Тлеющие искры (Fallen Embers)

Задракарта стала для Гефестиона неиссякаемым источником радости. На смену зимним тяготам в город пришла ласковая весна. В широкие окна дворца сквозил легкий ветерок с моря, делавший ночной воздух солоноватым и влажным. Гефестион понял, как скучал по этому запаху, только когда труднопроходимые годы Мидии остались позади, и взгляду открылась синяя гладь Гирканского моря, сверкавшего под ослепительным солнцем. Они остановились в старой крепости, смотревшей на берег. Гефестиону там нравилось. Благоухание лимонных деревьев и кислых апельсинов переносило его в детство, то время, когда он целыми днями – они казались бесконечными! – купался или удил рыбу в глубоких темных водах Фалерона – гавани за пределами Афин. Он вырос у моря, и эти запахи были для него домашними. Шаги отдавались по темному коридору громким эхом, а звуки шумного веселья, продолжавшегося в большом зале, казалось, просачивались сквозь щели в холодном камне. Едва заняв Задракарту, Александр распорядился устроить игры и празднества, и многие солдаты уже воспользовались этим, развлекаясь как могли. Гефестион чувствовал, что в отдыхе нуждались все: и простые воины, и он сам. Он остановился перед крепкой дощатой дверью в личные покои Александра. Два стражника расступились без слов. Они давно знали, кто имеет право входить к царю в любое время дня и ночи. Истрепанные на маршах армейские сапоги утопали в пушистом ковре прихожей. Гефестион миновал ее, раздвинул тяжелые занавеси, разгораживавшие комнаты, и оказался в царской спальне. Царь возлежал на широкой кровати среди шелковых подушек и потягивал вино из кубка, который наполнял для него черноволосый раб. Гефестион задержался на пороге, кашлянул – и юноша покорно отошел в тень. Александр повернулся к Гефестиону. Его глаза блестели. - Пришёл наконец. Обычно ты раньше уходишь с симпосия. Где тебя носило? - Пердикка немного перебрал и прямо-таки умолял меня остаться на пару тостов. А ещё ты завываний Лисия не слышал: он пел один из своих пэанов. Александр поморщился, встал на ноги. - Думаю, я немного потерял. Когда твой брат напивается, то воет так, будто рожает, - Александр поставил кубок на столик у кровати и кивнул юноше, безмолвно замершему в углу. – Можешь идти, Багоас. Спасибо. Можешь отдыхать до утра. Юноша грациозно склонил голову. - Доброй ночи, мой господин, - тихо сказал он и направился к выходу. Гефестион посторонился, пропуская его, и Багоас, прежде чем исчезнуть в темноте прихожей, почти незаметно кивнул и ему, не поднимая глаз. Занавеси с шелестом качнулись и снова сошлись. Гефестион тяжело, со вздохом опустился на кушетку. Взяв кубок с вином, понюхал – и выпустил из рук. Кубок со стуком упал на стол, розоватая жидкость разлилась. - Хватит на сегодня вина. Особенно этой разбавленной верблюжьей мочи. Александр изогнул бровь, улыбнулся. - Что такого ты сделал бедному юноше, что твоё появление каждый раз приводит его в неописуемый ужас? - В ужас? Меня многие стали бояться. Но юноше я ничего не делал. Мы едва обменялись парой слов. - Ты слишком строг, - ответил Александр и больше не упоминал юношу. – Новобранцы боятся тебя как огня, а среди пажей, как мне докладывали, ходят легенды о твоей суровости. - Я действую, - Гефестион отстранился, - как ты всегда хотел, Александре. Мне хватает постоянных напоминаний о том, кто я, где я, и кому этим обязан. Я не дам им повода упрекать меня в некомпетентности. Александр примирительно поднял руки и сел рядом с ним, поправил подушки. - Понимаю, Гефестион. У тебя плохое настроение. Давай не будем спорить? - Здравая мысль, - ответил Гефестион, подавляя вздох. – И, пожалуй, я не откажусь от чаши твоего отвратительного вина, - с этими словами взял кубок, который протянул ему Александр. Вышитые оконные занавеси слабо колыхались под наполнявшим их ветерком с моря, словно дышали. Комнату тускло освещали маленькие лампы; горькие запахи горящего в них масла и благовоний сгущались в воздухе, смешивались с благоуханием арабских смол, тлевших в треножниках. От дикого сочетания ароматов у Гефестиона кружилась голова; его всегда удивляло, как Александр может спать в комнате, где пахнет, как в борделе. Ко многому, что совершенно устраивало Александра, Гефестиону ещё предстояло привыкнуть, и дело было не только в восточных специях и благовониях. Царю пришлись по вкусу не и другие дары восточных земель. Гефестион поморщился. Через открытый балкон, под которым дышал ночным воздухом пышный сад, доносились разговоры мужчин и женщин, продолжающих праздновать на улице – и непостижимый звук флейты-авлоса. Какой-то юноша то негромко пел, то играл на флейте, и невнятные звуки воспаряли бестелесными завитками, проникали через занавеси в комнату и переплетались со струйками сандаловых воскурений. Гефестион прикрыл глаза, невольно пытаясь разобрать слова. Были - помнит моё сердце - Звёзды – тлеющие искры, Было – ночь казалась вечной, Я был с тобою. Александр скинул сандалии и лег, обвив ногами Гефестиона. Тот сделал еще глоток вина и улыбнулся: на Александре был короткий хитон из тирского пурпура. В последнее время царь всё чаще и чаще появлялся в длинных разукрашенных персидских одеждах, но сегодня прекрасно чувствовал себя в том, в чём Гефестион видел его почти всю жизнь. Нельзя сказать, что это не радовало: Гефестион положил ладонь на бедро Александра и начал медленно массировать его мышцы. - Я не хотел его пугать – твоего любимца. Я здесь ни при чём. Он боязлив и хитер, как кошка. Всегда настороже. Наверное, вбил себе в голову, что я буду счастлив увидеть его на колу или что-нибудь в этом роде. Александр приоткрыл сомкнутые веки: в серых глазах мелькнуло удивление. - Делай скидку на его прошлое. Он служил Дарию для удовольствия: тут поневоле станешь недоверчивым и настороженным. В подобном обществе каждый учится заботиться о себе. Особенно такие, как Багоас. Кроме того, - добавил он, - мальчик пригодился мне. - Я не сомневался, - неожиданно резко ответил Гефестион. Слова слетели с губ почти непроизвольно, и теперь было поздно извиняться... но ему и не хотелось. - Тебе не идёт ирония, - сказал Александр. Гефестион рассмеялся. - Никакой иронии. Просто неудачная попытка разрешить вопрос. Вот увидишь: рано или поздно мальчик поймёт, что я волоса на его голове не трону. Я занят тем, что пытаюсь наладить снабжение для твоей чудовищно огромной армии, и, если уж на то пошло, мне некогда думать о твоих зверюшках. Александр криво улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и погладил его ногу своей ступней, задирая хитон. - Ты благороден, Аминтор. Я знаю: тебе кажется странным, что я решил оставить его при себе… - Ты об этом… Скажем так, я спущу это тебе как одну из твоих многочисленных прихотей. - Гефестион прикрыл глаза, покоряясь нежному прикосновению. – Мальчик очень красив, Александр. Только слепец не заметит. Поразительная красота, присущая таким, как он. В здешних местах такая красота не редкость… Александр отдернул ногу и швырнул кубок на низкий столик у ложа. - Я рад, что ты оценил местных красоток, - теперь его голос ранил, как нож. – Вот и вчера мне Филота рассказывал, что тебе пришлись по вкусу девушки в гареме в Сузах. Хорошо. Восточные прелести не оставили тебя равнодушным. Он встал и вышел на широкий балкон. Те, кто прежде гомонил внизу, теперь успокоились и лишь тихо перешептывались. Только юноша-музыкант всё ещё пел; сквозь открытые окна звук доходил дрожащим и тихим, как приливные волны. - Если мне не изменяет память, это Филота больше всех наслаждался женским обществом в Сузах. Ты знаешь, как он падок на подобное, - ответил Гефестион, притворяясь, что не заметил перемены в тоне Александра. Он повернулся так, чтобы лучше видеть его; Александр стоял спиной, и Гефестион повысил голос. - Кроме того, на определенные развлечения у меня нет времени. Мой царь должен знать, сколько у меня обязанностей по отношению к его армии. - Забудь. Не хочу об этом, - Александр резко обернулся и прислонился к массивной балюстраде. Его лицо оставалось в тени, но Гефестион даже на расстоянии различал опасный блеск в его глазах. Это уже наверняка; Гефестион, подавив улыбку, поднялся и присоединился к Александру на террасе. Здесь, снаружи, флейту было слышно лучше, а слова песни ложились на слух, неспешно сворачиваясь чувственными кольцами. Мелодия была знакомой и напоминала пастушьи напевы, какие можно услышать на высокогорных пастбищах Македонии. На какой-то момент Гефестиону показалось, что он снова кожей чувствует в подмерзшем воздухе тяжесть собирающегося дождя, а в расселинах на ледниках воет западный ветер, несущий запах первого зимнего снега. Сколько раз Гефестион засыпал там на траве и оставался до самого утра, и глядел на звезды – мерцающие, похожие на пламя, которое тлеет под остывшей золой. Как далеко нам до утра? Как далеко? Звезды сияют во тьме, Падют сквозь воздух… Гефестион посмотрел на небо: этой ночью звезды и правда были яркими искрами огня, которые беззвучно падали, падали и рассыпались, достигая небесного свода… Гефестиону казалось: протяни руку – и поймаешь их в ладонь, и обожжешь ее горячим сиянием. Александр, повернувшись боком, хранил молчание. Гефестион придвинулся ближе и неожиданно для него коснулся губами плеча. - Как бы ни влекли красота и соблазны нового для нас обоих мира, некоторые вещи никогда не изменятся, Александре. Александр еле уловимо вздохнул и накрыл ладонь Гефестиона своей. - Ты говоришь о мире, а я даже в самых смелых мечтах не представлял, насколько он велик. Но вот мы здесь, Гефестион, в стадиях и стадиях от дома, и к нашим ногам сложены восточные специи и сокровища, но меня всё ещё мучает проклятая жажда, и я не знаю, когда и где смогу наконец утолить её. Но ты прав: есть то, что никогда не изменятся. Оно останется прежним. Он обернулся и взглянул в глаза Гефестиона, такие темные по сравнению со скользящими по лицу золотистыми тенями. - Где-то там прячется Бесс. Ты знаешь, что я не остановлюсь, пока не разобью его. А потом… потом Скифия, Бактрия, и горы, через которые хотел перейти сам Дионис, и, может быть, ещё дальше, пока есть путь, ведущий куда-то. Ещё столько нужно пройти, столько успеть! Ты это и сам знаешь… но я скучал по тебе, Гефестион. Мне не хватает тебя – каждый день, когда ты не рядом. Он склонил голову к его груди, медленно провел ладонями по обнаженным рукам, холодным от свежего ночного воздуха. Снова вздохнул, уже не таясь. - Иногда – даже несмотря на распростертый предо мною мир, которого я так жаждал и за который так дрался – мне хочется вернуть то время, когда мы были подростками. Помнишь, Гефестион? Только ты, я, тепло одеяла и свет лампы… отгороженные от всего остального мира, оставшегося за дверью. Я знаю, что иногда приходится нелегко. Знаю, что тебе трудно... - Даже если так, Алеклсандре, у меня есть больше, чем может желать смертный. Александр замер, окидывая Гефестиона взглядом. Потом вдруг вцепился пальцами в его сильные руки, оставляя алые, как раны, отметины. Флейта ещё звучала: светлая скорбная песнь, едва различимая в шорохе листьев и далеком стрекоте кузнечиков. - Пойдём в комнату. У Гефестиона перехватило дыхание. Взгляд Александра был туманным и непроницаемым, как черная нефть. Он почувствовал, как внутри что-то стронулось – безумный поток ощущений, яростное желание, которое лучше не называть по имени. Последний раз они были вместе на ложе очень давно: их разделяла война, в которой Гефестион прежде всего был полководцем, а Александр – царем. Ученья, бои, обязанности – да, но Гефестион хорошо знал, что воины говорят о нем за глаза. Для мужчины было предосудительно оставаться со своим любовником юности. Царю не пристало делить ложе с мужчиной своего возраста. А Гефестион скорее принял бы смерть, чем навлек позор на Александра. Темноглазый персидский мальчик гораздо больше подходил на эту роль. Гефестион знал, что между ним самим и Александром ничего не изменилось, но иногда он отчаянно тосковал по неразбавленному теплу его тела, по прикосновению чувствительной кожи к коже. Всё так: Гефестион, конечно, не жил в полном воздержании, но ничто не могло сравниться с запахом, принадлежащим только Александру, и сухому жару обожженной солнцем кожи. Александр не отрывал от него взгляда. - Пойдём внутрь, Гефестион. Гефестион поддался чувству, которое разбудил в нем низкий приглушенный голос, и послал предосторожности в Тартар. Они неспешно поцеловались, прижимаясь к холодным камням балкона, робко, как в первый раз. Но это длилось недолго. Они вернулись в спальню и легли на широкую кровать, скинув подушки на пол и сбив в угол тонкие простыни. Стремясь скорее ощутить прикосновение кожи, они нетерпеливо сбросили одежду и прижались друг к другу, жадно, забыв о нежности. Авлос уже не звучал – только их собственные сдавленные стоны и шелест шелковых занавесей, потревоженных ветром, который наводнил комнату запахами кедра и морской соли. Гефестиону показалось, что солёная даже кожа Александра – там, где он повёл языком по груди и животу. Александр двигался под ним, лаская напряженную шею и спину. На языке горел вкус странной смеси соли и пота – и чего-то ещё, бесспорно Александровского, известного Гефестиону лучше, чем кому бы то ни было. Того, чего ему так не хватало. Он сжал в ладони отвердевшие фаллосы, свой и Александра, грубо лаская их оба. Александр со стонами и руганью положил ладонь туда же, подхватывая и убыстряя ритм. Гефестион выкрикнул его имя - «Алекос…» - и его стоны слились с возбуждающими стонами Александра и звуком соприкосновения тел, одновременно подающихся друг к другу. Выдержать это долго было невозможно. Скоро они в изнеможении улеглись рядом, не говоря ничего. Смешавшееся семя высыхало на животе, и горячий ветер осушал пот. Александр приподнялся на локте и взял кубок с низкого столика. В нём ещё оставалось вино. Первый глоток он сделал сам, потом протянул кубок Гефестиону. В юности они поступали так тысячи раз, делили всё – даже пили из одной кружки и ели из одной тарелки. Прожилки ало-оранжевого прорезали горизонт, и над водой начал подниматься утренний туман, размывающий цвета и контуры. Ночная птица издала последнюю трель и умолкла. Гефестион неожиданно для себя вспомнил песню, которую слышал ночью. Слова отпечатались в памяти, как рубцы, и несли всё тот же горьковато-солёный привкус обещания. Было – ночь уже кончалась В нас самих мечты сплетались, Было б дико - предавать их, Я был с тобою. Александр молча смотрел на Гефестиона. Тот ласково улыбнулся, провел пальцами по щеке царя, а потом проворно поднялся с кровати и стал одеваться. - Куда ты? - Пойду, пока не рассвело. Александр приподнялся и поймал его ладонь, заставляя сесть обратно. - Нет. Останься. Гефестион непонимающе посмотрел на него. - Думаешь, стОит? И так слухи ходят… Мы уже не мальчики в школе Аристотеля. - Но и не те подростки, за которых всё решали и которых карали, когда вздумается, - ответил Александр, прижимая Гефестиона к себе. – Теперь никто нем не указ. Должна же быть польза от всей этой власти, как считаешь? Гефестион улыбнулся в ответ. Серые глаза Александра хитро блестели. - Это, конечно, большой плюс, - сказал Гефестион. - Скажи ты это раньше – я бы сразу утащил тебя за проклятый Геллеспонт! Они, смеясь, развалились на кровати. Потом смех и движения замерли; они лежали с закрытыми глазами, слушая шум прибоя и крики птиц, где-то далеко призывавших рассвет. Гефестион положил руку на грудь Александра и уткнулся в мягкую ямочку, где шея переходила в плечо. Поцеловал старый шрам, который Александр получил в Газе больше двух лет назад. Скоро по той частоте, с которой грудь легонько поднималась и опадала под его открытой ладонью, Гефестион определил, что Александр уснул, и ритм его дыхания стал таким, каким бывал во сне. По небу цвета индиго уже ползли охряные полосы рассвета. Первые лучи солнца достигли воды под самой кромкой земли и неба и разорвали темно-синюю гладь сверкающими вспышками серебра. Гефестион прищурился от слепящих бликов. В комнате тяготели запахи благовоний, но теперь ветерок донёс легкий аромат росистой травы. Гефестион расслабился, положив голову на плечо Александра, довольно вздохнул и прикрыл глаза. Перед тем, как провалиться в сон, он подумал, что снова слышит, как авлос дрожит на одной ноте и скрытый расстоянием голос напевает последние строки песни, которые память уже не могла воскресить. Он попытался вспомнить, но не смог. Теперь это было уже неважно. Было – пели наши души Я был с тобою. (с) Florachan (c) перевод Fatalit --------------------------------------- Once, as my heart remembers All the stars were fallen embers Once, when night seemed forever I was with you Once, in the care of morning In the air was all belonging Once, when that day was dawning I was with you How far are we from morning? How far are we? The stars shining through the darkness… Falling in the air… Once, as the night was leaving Into us, our dreams were weaving Once, all dreams were worth keeping I was with you Once, when our hearts were singing I was with you Enya – “Fallen embers”