Мотылек

      Очередной ящик холодильной камеры с тихим шипением въехал на свое место, скрывая в своей прохладной утробе бледное тело женщины. Я уже забыла ее имя, и, честно говоря, я давно перестала чувствовать уколы совести за свою плохую память. Разве запомнишь их всех.       Я смываю кровь со стола, стягиваю одноразовые перчатки. Кожа на руках влажная и липкая, будто покрыта тонким слоем теплого воска. Потираю ладони, бездумно оглядывая ровные ряды блестящих металлом ящиков. В каждом из них – история живого человека, чья-то боль и скорбь, чья-то радость и чьи-то воспоминания, но я чувствую только усталость и равнодушие. Их стало слишком много, особенно после того, как моя смена вышла на пенсию. Быстро обедаю на этом же самом столе, пока мне не привозят следующую порцию трупов.       Когда я только поступила сюда после медицинского, по ночам я мучилась от кошмаров. Я чувствовала себя попавшей в ловушку, закрытой в одной из узких холодных камер, медленно умирающей от недостатка кислорода. Я просыпалась в поту, резко садясь на кровати, и в то же время внутренне ожидая удариться головой о низкий верх холодильника. Потом оказывалось, что из-под плохо сделанного окна тянет осенним холодом, а в комнате температура и правда близка к плюс пяти.       Кошмары давно перестали являться мне по ночам, я переехала в новую теплую квартиру из того жуткого съемного клоповника, но ощущение, что я попала в ужасную западню без всякой возможности выбраться, не пропало. Оно лишь усилилось, когда в моей, уже родной, больнице появился ты. Наверное, ты и раньше тут ошивался, но я тебя не замечала. Или просто не видела. Ты пришел как-то с очевидно безумной просьбой, и я лишь подумала, что ты довольно красив.       Не помню, как я разрешила претворить задуманное тобой в жизнь. Но потом ты часто стал заходить в мою смену, и думал, что я не замечаю твою примитивную ложь. Совсем не обязательно было строить из себя мистера галантность, чтобы я дала тебе желаемое.       Ты заходишь в лабораторию как всегда без стука, распахивая дверь так, что она почти отскакивает от стены. За тобой маячит Джон. Я вижу вас обоих в хорошо отполированном металле центрифуги. Я не оборачиваюсь, я не хочу видеть тебя сейчас. Я не хотела видеть тебя никогда. И всегда хотела, чтобы ты позвал меня по имени. Что будет, если тебя игнорировать?       Ты стоишь в дверях и молчишь. Я ковыряюсь с чашкой Петри, имитируя активную деятельность. Джон шевелится в кривом выпуклом отражении, видимо, беспокойно переминаясь с ног на ногу. Пауза опасно затягивается, но сегодня мне все равно. - Молли… Тут у нас был эксперимент…       Джон, конечно. Пришлось обернуться. Ватсон не любит находиться в нашей компании. Он чувствует эту застарелую неловкость между нами. Вернее, неловкость, исходящую от меня. Тебя ничего здесь не тревожит. Ты фальшиво вежливо улыбаешься и садишься за стол, там, где проходит твой эксперимент. Действительно, как долго я знаю тебя? Кажется, целую вечность. - Сделать вам кофе?       «Без сахара» бросаешь ты, не оборачиваясь и даже не поднимая головы от окуляра микроскопа. Я выхожу в маленькую подсобку, где оборудована крошечная кухня. Хватаюсь за узкую столешницу. Руки трясутся, и все внутри скручено в тугой клубок, такой крепкий и запутанный, что даже заплакать нельзя. То ли крик, то ли стон душит меня, застревая в легких и горле вязким желе. Я сползаю на пол, роняя лицо в ладони. Боль кажется почти физической, она проникает во все клетки сразу, и, кажется, внутри ломается что-то, разбивается на острые прозрачные осколки. В очередной раз. Сколько лет прошло, а ничего не меняется. Я представляю, что ты сейчас заходишь и садишься рядом, обнимая меня, успокаивая.       Встаю, когда щелкает кнопка чайника. Не помню, когда включила его. По кофе для тебя и Джона, чай для меня. Выхожу в лабораторию, мое лицо спокойно, и косметика на месте – я проверила. Кстати, я так и не простила тебя за тот инцидент с помадой. И за обиду в Новый Год тоже не простила. Но тебе все равно.       Я ставлю перед тобой чашку и почти чувствую удовольствие. Это странное, неправильное удовольствие. Бросаю взгляд на твою идеальную скулу, на ресницы и красивые пальцы. Как-то вечером я в первый раз сделала тебе кофе, и подумала: почему бы и нет? Я ведь не знала тебя совсем. И не знала, к чему это приведет. Думала, что ты такой одинокий. Что мне приятно заботиться о тебе. Помогать. Думала, что я готова укрывать тебя одеялом по вечерам и поить чаем с лимоном, когда ты болен. Но ты никогда не болел.       Отдаю чашку Джону, тот кивает, на мгновение прикрывая глаза. Он стоит рядом с тобой, силясь разобраться в твоей работе. Он наверняка знает суть эксперимента, но не понимает, зачем ты это делаешь. Я давно перестала пытаться понять ход твоих мыслей. Я украдкой поглядываю на твою идеально прямую спину, размешивая в чае несуществующий сахар. Твои движения точны и безошибочны. Наверное, я могла бы смотреть на то, как ты работаешь, где-то около бесконечности.       Когда «Шерлок» и «он» заменились в моей голове на «ты»? Наверное, когда я поняла всю безнадежность моей влюбленности. Иногда я думаю, что будет, если испортить твой очередной эксперимент? Что-то не разрешить тебе? Ты будешь злиться, будешь кричать на меня, ударишь? Я много раз видела твои эмоции, но они никогда не были направлены на меня. Ты никогда не был направлен на меня. Иногда мне казалось, что ты смотришь на мое лицо, так внимательно, изучающе. Но ты просто задумался, и смотрел в никуда. Никуда – это я. Сквозь меня.       Джон положил тебе руку на плечо, всматриваясь в твои кривые записи. Он ничего не поймет там, почерк у тебя просто ужасный. Это я знаю, потому что ты пытался мне писать записки как-то. Я-то думала, там что-то волнующее, а ты просил перенастроить центрифугу.       Я помню вечер, когда ты привел его в первый раз. Джона. Я ему уже успела посочувствовать. Думала, через неделю сбежит от тебя. Но он стал тебе другом. Я чуть не свихнулась от зависти. Хотя видеть тебя каждый день было бы совсем невыносимо.       В лабораторию тихонько заглядывает Мари - моя хорошая знакомая из хирургии. Видит тебя и недовольно поджимает губы. Она тебя терпеть не может, ты наговорил ей кучу гадостей. Показывает жестами, что вечером мы пойдем в паб, и также тихо выходит. Я снова смотрю на твои руки. Представляю, что их связывает красная атласная лента. Она бы хорошо смотрелась. Представляю, что я вкалываю тебе снотворное в плечо. Так, чтобы было больно. Чтобы отомстить за все обиды разом. Признаться, такие мысли часто меня посещают. Кто бы мог подумать.       Ты просишь подать тебе сепаратор. Я беру тонкую пластиночку с блюдца и отдаю тебе так, чтобы ты коснулся моей руки. Думаю, как сильно я хочу загнать его тебе в ладонь. В твою бледную красивую кожу. Как бы ты отреагировал? Вскрикнул? Дернулся? Скинул свой любимый микроскоп? В любом случае, ты бы обратил на меня внимание.       Но мне так нравится делать тебе приятное. Нравится отдавать, разрешать, дарить. Я бы отдала тебе все, что у меня есть. С каким чувством счастья я запаковывала тот новогодний подарок. А ты убежал спасать ту мертвую бледную женщину. Почему я не так интересна тебе? Я ведь тоже умна. И довольно симпатична. Может, мне тоже подвергнуться смертельной опасности или совершить преступление?       Наконец, ты заканчиваешь. Твое лицо озаряется, и я знаю: ты нашел, что искал. Джон неуверенно улыбается. Ты начинаешь тараторить что-то про ваше дело, ты возбужден. Я не слушаю. Я смотрю на твое оживленное лицо. Я могу смотреть на тебя сколько угодно, ты все равно никогда не заметишь.       Ты неожиданно обнимаешь меня, прижимая к себе, и скрываешься за дверью. Мне хочется разбить о твою голову ту большую колбу с верхней полки. Ты ведь знаешь, что я влюблена в тебя. Знаешь, что я буду вспоминать это объятие долго-долго. За что так мучить меня? А впрочем, ты даже и не думаешь, что делаешь мне больно одним своим появлением. Джон тоже благодарит меня и спешит за другом. Другом. Хорошо ему. Он даже спит в соседней комнате от тебя.       А ведь я могла бы просто быть с тобой. Я могла бы просто заботиться о тебе, пока ты делаешь свои дела. Готовить тебе ужин и мыть твои пробирки. Я бы согласилась на это. Быть твоим обслуживающим персоналом. Но даже этого от меня ты не хочешь.       Мари заглядывает в лабораторию, я скидываю белый халат. - Ну что, принц ускакал со своим верным конем? Я криво улыбаюсь. Она всегда так язвительна, что мне становится легче. Можно подумать, моя жизнь вертится вокруг тебя. Но это не так. У меня ведь тоже есть своя история, и она совсем не заключается в одном только «я была знакомой великого Шерлока Холмса». И моя жизнь не заканчивается, когда ты уходишь. У меня же есть друзья и хорошая работа, на которой я успешно строю карьеру. Я ведь давно уже не лаборант, и мне, возможно, светит место заведующей. И скоро я уйду в отпуск, и мы поедем на велопрогулку в Шотландию. Придется тебе приставать к другим патологоанатомам. Посмотрим, как ты заставишь Марка, огромного двухметрового шкафа, сварить тебе кофе.       - Эй, пойдем скорей. Все уже собрались в Луизе, - Мари расхаживает по лаборатории, пока я переодеваюсь. – А Его Высочество убрать за собой не в состоянии? Я бросаю взгляд на разбросанные приборы. Ты часто ведешь себя как непослушный ребенок. Не можешь справиться с простудой. Не убираешь за собой свои игрушки. Лезешь без конца в неприятности. Капризничаешь и не знаешь элементарных вещей. И твой друг Джон у тебя вместо няньки. Я чувствую отвращение.       Застегиваю плащ. Гашу свет в морге. Стол, как всегда, исчезает в темноте последним, отражая последние фотоны от лампы. На секунду, мне кажется, что я вижу на нем твое холодное тело. На секунду, мне нравится эта мысль. Тогда ты был бы моим. Я бы смогла залезть тебе в душу. Я бы оживила тебя, как Франкенштейна.       Louise pub встречает нас с Мари мягким теплом, приглушенным светом и ароматом свежей выпечки. Пока мы снимаем верхнюю одежду, хирург шепчет, что за нашим столиком сегодня будет Том. Это его дача так удачно станет базой наших маршрутов в Шотландии. И я ему нравлюсь. Мари говорит, он хочет пригласить меня в ресторан. И что он был бы не против, если бы я как-нибудь «потянула ногу» на велике и осталась бы с ним на его даче.       Я сажусь за столик перед этим самым Томом. Я улыбаюсь ему. Я заказываю грог и прошу влить туда побольше коньяка. Том шутит, что, наверное, после моего рабочего дня часто хочется выпить. Я соглашаюсь. Но я буду пить, потому что ты опять притащился в мою лабораторию. И потому что я сама все тебе дала, разрешила, помогла. И даже хотела этого.       Иногда я отказывала хорошим и симпатичным молодым людям, потому что мне казалось, что еще чуть-чуть и у нас с тобой все наладится. Что ты стал спокойней ко мне относиться. Что ты стал мне больше доверять. Что ты стал разговаривать со мной, и я даже иногда бывала на праздниках в одной с тобой компании. Заходила к тебе домой. Слушала, как ты играешь на скрипке. Я даже видела твою спальню. Но потом ты в очередной раз доказывал мне, что я лишь массовка в твоей жизни. Второстепенный персонаж. После этого мне казалось, что я даже в собственной жизни второстепенна.       Под столом Том как бы случайно касается своим коленом моего. Широко улыбается. У него ровные зубы и голубые глаза, совсем как у тебя. Я улыбаюсь в ответ, чувствуя, как искусственное тепло от горячего напитка разливается по телу. Почему бы и нет, собственно? Я ведь не смогу ждать тебя всю свою жизнь. Ты же все равно не придешь.       Мы вываливаемся из паба одним большим шумным комом. Меня сажают в такси, потому что я слишком много налегала на свой слишком крепкий грог. Я даю Тому свой номер телефона. И даже не меняю местами последние две цифры. Пусть.       Машина везет меня по сверкающему огнями Лондону, по запутанной сложной системе улочек и переулков. Мелькают витрины магазинчиков и светофоры, вокруг снуют другие машины, гуляют по тротуарам группки людей. Сегодня же пятница. Сегодня пятница, а значит, завтра я тебя точно не увижу.       Мы выезжаем из шумного центра, углубляясь все дальше в маленькие и тихие спальные районы. Я живу довольно далеко от работы, но этот час в транспорте по утрам дает мне возможность настроиться на очередной день. А час обратно успокоиться, если ты опять залезал в мою жизнь. А ведь я давно могла уйти с этого места. Перейти в другую больницу. Заметил бы ты?       Расплачиваюсь с водителем и выползаю из машины. У дома пахнет ночной свежестью, и холод немного отрезвляет. У скамейки горит низкий фонарь, и по асфальту вокруг носятся беспокойные, хаотичные тени. Фонарь красив в своем обрамлении кованого узора и своей приподнятой крышечкой, увенчанной шпилем. Я подхожу чуть ближе, встаю на носочки, заглядывая внутрь. Внутри – обычный белый виток энергосберегательной лампы, обрывки паутины и большой мотылек – создатель пляшущих теней. Он тяжело снует вокруг горячей лампы, падает на нее и отлетает, обжегшийся, садится на матовое стекло и ползет вверх, к спасительной щели под фонарной крышкой, но поверхность слишком скользкая. Я просовываю пальцы в узкое пространство, силясь помочь ему, но ничего не выходит. Мотылек в ловушке своего маленького искусственного солнца.       Я мысленно прощаюсь с обреченным насекомым и иду домой. Здесь горячий душ и холодная постель. Здесь некого ждать. Здесь живет «никуда». Еще рано, но нужно уснуть, завтра – слишком много дел. Меня ждет вереница трупов и свиты их скорбящих родственников. Меня ждут семь книг по медицине, потому что заведующий должен знать все. Меня ждет или не ждет твой визит в мою лабораторию. Звонок в дверь грубо вырывает меня из полудремы. Я дергаюсь от неожиданности и быстро вскакиваю с постели. Накидываю халат. Я хочу увидеть за дверью тебя. Ты улыбнешься и что-нибудь соврешь. Попросишь меня что-нибудь для тебя сделать. И я сделаю все, что ты попросишь, потому что хочу, чтобы так случилось.       В проеме двери маячит мужчина. Худой и высокий. Красивый. Голубоглазый. Он спрашивает: - Простите… Здесь живет миссис Джонсон?