Здравствуй, Грейнджер!
Добрый день, миссис Уизли!
Дорогая Гермиона.
Как претит мне подбирать первые строки моего очередного сердечного исповедания. Ни одно письмо не обходится без глупых инфантильных зачеркиваний. И все эти "приветствия" заканчиваются неизменно:
Дорогая Гермиона...
Какого неимоверного труда стоила мне эта невинная фраза, учитывая то, что в мыслях своих год за годом я пел тебе куда более страстные дифирамбы! Впрочем, в том, что ты слышала из этих двуличных уст в свой адрес только "грязнокровка" и гриффиндорская заучка", вина исключительно моя.
Если бы ты читала мои мысли (ты ведь умная девочка), ты не смогла бы поверить в их искренность. Тем более - если бы читала мои письма. Ты не делаешь этого - благодаря моей легкой руке пергаментная бумага тает в языках огненной преисподней. Мою тайную, пронесенную сквозь годы страстную привязанность знает только видавший времена Салазара немой камин. Как и то, что писем, подобных этому, было около сорока.
Но это - особенное.
Это -
последнее.
Не будет больше запоздалых посиделок у письменного стола и затаенного шороха бумаги - не услышал бы отец! Не будет бессонных остатков ночи. Не будет окутанных флером несвойственной романтики, но таких при этом нереалистичных, снов. Не будет раздаваться в ночи прорезающий воздух сонный стон: "Гермиона..."
Это канет в историю, как и моя тяжелая любовь.
И, да, я ненавижу себя за все это.
Жуткая маска, что сотворил для меня Люциус, прикрывала его сына, чистокровную особу, от всех недостойных древней голубой крови. Всю жизнь. Под маской. Такая ли уж чистая - эта кровь? Доживая тридцать второй год, все больше и больше понимаю - заблуждался. Непростительно заблуждался.
И я расплатился за это годами одиночества,
миссис Уизли.
И зачем ты взяла его фамилию?... Я прожег бы дыру в пергаменте на этом месте, не соберись во мне все терпение, накопленное жизнью. Ты не знаешь, как больно видеть в "Ежедневном Пророке" твое благородное имя, сплетенное с этой... мерзкой. Отвратной. Фамилией. Ты борешься за права низших существ? Самоотверженно. Гриффиндорка.
А что получил я? Я, прекрасный-гордый-чистый-богатый Малфой, извечная реклама своего папочки?
Да ни черта. Я променял бы все это - все, что имел и имею - за тебя и твою благосклонность. Но поздно.
Я недостоин. И грязная кровь ценнее чистой.
Только грязный здесь один - я.
Но оставим признания. Эта бумага насквозь пропитана ими. Как и предыдущие ее сорок сестер.
Сорок первая исповедь Малфоя.
О том, что я сделаю, ты обязательно узнаешь. Каково будет твое лицо, каковы будут первые после услышанного слова? Если ты отразишь хоть каплю сожаления - я никогда, никогда не всплакну о потраченных впустую годах. Странная цена жизни. Странная, как и мои к тебе чувства.
Это письмо ты не увидишь. Оно полетит в камин, и по частичкам пепла и дыма прочтется самим Богом. И, быть может, он простит мою алчную, разорванную в клочья душонку.
Прощай, Гермиона.
Я люблю тебя. Навсегда.
***
Ночью, примерно в половину второго, Малфой-Мэнор впервые с падения Темного Лорда пронзила зеленая вспышка. Зайдя в комнату - источник предполагаемого Непростительного заклятия - спецслужбы и обитатели дома были шокированы увиденным .
Недалеко от письменного стола лежало неподвижное тело, принадлежащее будущему наследнику дома, Драко Малфою.
Немедленная экспертиза дала результат - самоубийство.
А в камине, хранящем еще горячие угли, медленно догорал кусочек пергамента.
"...люблю... Навсегда".
