потер веки. – Ладно, Кота-кун, – резко одернул ладони, – время еще не вышло. Они переглянулись, зная, что каждый сейчас думает об одном: как выкрутиться. Конечно, от принятого решения – сдаваться или молчать – личные судьбы военных преступников уже не зависели (один итог – трибунал), но в случае игнорирования пострадают мирные граждане. Ополченцы, безжалостно отстреливавшие бывших братьев во имя миражеподобных высших идей, все-таки не имели права из гордости жертвовать ни в чем не повинными жителями, как бы ни было больно понимать, что все, построенное за короткие годы независимости, теперь пойдет прахом. Кирито привык защищать людей. Последняя надежда – поддержка заграничных союзников, тех, кто высказывался против агрессивной политики Токио. Их войска должны были вот-вот прибыть на Хоккайдо, разбить оккупантов и даже, возможно, дать северянам призрачный шанс вернуть утраченную власть... Оставалось только дождаться, уповая, как бы помощь не опоздала. Руководство суверенной республики приняло решение ждать сигнала до победного, выделив пару часов на то, чтобы при неудаче ополченцы успели объявить о капитуляции и спасти Саппоро от обстрела. Но пока хотелось надеяться, что последнее не произойдет. Начавшаяся осада перенесла маневры в радиодиапазон. Одинаково высокий технический уровень, одинаково щепетильное отношение, умственные способности соперников фактически значили вечный пат – равновесие, из которого нет выхода. И потому, выслушав дерзкое предложение своего нового агента: вместо современных приборов применить старую добрую хитрость, – Кирито согласился рискнуть. Он почти не верил в успех, но в плохие времена хватаешься за соломинку. - Он не подведет, – негромкий голос Коты вырвал командира из тяжких раздумий. Шинья медленно поднял глаза на радиста, замечая, как грифель в карандаше того ломается из-за излишнего нажима, оставляя на белом ватмане грязное пятно, похожее на воронку от взрыва. Кивнул. Братья Мурата привыкли друг другу доверять.***
Мерное попискивание приборов лишь иногда прерывалось стрекотом клавиш: Зеро готовился в любую минуту перехватить известие о подмоге, которого неистово ждали сепаратисты, но пока во всех диапазонах правила бал гнетущая тишина. Связист понимал: сейчас от него как никогда зависит исход всей операции, и хотя ответственность давила, она же придавала ему работоспособности, близкой к мании. Шимизу почти не спал, не доверяя столь важное задание подчиненным, литрами хлестал кофе, не обращая внимания на недовольства со стороны сердца, боролся с «песком» в глазах каплями, беспрестанно заливаемыми под покрасневшие припухшие веки. «Ты не победишь, Кота, – цедил он сквозь зубы, выкуривая сигарету за сигаретой, – не проведешь меня. Я все равно тебя поймаю». Их личное противостояние переросло в непримиримый смертельный бой. «Я не проиграю», – клялся Зеро, матерясь и морщась от распирающего нытья в висках: голова буквально раскалывалась, но отступать доблестный радист даже не помышлял: он ненавидел мятежников и попросту не простил бы себе, если бы проворонил знак, сообщающий, что сепаратисты нарушили договоренность, пора штурмовать затаившийся насупленный город. Опередив подкрепление, силы Объединенной Японии планировали захватить власть на Хоккайдо, и тогда бы чертова война, наконец, завершилась. Шимизу закусил губу: как бы ни было тяжко, он исполнит свое обещание. Он остановит этот кошмар. Много раз Мичия прокручивал в памяти навязчивые картины прошлого, загораживая главные причины своей преданности Правительству другими, второстепенными: благородными мечтами, патриотизмом, любовью к Токио и желанием, чтобы столица снова, как в прежние годы, возглавляла сильную, процветающую страну. Потому как жгучая жажда отмщения скверно смотрелась в качестве двигателя... - Они ответят за все, – глотая подступавшие к горлу слезы, повторял бывший инженер, бережно укладывая на зеркальный мрамор четыре белые лилии, умытые проливным дождем. Капли стекали по лицу, волосам, одежде, градом срываясь с мокрых нестриженных прядей, падали вниз, соленые, мутные, разбивались на миллионы осколков, в каждом из которых отражалось чужое горе: на неприметной сэндайской платформе собралось тогда немало людей. Множество маленьких огоньков, робко дрожащих под ливнем, букеты, перевязанные траурными лентами, разделили жизнь Зеро напополам. Спустя два года после развала, когда Правительство уже смогло примирить ближайшие префектуры, когда аграрный регион Тохоку, особенно пострадавший в результате раздробленности, добровольно вошел в состав нового государства, никто не представлял, как близко может притаиться угроза. Шимизу не читал новостей: в кои-то веки собравшись провести весеннюю уборку в квартире, он перебирал диски с музыкой и, конечно, увлекшись, вместо протирания пыли занялся прослушиванием давно забытых CD. Ему позвонил Кенджи в половине шестого, упавшим сломленным голосом сообщив о трагедии... Дальше все смешалось в отчаянной суете. Записи с видеокамер, на которых новенький скоростной состав сжирается дымом, Шимизу пересмотрит до дыр, но так и не отыщет ничего нового, отличного от версии следствия: теракт провела группа сепаратистов из Мориоки, вроде тех, что сейчас засели в Саппоро, несогласных с планами местного муниципалитета войти в империю. И когда поезд из Токио прибыл в крупнейший город северо-восточного края, смертник в вагоне привел приказ в исполнение. Десятки ни в чем не повинных людей погибли на месте, еще сотни остались инвалидами, а Мичия, пообещав стереть с лица земли всех мятежников, отныне навсегда превратился в Зеро – беспринципную куклу Правительства, в того, кто убивает за мир. Недокуренная сигарета поломалась в холодных пальцах, обожгла кожу, заставив выругаться и, сцапав полупустую пачку, принять новую порцию легального яда, распространяя вокруг стойкий запах, насквозь пропитавший все существо грустного радиста. Сердце предупредительно сжалось, парень, стукнув себя кулаком в грудь, прошипел грубое: «Заткнись, дрянь». Это помогало. Зеро нервно взъерошил волосы, отругал себя за дурную привычку, но выпустить из зубов отраву не решился: хоть какой-то антидепрессант. В последнее время все они курили чудовищно много, превратив передвижной миротворческий штаб в наглухо запертую газовую камеру. «А вот Хироши бы не одобрил...» – внезапная мысль засвербела в голове, связист отмахнулся от нее, как от мухи, наскоро заполняя сознание работой. Хироши здесь не было. Четыре года прошло, для кого-то – седая вечность, пора смириться, только вот все равно не верилось, будто приятель больше не позвонит. Казалось, он просто уехал куда-то и вот-вот вернется, как всегда уставший, сообщит, что посеял в поезде зонт, будет долго искать по карманам ключи, отыщет, облегченно вздохнет, комично проклиная свою рассеянность, улыбнется Мичии. «Хочешь чаю?» – смеясь, предложит тот. «Давай», – кивнет приятель. И они всю ночь протрындят на кухне, говоря обо всем на свете... Познакомившись в университете, ребята быстро сошлись, сдружились, образовав нечто вроде альянса совершенно разных людей, которых крепко-накрепко связало общее пристрастие к музыке, но если Шимизу грезил идеально чистым звучанием, то Йошида, живущий во мраке таблиц и цветовых схем, интересовался скорее визуальными образами, в свободное время воплощая их в иллюстрациях для обложек, сайтов, буклетов. Мичия часто гостил в его тесной квартирке, с искренним восхищением наблюдая, как тот работает – это было поистине завораживающе. Уставившись в один из трех мерцающих мониторов, Зеро подолгу рассматривал макеты, где воплощались идеи, вряд ли бы пришедшие в голову простому обывателю. Из цифр, шаблонов и тэгов Хироши создавал красоту, хотя и твердил, будто в том нет ни грамма искусства. «Это всего лишь математика», – отмахивался он, смеясь и добавляя, что ему вечно не хватает воображения. Но Йошида был настоящим творцом. Он кодировал, позабыв про пищу и сон, ненароком поделившись с Мичией своей дикой страстью к созданию целого из крупиц-кодов: когда началась война, Шимизу сразу ушел в связисты. А еще Хироши, наперекор затворническому образу жизни, предполагавшему длительное высиживание за упрямыми проектами, не курил и не терпел запаха сигарет. Ота, умиравший без регулярных табачных доз, затягиваясь, постоянно просил у него прощения, Зеро же не мог поступать столь эгоистично, потому никогда не курил при друге, мужественно борясь со стойким желанием. Особенно хорошо отвлекали мечты о том, чтобы однажды ему удалось записать диск, одобренный Кенджи да оформленный Хиро... Ничто не предвещало беды: Йошида не поддерживал военных, не лез в политику, не числился ни в одной из партий, укоряя Зеро, что он подался в миротворческие войска. - Я всего лишь инженер, – протестовал тот. – Воюет Тсукаса. - Тсукаса исполняет свой долг, – поправлял Хироши, упираясь в связиста неодобрительно грозным взглядом. – У него работа такая. - Что поделаешь: Правительство платит, – отводя глаза, бурчал будущий офицер. – В стране кризис, везде сокращения... Мне нужно за что-то жить. - Надеюсь, тебе не придется убивать, чтобы жить. Шимизу не находил, что ответить, даже теперь не находил, пытаясь оправдать все те случаи, когда ему приходилось марать руки в чужой крови, суровой необходимостью. Последняя весна, как полагается, выдалась до боли красивой. Йошида не был токийцем: родом из Тохоку, он регулярно ездил домой навещать родителей и в тот злополучный день привычно направился на вокзал, обещая скоро вернуться. Шимизу провожал друга, помогая тащить увесистый неудобный чемодан, доверху набитый подарками, по пути ребята беззаботно обсуждали всякие глупости. На прощанье Хироши улыбнулся, махнул рукой из окна поезда, и больше Мичия его не видел. Как и других жертв теракта, его похоронили в закрытом гробу. Зеро не смог приехать в Сэндай: следующим же утром свалился в горячке с воспалением легких, поэтому Тсукаса ездил один. Вернувшись, он ничего не говорил Шимизу, отделавшись парой стандартных фраз, а потом всю ночь курил в кухне. Мичия привык считать, что они оба изменились именно с того дня. «Знаешь, я ведь не смог его защитить», – признался Тсу как-то раз, крепко напившись, и Зеро хорошо запомнил эти простые, но страшные слова. Если бы Хиро сейчас был жив, он, Мичия, вряд ли стал бы таким, да и Тсукаса... С каждый днем Зеро все сильней убеждался, что старый приятель умер там, в его маленькой тесной кухне, той глухой ночью, пока Шимизу, едва живой из-за лихорадки и ужаса, сидел на полу без сна. Скурился просто, сгорел, и теперь в нем почти не осталось того прежнего, справедливого, разумного, доброго Кенджи. Мичия мечтал умереть от пневмонии, но та не устояла под мощным ударом антибиотиков, прописанных лечащим врачом. Спустя две недели инженер, все еще слабый, но уже вполне поправившийся, добрался до Сэндая вместе с такими же, как и он, убитыми горем. Всю дорогу в вагоне царило гробовое молчание, и от этого молчания до ужаса перло застрелиться. Видеть знакомое имя, выбитое позолоченными иероглифами на свежем памятнике рядом с десятком других, было непривычно. Впрочем, сам памятник в сердце мирного города, куда взрывы доносились только эхом несуразной войны, тоже казался чем-то странным, нелепым. «Не попрощались... Теперь моя война не закончится», – понимал Мичия, или, скорей всего, уже Зеро, осторожно укладывая на отполированный мрамор снежно-белые лилии и зажигая под скромной надписью «Йошида Хироши» крошечную свечу-таблетку, придвинув ее поближе к сестрам. «Боюсь, мы – разменная монета в битве за чужие амбиции», – так Хироши сказал однажды. Он был прав. Исключительно прав.***
Оставалось совсем немного, какие-то считанные часы, самые напряженные, самые важные. Радисту мерещилось, будто бы он весь обратился в слух, секунды растянулись в вечность, а отслеживаемые частоты пульсировали не в наушниках, а в мозгу... Случайное воспоминание нагло их растолкало: «Интересно все-таки, кто она?» Фыркнув, Зеро поспешил отогнать лишние вопросы, сосредоточившись на прослушке, но измотанное сознание, зацепившись за дурацкую мысль, как за спасательный круг, уже неудержимо неслось куда-то во тьму, предлагая россыпь догадок. Офицер выругался: что за фигня, черт возьми, творится у него в голове?! Не далее как вчера, отправившись подышать, он от нечего делать воззрился на пустынную улицу и среди редких прохожих приметил высокую стройную фигуру, облаченную в нечто аморфное, черно-розовое, причем розовый был бледно-нежным, оттенка лепестков сакуры. Разведчик пригляделся: так и есть – у серых стен расхаживал горожанин или горожанка в узких джинсах и длинной рубашке-кимоно, подпоясанной широким оби, завязанным спереди (последнее не могло укрыться от пускай и подслеповатых, но внимательных очей офицера). Вчера он попросту хмыкнул, прикинув, насколько похабно смотрится эта ширпотребщина, вульгарно стилизованная под традиционный наряд, но сегодня утром, опять увидев все ту же подозрительную личность шатающейся в приграничном районе, Зеро насторожился, нахмурился и пихнул в бок молодого и куда более зоркого ассистента, курящего вместе с ним на крыльце. - Кто это там, Казу-кун? - Да хрен разберешь: далеко, сэмпай, – ответствовал подчиненный, не переставая удивляться, как его начальнику удается запоминать кучу имен и никогда их не путать. Тем не менее, прищурившись, через секунду Казуки подтвердил предположение Зеро: – Баба какая-то. - Что за баба? - Стремная, – хихикнул парень. – Плоская, как доска, да длинная, как штакетина. Импортная, видать. - А конкретнее? – серьезно уточнил офицер. - Женщина легкого поведения, – ассистент комично изобразил интеллигента: вышло крайне наигранно. – Ищет клиентов то по одну, то по другую сторону баррикад. - Что-то мало напоминает женщину, – Зеро задумчиво тронул подбородок. - Значит, не женщина, – рассудил Казуки. – Все одно – шлюха, – пожал плечами и вдруг догадливо разулыбался, словно разгадал величайшую тайну современности. – Не знал, что тебе нравятся дылды, Шимизу-сан! Начальник не соизволил отвечать шутнику, лишь окинул того высокомерным взором да удалился, вновь принимая на себя основное слежение, однако нынче, под вечер, зачем-то вспомнил сей будничный, абсолютно ничем не примечательный разговор. «Действительно: что представительница древнейшей профессии здесь забыла? – нахмурился радист. – Таким место у трасс, возле ворот – но никак не в опасной зоне. Тут, конечно, шляются психи, но чтоб так навязчиво... ничего не боится. Дура, наверное. Или...» Зеро резко вскочил на ноги, в бешенстве сдернув с ушей гарнитуру. Черт! Как он раньше не догадался?! Это же, это... мать твою!! Обернувшись, он ошарашено уставился на часы: время стремительно истекало, важнейшее сообщение могло поступить каждую минуту. «Что делать? Куда бежать? Вдруг ее нет? Или есть? Вдруг она передаст данные, и если я не остановлю ее...» - Маса-кун! – решительно распорядился глава разведки. – Оставляю контроль на тебя! Я скоро, не подведи. Перепуганный заместитель непонимающе захлопал ресницами, точно в замедленной съемке наблюдая, как начальник, забросив на плечо автомат, собирался исчезнуть из рубки в самый неподходящий момент. - Сэмпай... – только и успел пробормотать парень прежде, чем Зеро пригвоздил его к креслу уничижительным взглядом. - Это приказ, – рявкнул Шимизу. Дверь хлопнула, приборы на столах жалобно звякнули, а вчерашний гражданский инженер Маса подавился печеньем из сухого пайка.***
Зеро воровато прошмыгнул мимо позевывающей охраны, чтобы наконец-то как следует вглядеться в курящиеся туманные сумерки. Сердце, подскочив, едва не выпало из груди, когда вдалеке замаячила знакомая черно-розовая фигурка. Связист рванул с места, принявшись бежать что есть духу, то и дело припадая к земле и молясь всем богам, только бы его не засекли, только бы не расценили как провокацию... К счастью, удача была сегодня с ним заодно: вот уже и серые здания с наглухо закрытыми окнами, подгнивший и поросший травой козырек подъезда, человек, облаченный в дурацкую пародию на национальную одежду, тонкий, нереально высокий... «Это правда женщина?.. – мелькнула в голове разведчика удивленная мысль. – Определенно, дылда. Ладно, плевать, детка, иди сюда». Бросившись вперед, он резко схватил незнакомку, разворачивая к себе лицом и грубо прижимая к стене. Руки, сведенные судорогой, машинально сжали костлявые плечи, тогда как самого Зеро насквозь прошибло смертельным холодом. Разом растеряв все эмоции, потрясенный связист ошарашено уставился на горожанку, не в силах вымолвить слова. - Как... – единственное, что сорвалось с его приоткрытых губ. Слегка потертые джинсы, плотно охватывающие стройные ноги, рубашка-кимоно в мелкий цветочек дымчато-розового невесомого колера едва раскрывшихся лепестков с огромным бантом и широкими рукавами, темно-кровавый лак на ногтях и такая же яркая помада, неестественно горящая на выбеленном пудрой лице. Выразительные глаза, густо подведенные черной тушью, в которых подрагивает шальной огонек, пышные накладные ресницы, чуть растрепавшиеся заколотые деревянными заколками обесцвеченные длинные волосы. Даже за всей этой мишурой, отвратительной штукатуркой, призванной распалять в других едкое пламя похоти, Шимизу не мог не узнать близкого и родного. - Йоши... – прошептал офицер, сглатывая подкативший к горлу комок. - Здравствуй, Мичи-кун, давно не виделись, – все та же насмешливая манера. – В Токио меня уже похоронили, наверное. - В Токио... Ты... – мысли, сорвавшись, закружили, завьюжили, спутавшись, перекрутившись, подобно своенравным шерстяным нитям. Йоши-Йошитака. Суемура. Здесь. Но... Последний (или, может быть, первый) участник их дерзкой четверки, душа компании, когда-то приложивший немало сил, чтобы подружить столь разных людей. Одаренный гитарист и просто человек-праздник, игравший то по клубам, то в переходах, занимавший у знакомых, чтобы не помереть с голоду, и водящий их же по дорогим ресторанам, если у него наступали сытные времена. Тот, кто не сдавался и не бросал любимую музыку, даже когда кризис безжалостно сжимал шею, кто легко и непринужденно сочинял гениальные вещи, скромно отмахиваясь от похвал пораженного Мичии. «Стану звуковиком, запишу десятки твоих пластинок», – обещался растроганный Шимизу, плача, целуя натертые струнами пальцы. А Йоши смеялся, называя его чудаком. Пусть так... Мичия был согласен слыть кем угодно, только бы вечно слушать эту проникновенную, эту настоящую музыку. Йошитака подался на север в поисках лучшей доли сразу после развала, а потом исчез: власти Хоккайдо, яро осуждая консолидирующую политику Токио, закрыли границу на замок. Ребята упорно искали Суемуру, но его мобильный пребывал в вечном «вне зоны», а на сообщения по сети гитарист благополучно перестал отвечать, не посещая свои аккаунты. По стране бродили жуткие слухи, будто приезжих на севере массово вырезают... С тех пор прошли годы. И сейчас, давно ни на что уже не надеясь, Мичия, не веря собственным глазам, ясно видел перед собой пропавшего друга, живого, здорового!! Вот только его дикий наряд... Зеро сжал зубы. Искренняя ненависть к сепаратистам прошила сознание тугой красной нитью. «Сволочи, – мысленно выругался парень. – Уроды, мать вашу...» Значит, вот как они обходятся с жителями чужих земель: унижают, пожалев пули, измываются. Подонки. Брови Зеро выпрямились, сложившись в линию. - Я служу в Миротворческих силах Объединенной Японии, – отчеканил радист. – Ты человек искусства, тебе... – запнувшись, он разжал руки, освобождая приятеля. – Пойдем. - Нет, – тот сделал отрицательный жест, заставив офицера непонимающе сморгнуть. Догадавшись, в чем проблема, Шимизу устало вздохнул, поднимая взор к тучам. - Тсукаса замнет позорный факт, что ты уезжал на север. Никто не подкопается. - Я не могу уйти, – в голос Йоши прокрались горькие нотки. – Ты неправильно понял: все это, – парень брезгливо одернул рукав своей помятой рубашки, – только образ, чтобы не привлекать внимания. Я под прикрытием, – подмигнул он. И тут связиста бросило в жар: разноцветная мозаика разрозненных событий внезапно собралась, сложившись в единую картину. Зеро был абсолютно прав, когда, рискуя, летел сюда, он разгадал загадку, раскусил противника, поймал шпиона. Однако даже в кошмаре ему не виделось, будто шпионом окажется Суемура... - Все равно пойдем, – пробормотал миротворец. – Я прикрою тебя. - Не надо, – отрезал Йошитака, мягко обнимая Мичию за плечи и тепло заглядывая в глаза, чуть пригнувшись к невысокому Шимизу, как в прежние времена, когда музыкант старался утешить своего чем-то вновь расстроенного товарища. – Иди сам, хорошо? Мое место здесь. - Но... – растерялся Зеро. – Почему? - Обещал, – ответ был предельно ясным. – Обещал помочь защитить жителей города. Услыхав растиражированный оппозицией бред, офицер возмущенно фыркнул. - Это мы пришли защищать жителей. - Ну да, конечно. Зря вы вообще сюда пришли, – мрачно проворчал Суемура, судя по тону, не веря ни единому слову. – Без вас тут было гораздо тише. - Чушь! – Зеро не выдержал. – Пропаганда! Подмена понятий! Мы миротворцы, мы сражаемся за людей, мы здесь, чтобы спасти местное население. Знал бы ты только, как я мечтаю вновь слышать за окнами звуки мирного города... И вообще, – выпалил, покраснев, когда на белом лице товарища растянулась издевательски скептическая ухмылка, – это наши земли! - Это их земли, – ровно произнес Йошитака. - Мы единый народ! - Больше нет. - С каких, интересно, пор? – связист зло пнул валявшийся рядом камушек. - С тех пор как Токио после длительных уговоров Осаки и Киото пригрозил Саппоро кулаком, – голос гитариста был спокоен и глух. – Кансайцев боялся, мол, в нос получит, ползал перед ними, подлизывался, а тут, значит, зажрался да охренел. Запомните, черти: никто и никогда не поставит северян на колени, – мрачно добавил Суемура, глядя на былого приятеля враждебно и тяжело. – Никто, Шимизу. Между ними повисла натянутая пауза, но Йошитака не умел долго сердиться, особенно на старого друга, вот и сейчас, сделав глубокий вдох, он первым пошел на попятную, посмотрев на товарища не без грусти и добродушно спросив: - Вот ты кем был раньше? - Я? – опешил Зеро. - Или кем хотел быть? Чем заниматься? – темные бархатные глаза буравили душу, так что Шимизу невольно опустил голову, напоминая со стороны провинившегося ребенка. - Сведением, – выдохнул парень, запуская пятерню в собственную взлохмаченную шевелюру и делая ту еще более мятой. – Думал пойти в звуковики... - А я хотел на сцене играть, писать музыку, – светло улыбнулся Йоши, в точности так же, как много лет назад, когда они еще не являлись врагами. – Кенджи, любитель покомандовать, избравший военную карьеру, мечтал, как ты сам знаешь, защитить кандидатскую по истории искусств, а Хироши – рисовать свои сайты, – на имени погибшего друга голос предательски дрогнул. – Но не срослось. Вот ты спрашивал себя когда-нибудь, что тебе известно о тех, с кем ты нынче воюешь? Наверное, нет. Ты не в курсе, что Кота – бывший банковский аналитик, а Кирито – адвокат, что у большинства здесь живущих там, в Токио, друзья или родственники – тебе нет никакого дела до них, хотя они тоже люди. Каждый из нас был кем-то и что-то планировал, но теперь, волею случая, играет в эту гребаную игру. Не всегда мы делаем то, чего желаем, Мичия, чаще всего нам приходится делать то, что мы должны. - Но ты ничего им не должен! – отчаянно запротестовал Зеро. – Это не твоя война! Ты токиец! - Я северянин. Моя мать отсюда. И я обещал помочь. Суемура помолчал. Виновато пожав плечами, поднес ладонь к лицу и медленно-медленно размазал ярко-кровавую помаду по мертвецки-белому фону пудры – по щеке до самого уха. Как все банально: вот он, условный знак. А в сложной прическе мастерски спрятан микрофон. Все просто, как раз-два-три – вполне в духе идей гениального маэстро по имени Йошитака. - Прости, Шимизу-кун, мне жаль, что нам выпало сражаться по разные стороны баррикад, – чуть слышно проронил Йоши, смущенно одергивая дурацкие розовые полы. – Береги себя, офицер, – и, шутливо отдав честь, развернулся, чтобы скрыться в первом же переулке. Растерянный радист не успел ничего произнести: секундой позже вдали прогрохотала грязная канонада; выругавшись длинной тирадой, Зеро опрометью бросился назад, с ужасом понимая: все кончено, доигрались. «Сучары гребаные, мать вашу!! Ненавижу! Горите в Аду!» – повторял разведчик, уклоняясь от летящего пепла, песка, камней, то тут, то там выбиваемых из земли, вокруг него гремели орудия, бились стекла, завывали сирены. Недоноски-сепаратисты все-таки не дождались подмоги: лишь получили сообщение, что та близко, и сразу же нарушили тишину. Суки. Зеро знал: Тсукаса не простит такой дерзости, а ведь среди долбаных отщепенцев, как назло, их токийский, родной Йошитака... «Скорее, кретин, скорей!» – подгонял себя Шимизу, не замечая ни ссадин, ни испачканной формы, ни заходящегося от бега сердца, ни глохнущих от шума ушей. Он понимал: орать «Не стреляйте! Давайте разберемся!» нет смысла – когда говорят пушки, музы молчат. Но слабая надежда, будто связист сам все надумал, будто Тсукаса все еще тот же Кенджи – справедливый, разумный, – пока тлела в душе разведчика. И если успеть сообщить про Суемуру, командир повременит с ответом, спасет Йоши...***
Он ворвался в кабинет, нагло нарушая всяческую субординацию, ногой вышибая дверь. - Ота! – бешено проорал офицер, едва не перевернув огромный стол, за которым, не выпуская из пальцев наполовину истлевшую сигарету, сидел задумчивый печальный начальник. Трагичная музыка из радиоприемника, еле слышная сквозь череду трескучих помех, сейчас показалась Мичии форменным издевательством. Он поморщился, грязно ругнулся да, пытаясь отдышаться, отрапортовал: – Чертовы сепаратисты начали обстрел. Командир, этот парень... - Я знаю, Зеро-кун, – Тсукаса не дал ему завершить сбивчивую речь. Флегматично стряхнув пепел в переполненную стекляшку, затянулся и, выпустив белесый дым, проронил: – Но то не сепаратисты, – пауза. – Я отдал приказ. Сердце разведчика, болезненно сжавшись, рухнуло в пропасть. Обернувшись на большие часы, висевшие напротив, Шимизу даже не удивился: режим тишины истекал через сто двадцать минут. Сто двадцать чертовых минут, оказавшихся чересчур долгими: официальный Токио устал ждать. И Тсукаса устал, а справедливого Кенджи давно уже и на свете-то не было. «Я не спас никого из них: ни Хиро, ни Йоши, ни Кенджи...» – на смертельно бледном лице радиста сама собой расплылась кривая кукольная усмешка. Окружающие звуки смешались, слились в единый гул низколетящего самолета, утрачивая свою чарующую природу; глотая ртом воздух, насквозь пропитанный крепкими вонючими сигаретами, Зеро не мог выдавить ни слова, вмиг ощутив себя марионеткой с обрезанными нитями, отыгравшей свою кошмарную роль. В полуживой памяти таяло прошлое, сгорая под прямым прицельным огнем: светлая фигура уходящего Йошитаки, проездные с истекшим сроком, Хироши, ровный свет его мониторов, тишина на радарах, мокрый северный снег... И обнадеживающе правильные слова Тсукасы, сказанные перед самым отъездом из Токио: «Мы миротворцы, мы сражаемся за людей, чтобы завтра пришло новое утро и они привычно поехали на работу, не задумываясь, как бы дожить до вечера. Верь мне, Мичия, когда-нибудь все закончится, и небо вновь будет чистым, и наша страна станет единой, и на Хоккайдо наступит мир».The end
Написано: 25.04.–04.05.2015 г. Отредактировано: 19–31.05.2015 г. Минск, Беларусь