До десяти...

Закусывая нижнюю губу, Кенсу начинал отсчёт. Отсчёт неизбежности, которая граничила с похотью и тем неуловимым, что пахло ночной свежестью и чем-то ненавязчивым. Одеколоном. Легким мужским, который нёс в себе лишь что-то распаляющее, но не глушил все запахи. Этот аромат отдавался покалыванием на кончиках пальцем, а в голове неизменной дымкой, напоминающий вязкий туман, который окутывал сознание, создавая прохладное, будто мятно-свежее послевкусие. Губы До неизменно отсчитывали необратимость. Порой вслух, распаляя шёпотом того, кто любил шептать тот же отсчёт ему в губы, вторя своим низким голосом. Кенсу ощущал темп. Темп того, как он вновь падает в бездну, отдаваясь лишь моменту, что был сильнее его, сильнее реальности. Будто Nirvana, которая отдавала в голове ненавязчивой мелодией, а в голове шептала словами “Rape me”. Повторять такой обычный счёт, обычные числа, которые каждый раз несли с собой разные оттенки. Но при этом всегда каждый раз он не торопился считать. Смакуя каждый вздох, на котором произносил каждый раз... Начиная отсчёт и завершая его уже на сорванном голосе, ощущая, как саднит горло от каждого слова. Но его счёт всегда был один. До десяти... Идеально И Кенсу всегда знал, когда начать считать. Ведь именно тогда, когда он произносит тихое “раз”, Чанёль понимает, что уже нельзя остановиться. Сильные руки мягко гладят До по бокам, скользя под футболку, медлительно стягивая её через верх, вызывая шумный вздох. Он не сопротивляется, нет, он хочет этого. Но не торопится продолжать считать. Он не торопит момент, но ограничивает его в десяти. Но этого достаточно для того, чтобы им обоим уйти за грань той серой реальности, оставив полутёмную квартиру лишь фоном, который всегда игнорируется. Им достаточно этих десяти, чтобы сойти с ума... Два... Чанёль мягко ведёт носом по шее, шумно вдыхая, а руками мягко стягивая штаны. Прикосновение сначала губами к холодной коже, которая будто нарочно создавала контраст с горячими поцелуями. Шумный вздох, который становится всё рванее, а иногда не сопровождается рваным вдохом. Кенсу задерживает дыхание, ощущая, как его сердце размеренно стучит, постепенно усиливая своё биение. А До нравилось слушать, как оно гулко бьёт по барабанным перепонкам. Три... Укус чуть ниже ключицы, отчего с губ срывается стон. Прикосновение горячего языка, который проходится по выпирающей косточке, оставляя после себя влажную дорожку, которая холодит кожу. От этого Кенсу ощущает дрожь, которая волной прошлась по всему телу. Горячие ладони плавно ложатся на бёдра, а сам До уже не считает важным смотреть перед собой. Он закрывает глаза... Четыре... Сильные руки с силой разворачивают парня, заставляя его прижаться к холодной стене, упираясь в неё руками. До прикусывает губу до крови. Горячее прикосновение разгорячённого тела к стене и резкий контраст. Ледяная стена неприятно холодит грудную клетку, отдавая мертвую бетонную прохладу, в то время как спине жарко, будто от раскалённых углей. Пять... Легкое касание губами за ухом, и легкий выдох, который заставлял зажмурится. Низкий голос с хрипотцой, который звучал около самого ухо томным шёпотом, который затмевал рассудок. Чанёль любил озвучить все свои желания, но не предпочитал описывать. Он мог называть это одним словом, одной фразой или обрывком, а До ощущал, как ноги невольно подкашиваются, отчего он сжимает пальцы на руках в кулаки. Ему хотелось. Хотелось всего, хотелось до боли, которую он получает, закусывая кровоточащую губу. Но Ёль не делал ничего, пока не слышал то, что ему нужно. И Кенсу продолжал считать. Шесть... Это было намного лучше, чем если бы Кенсу ответил просто “да”. Он продолжал считать, что давно стало их персональным фетишем. До не мог больше не отсчитывать, а Чанёль не мог без этого томного шёпота. Горячие ладони прошлись по телу, касаясь живота и вновь проводя по пояснице, опускаясь ниже. Парень легко надавил на Кенсу, заставляя того сильнее сжаться в стену, но продолжая плавится от касаний. Желание обоих оседало внизу живота, а горячее пересиливало холодное. Семь... Это число всегда было не таким, как все. Оно несло в себе тот контраст боли и удовольствия. Кенсу просто не любил, когда пальцы Пака растягивали его. В такие моменты До выдыхал, кусая губы сильнее. Но он не торопил счёт даже тогда. До прогибал спину до хруста, отчего слышался смешок. А потом парень просто не сдерживал стоны. И плевать, что это грозит ему сорванным голосом. Он, как изощрённый мазохист, любит это. Любит боль, потому что только она может контрастировать с этим наслаждением. Восемь... Кенсу выдыхает это и жмурится. Жмурится до тех пор, пока не ощущает наполненность. Вновь гулкое сердцебиение, которое, кажется, решило заглушить все звуки. Но До не хотел такого. Он хотел слушать дыхание партнёра, слышать абсолютно каждый шорох и звук. Но сам же глушит всё своим громким голосом, когда начинаются медленные толчки. До обожал восемь. Просто потому, что она была похожа на бесконечность, а именно в этой бесконечности он и терялся после семи. Бесконечности, чьё имя он бесстыдно выстанывал с каждым толчком. Девять... Число удовольствия, число громких стонов и одного наслаждения. Иногда До не замечал, когда восемь перетекало в девятку, но все равно шептал её в беспамятстве, царапая ногтями стену и больно ударяясь грудной клеткой об уже нагретый бетон. Тогда Кенсу просто тонул, опускаясь к самому дну и задыхаясь в собственном голосе, который он не мог более контролировать. Но именно на девятке слух улавливал это неповторимое слияние пошлых звуков, которые отходили на задний план, уступая место удовольствию. Оно разливалось по телу, по каждому капилляру и венке, обжигая, заставляя кожу гореть, забывая о том холоде, что был до этого. До слушал Чанёля, ощущал, как всё пламя опускается внизу живота, разгораясь огнём, который он больше не мог держать. Десять... То число, которое они называли вместе, прижимаясь телами максимально близко и ощущая голой кожей кожу, чувствуя дыхание, сердцебиение. Тогда на искусанных губах Кенсу расцветает улыбка, а он расслабляется, ощущая, как его обнимают сильные руки, но уже совершенно иначе... Нежно... И им хватает десяти, чтобы умереть, но потом возродится. А Кенсу лишь однажды, вновь прикрывая глаза, тихо прошепчет то, чего Ёль от него не услышит. - Одиннадцать...