До начала всего

      Киёши Теппей замечает его перед самым началом игры. Хотя что значит «замечает»? Специально высматривает, если быть честным.       Он знает, что на игру Ракузан — Сейрин Макото Ханамия точно придёт, как, впрочем, и большая часть молодёжной баскетбольной тусовки.       Вся команда Кирисаки вместе с капитаном садится на передней трибуне, а Ханамия с презрительным выражением лица теребит шнуровку на рубашке. Простенькую кожаную верёвочку на серой льняной рубашке, которая выглядит охренительно стильно, как, впрочем, всё на нём. По крайней мере, так кажется Киёши, который высмотрел Ханамию в огромном переполненном зале, да ещё и за своим выражением лица не следит. Хьюга вот тоже всё просёк и очень недовольно рявкает:       — Теппей! Не расслабляйся!       — Даже и не думал! — честно врёт Киёши, не пытаясь хотя бы сделать равнодушное лицо.       Хорошо, что Хьюга всё знает, хоть перед ним не надо изворачиваться.       — Убью один раз эту сволочь языкастую, — сквозь зубы тихо цедит капитан, так, чтобы только Киёши слышал. — Изничтожу скотину!       — Всё, всё! — примиряющее поднимает руки Теппей. — Не злись перед игрой. Обещаю, что буду играть так, что ты будешь мною гордиться!       «Ещё бы, ты же для этой твари будешь играть!» — мысль так явно написана на лице Хьюги, что Киёши широко улыбается, на миг представляя себя магом или супергероем, который умеет мысли читать. Он привык, что последние два года ему больно почти постоянно и от присутствия или отсутствия Ханамии это не зависит. Почти. Разве что когда он его видит — больнее.       Игра настолько выматывает, что Киёши даже рад сумасшедше сложным периодам, потому что напряжение выбивает из головы и тела все прочие эмоции и мысли, кроме злости и усталости. Трибуны и люди на них сливаются в одно сплошное шумно-безликое существо, и только иногда, во время тайм-аутов, когда в глазах Киёши слегка проясняется, он видит, как Ханамия скучающе теребит свой шнурок на рубашке, глядя куда-то в сторону. Делает вид, что не смотрит. Но Киёши сейчас так сосредоточен, что, кажется, сама Зона помогает ему всё осознавать и ощущать особенно остро. Только у баскетболистов Зона настроена на игру. А у него — на Ханамию. Специальная такая Зона в виде маленькой комнатушки без окон с густой паутиной по углам. Кажется, что-то подобное было у какого-то депрессивного классика. Наверное, у него был свой Ханамия.       Киёши бегает, забивает, отчаивается и радуется, пока Макото Ханамия, о котором центровой Сейрин не может не думать, сидит на трибунах, наматывая на пальцы бессмысленную верёвочку.       А потом, когда наконец проходит безумие после победы, Киёши остаётся в раздевалке совсем один, обещая Хьюге сотоварищи прийти праздновать позже.       — У меня кое-какие дела, — говорит он, и Хьюга готов растерзать друга. Он в курсе, какие такие «дела» у Киёши, и очень ими недоволен.       — Не придёшь через час — вернёмся всей командой и притащим силой, — угроза забавная, но Хьюга, кажется, не шутит, зная, как сильно Киёши помешан на одном лохматом мудаке с языком омерзительнее остро заточенного ножа для разрезания бумаги.       А потом в пустую и тихую раздевалку просачивается Макото Ханамия. Медленно вплывает, словно по нелепой случайности дверь перепутал.       — Здравствуй, Ханамия, — Киёши выдыхает, понимая, что напряжение ушло совсем не после победы над Ракузаном, а вот только что, когда он перестал бояться, что капитан Кирисаки не придёт. — Пришёл поболтать?       — Я не пришёл бы, если б вы проиграли, — не здороваясь, небрежно роняет фразу Ханамия, так, словно делает величайшее одолжение. — А так… Кое-что вы всё-таки сумели.       Киёши радуется: поздравление от Макото Ханамии, с ума сойти… Специфическое, конечно, но оно прозвучало, и Вселенная, должно быть, уже успела охренеть от зафиксированного факта.       — Врёшь. В этом случае ты бы не просто пришёл, а прилетел. Неужели ты упустил бы случай уколоть меня… нас?       Ханамия молчит и кривит губы, делая вид, что не замечает оговорки Киёши. Будет он ещё отвечать тут всяким. А впрочем, будет, естественно.       — Колено болит? — участливо осведомляется капитан Киридая с издевательским сочувствием. — Я видел, как тебя прострелило… Ты ещё не смог Небуе даже блок поставить. Стыдно, вообще-то, так слабо играть, Киёши.       — Мы всё равно выиграли, — Киёши даже не думает обижаться, чем задевает Ханамию. Но Ханамия также не думает обижаться — что с этого паршивого идеалиста возьмёшь.       Киёши смотрит на Ханамию не мигая, и капитан Кирисаки понимает, что ради таких вот омерзительно жадных взглядов он тоже приходит после каждой игры Сейрин в их пустую раздевалку. И ещё ни разу не было, чтобы она была совсем пустой. Ханамию всегда ждут.       Только сегодня Киёши смотрит как-то уж слишком внимательно, отчего Ханамии слегка не по себе.       Что этот блаженный ещё углядел такого?       А Киёши внезапно цепляет взглядом, что шнурок на рубашке Ханамии измочален до совершенно неприличного состояния — такое бывает, только когда его долго теребят и мнут, дёргая от волнения.       И Ханамия Макото со свистом выталкивает воздух сквозь сжатые от злости зубы, понимая, что подставился так, что даже идиот Киёши это понял. Он болел... нет, конечно же, не за Сейрин. А за их грёбаного седьмого.       — Скучно с тобой, — говорит Ханамия, отступая с занятых позиций. Это не бегство, это просто манёвр. Надо обдумать месть, зализать раны и подправить задетое самолюбие. Он поворачивается спиной и неспешно удаляется. — Пока, Киёши.       — До свидания, — говорит тот, не отрывая взгляда от удаляющегося капитана команды Кирисаки. — До встречи.       Конечно же, они скоро опять встретятся, не могут не.       А у Макото Ханамии у самого выхода рвётся зажатый в кулаке злосчастный шнурок.