Обещание

      Лето в этом году выдалось очень жарким. Суховей нес пыль с полигона и начинающих засыхать полей, а одинокие деревья вдоль дороги частично лишились листвы. Утром и вечером кадеты сметали их почерневшие останки в кучи и тревожно посматривали на небо: каждый понимал, что если засуха продлится еще неделю, урожай может сильно пострадать, начнется новый голод и без того недостаточную порцию пайка снова уменьшат.       Впрочем, первому курсу набора сто четвертого года повезло намного больше, чем старшим кадетам. Три дня назад командование получило приказ послать второй и третий курсы вместе с частью преподавательского состава на полевые работы, и сейчас, глядя в это голубое небо без единого облачка, им можно было только посочувствовать. За работу на полях после падения стены Мария кадетам не платили ― хватало бедняков и беспризорников, которые выбирали самые трудные участки, чтобы хоть что-то заработать ― просто использовали как бесплатную, послушную рабочую силу, которая и слова против сказать не посмеет. Вот и таскали подневольные кадеты воду для полива, копали каналы для оросительной систему, пололи грядки, пока не падали на высохшую землю от солнечного удара. Никого, правда, назад пока не отправили. По казармам даже страшилка начала ходить, будто тех, кто падает и не может уже подняться, так и закапывают в поле, чтобы оно из мертвеца влагу вытягивало. Бред, разумеется, но некоторые верили и по-настоящему переживали за уехавших знакомых.       На территории училища, правда, работы тоже невпроворот было. Местный огород сох, яблоневый сад сбрасывал листву, а уровень воды в колодцах опустился так низко, что чтобы достать воду пришлось заменить старые веревки на более длинные. Вода из него теперь пахла глиной и была такой мутной, что фильтровать приходилось, прежде чем пить. Для полива шла, а для людей и лошадей воду таскали из лесного озера.       Так и проходили дни в бытовых делах. Еще до восхода солнца, лагерь просыпался и спешно вычищал лошадиные стойла и скотину. В лес за водой отправлялось человек сорок-пятьдесят, а остальные либо занимались самообразованием, как приказали преподаватели, либо бездельничали: сидели на крытом крыльце спального корпуса или прятались от жары в дубовой роще. Запретное, но такое манящее, прохладное место находилось за пределами территории. Поймают ― можно и дневной наряд на конюшню отхватить.       Только и останется тогда нюхать лошадиный навоз, от мух и слепней отмахиваться, да мечтать, чтобы завтра в наряд за водой поставили. Утренний, желательно. Дышится хорошо, птицы щебечут, ветерок среди крон, а потом и окунуться можно ― благо, что инструкторы сами в воду каждый раз лезут. Едешь потом на коне назад, мокрая одежда к телу прилипла, бочонки с водой о стремена постукиваются, булькают ― хорошо. Правда, там тоже свой нюанс был: обязательно до десяти вернуться надо, а то поднявшуюся дорожную пыль потом и с дорогущим мылом не отстираешь.       Но желающих съездить за водой было очень много, а тех, на кого нарекания были и вовсе в такие наряды не ставили. Именно поэтому, попавшись однажды, залетчики снова шли прятаться от жары в дубовую рощу.       «Титан тебя дери! Чё ты только за мной шляешься?!» ― Жан пригнулся, надеясь, что за кустами инструктор его не заметит, и постарался как можно скорее добраться до ближайшего дерева. Если он попадется во второй раз, точно конюшней не отделается.       Прижавшись к шершавому стволу спиной, он зажал ладонью рот, чтобы дыхания слышно не было, и прислушался. Солдат двигался тихо, изредка наступая на какой-нибудь мелкий камешек или подсохшую ветку, но направление его движения, не видя, Жан определить не мог. Сердце бухало где-то в горле, ладони вспотели сильнее обычного. Хрустнуло совсем рядом, и парень сжался сильнее, а в голове пронеслись слова Марко, который предупреждал, уезжая на озеро, чтобы друг не ходил в лес. Сегодня в лагере Шадис остался, а у того нюх на нарушения был.       «Хоть бы не Шадис», ― взмолился кадет и снова пожалел, что не рассмотрел, кто за ним идет. Он-то и увидел человека в форме инструктора случайно: отлить хотел, а тут, бац, ― в пяти метрах от него мужчина. Высокий, правда, ничего выше плеч за листвой ореха не видно. Но стоял он точно к Кирштайну спиной, давая тем самым призрачную надежду, что никого не заметил.       Что-то громко хрустнуло в кустах в шагах двадцати от солдата и его цели, зашуршало, удаляясь. Инструктор потоптался на месте и, к величайшей радости Жана, решил посмотреть, что это. Ушёл и даже через пять минут не вернулся.       ― Фув, повезло, ― довольно хмыкнул кадет, а про себя подумал, что будет здорово похвастаться Ботту, когда тот вернется. И тут же чуть не умер со страху.       ― Жан, ― зашипела крона над головой. У парня даже ноги подкосились, а в горле ком застрял, правда, ненадолго. Листья зашевелились, раздвинулись, и Кирштайн ругнулся: сверху на него смотрела Саша.       ― Твою ж мать, Браус, я чуть в штаны не наложил! ― сказал и сразу же пожалел об этом. ― Совсем на голову долбанутая что ли?       ― Да тихо ты, ― обиженно шикнула девочка. ― Лезь наверх, а то инструктор сейчас вернется. Его мой камень надолго не отвлечет, ― и скинула вниз бельевую веревку.       Жан машинально ухватился и полез, упираясь ногами в ствол. Теперь хвастовство казалось не таким интересным, ведь получалось, что это Браус его от инструктора спасла. Впрочем, никто ему не запрещал чуть-чуть приукрасить историю. К чему в ней Саша вообще?       Он удивился, когда почувствовал под ногами плоскую опору, а не ветку. Отдернув в сторону поеденную молью, но еще не выцветшую окончательно зеленую ткань, служившую дверью, Жан оказался в небольшом импровизированном помещении. Пол и стены здесь были сделаны из бывшего забора, ― Жан почему-то думал, что его еще месяц назад на дрова пустили, а он здесь, оказывается, ― крыша ― из заборных досок и списанных тонких попон. Сама Саша сидела на такой же попоне около импровизированного окна и таращилась на парня, нервно закусив губу.       ― Круто тут у тебя, ― Жану действительно нравилось это место. В детстве он сам устраивал тайное убежище на чердаке родительского дома, но всегда мечтал о лесном шалаше.       ― Правда? ― Саша выпучила глаза и так искренне заулыбалась, что у парня язык не повернулся ее передразнивать. ― Я сама все сделала. Как будто это мой дом.       ― Дом? ― на этот раз уже Жан удивился. Даже вслушиваться в лесные звуки перестал, на случай, если инструктор вернется. ― В смысле? Как эти доски и тряпка вместо двери домом может быть? Ты же не сирота, вроде. Скоро к своим поедешь. То же мне, по дому она соскучилась!       Сам пошутил, сам посмеялся, а Саша обиделась. Покраснела, кулаки сжала, как будто ударить захотела, подобралась вся. А потом резко отвернулась, пряча выступившие слезы.       ― Эй, ты чего? ― испугался Жан. Руку уже потянул, чтобы за плечо потрогать, а девочка вывернулась и так зло на него посмотрела, что сделать шаг назад захотелось.       ― Отстань! Зря я тебя впустила! Уходи! ― и ногой топнула сильнее, чем следовало бы. Доски-то старые были, подгнившие ― одна и не выдержала, отвалилась.       На этот звук инструктор и пришел. Пришел, выговор сделал, наряды дополнительные назначил на конюшню на неделю вперед и даже запись в личное дело внес. Но обиднее всего Жану было смотреть, как догорает этот маленький домик, и видеть, как Саша при этом слезы давит. Смотрит наигранно безучастно, а у самой в глазах время от времени слезы появляются. И мерзко почему-то было на душе. Браус-то с ним так и не разговаривала. Уж лучше бы обвиняла.       Уже ближе к отбою, когда они, голодные, ведь из-за работы не успели на ужин, и ужасно уставшие, практически закончили со стойлами, Жан не выдержал.       ― Саша, ― позвал он тихо, как делал, когда прощение у собственной мамы просил. ― Да не расстраивайся ты так. Вырастешь, накопишь на участок, а я с парнями тебе настоящий дом помогу построить. Честно.       Девочка посмотрела на него внимательно, не смеется ли, отставила в сторону вилы для сена, улыбнулась несмело.       ― Честно?       ― Честно-честно! ― пообещал Жан, а на душе еще хуже стало. Он-то просто взбодрить хотел, а Саша ему поверила.