Я скучаю

- Я скучаю по нему. Это было прекрасное время. Ты прочтёшь это в журнале и, может, немного вспомнишь те дни, когда мы делили с тобой квартиру, постель и жизнь. Я так скучаю по тебе… по тёплым вечерам, когда ты сидел на подоконнике, голый по пояс, и курил свои бесчисленные сигареты. По твоему неповторимому запаху. По твоему усталому прищуру, хоть и вижу его на бесконечных фотографиях. Но ты уже не мой. В этом вся разница. А был моим. Я помню каждую мелочь о тебе, хотя, может, теперь ты совсем другой. Я помню и начало. Твои сияющие глаза в толпе, то, как ты нервничал, впервые заговорив со мной, впервые спев со мной. Сейчас, спустя столько лет, я невольно улыбаюсь, когда смотрю ту запись. Я полюбил тебя уже тогда. Хотел тебя так, что готов был лезть на стены и выть от неудовлетворённости. Помню, как впервые прижимал тебя к себе в коридоре после концерта. - Эй… ты чего? – твой голос срывался и хрипел после выступления. Как всегда выкладываешься на всю катушку, а после едва говоришь. Да я и не давал тебе сказать ни слова, жадно целуя, упиваясь мягкостью губ, размазывая остатки помады по щекам и не замечая этого. Гладил худые бёдра, скрытые тканью концертного костюма, чертыхаясь и проклиная все эти мешающие тряпки. В тот раз у тебя хватило сил оттолкнуть меня. Ты сбежал, оставив меня распалённым и неудовлетворённым. А я в тот вечер дал себе обещание добиться тебя – во что бы то ни стало. У нас были и фансервисные фотосеты, когда вместо видимости я, и правда, целовал тебя, шептал на ушко непристойности. И каждый раз оставался ни с чем. Были концерты, после которых я не давал тебе проходу, зажимая в тёмных углах и почти… Но даже когда ты с едва слышным сдавленным стоном изливался на мои пальцы, то всё равно бежал от меня. Я бесился. С каждым разочарованием приходила бессильная ярость. И я готов был даже взять тебя против воли, связав, да как угодно, лишь бы, наконец, получить желаемое. Твоё, может, и некрасивое, но гибкое, изящное и наверняка восхитительно узкое и горячее тело. Тогда я считал это просто похотью. Что поделать – мы все тогда были молодыми и глупыми. Но однажды ты поддался мне. Позволил увезти себя в лав-отель, даже не переодевшись. И вот тогда, когда ты, совершенно измотанный, с растрепавшимися окончательно волосами, размазанным гримом, обнажённый, вытянулся поперёк кровати и молча курил, выпуская дым в потолок, я понял. - Киё-кун… - Мм? - Давай снимем квартиру вместе? - Зачем? – ну конечно, глупо было полагать, что ты вот так просто согласишься. - Я хочу быть с тобой. - Правда? – ты обернулся ко мне. – Ты хочешь, чтобы мы были вместе? - Дурак, а я, по-твоему, зачем вокруг тебя полгода бегал? - По-моему, твои поступки были слишком тонким намёком на отношения, - ты усмехнулся, а я тихо рыкнул и навалился на тебя сверху, отнимая сигарету. - Ты хитрый лис. Так ты согласен? Вместо ответа ты меня поцеловал. Это действительно было чудесное время. Мне казалось, что я могу летать. Мы пели вместе, рисовали вместе, наслаждались друг другом и оберегали свою совместную жизнь как могли. Даже все те интервью, данные совместно, были чистой воды провокацией. Нам, в конце концов, нужно было делать себе рекламу. Я надеялся, что это продлится долго… Как мне жаль, что я ошибся. Я помню и ещё оду ночь. Новогоднюю ночь, когда ты протянул мне нарядную коробку. Я долго смеялся над твоей идеей подарить мне пижаму. Беззлобно, просто это было неожиданно. И что уж скрывать – приятно. Лёгкий прохладный шёлк ласкал кожу. А теперь она чуть ли не единственное вещественное напоминание о том времени и о тебе. - А почему белая? - Тебе идёт белый цвет. В белом ты похож на падшего ангела. Я фыркнул, стараясь скрыть смущение. Твои образные сравнения всегда ставили меня в тупик. Я давно её не ношу. Но храню, как память. Иногда достаю коробку и касаюсь потемневшей от времени прохладной ткани, вспоминая. Я знаю, дело было не только в том, что мне идёт белый. Ты не хотел напоминать мне о моей болезни. И никогда не напоминал. Так же, как и я, рисовал только в карандаше, редко одевался в цветастую одежду, да она и не подходила твоему тогдашнему стилю. И делал это так естественно, что я только много позже понял, что всё это было ради меня. Но почему ты ушёл? Ты ничего не объяснил, просто ушёл, не оставив ни записки, ни сообщения на автоответчике. Исчез из моей жизни, словно тебя и не было в ней никогда. Остались только мои наброски твоего лица – я любил рисовать тебя, пока ты спал, - забытое тобой кольцо и эта пижама. Не так-то много для людей, проживших вместе больше года. Не так-то много… всё это уместилось в одну небольшую коробку. Мои маленькие сокровища. Мы с тобой тогда долгое время не виделись. И, кажется, тем больнее мне было видеть Хитоки. Спокойным. Умиротворённым. Твоим. Я всегда знал, что ты любишь его, а он любит тебя. Не мог понять только, почему вы не видели? Потерянно бродили, словно слепые беспомощные котята в поисках матери. Я так хотел, чтобы вы не нашли. Но и этому желанию не суждено было сбыться. Я был рад за вас, несмотря ни на что. Но ревновал. Чудовищно ревновал, представляя, как твоё тело ласкают его руки, как он целует тебя, как ты сдавленно стонешь, принимая его, отвечая на несдержанные ласки с тем жаром, с каким отдавался когда-то мне. Я не помню, как пережил эту ревность. Кажется, тогда было просто слишком много работы, чтобы серьёзно над этим задумываться. А ещё был Тетсуя. Жалкая замена для моего сердца. Я не говорил ему этого, разумеется, нет. И не спал с ним. Он был для меня чуть больше, чем друг, но меньше, чем любовник. Я мог приехать к нему посреди ночи или позвонить под утро, и он выслушал бы меня. Я мог остаться у него до утра, и мы просто лежали бы рядом, в таком уютном молчании-понимании. Он знал, я почти уверен. Но не сказал ни разу. А потом появилась она. Нежная, хрупкая, красивая, словно эльфийская дева из гайдзинских легенд. Мегуми… Недосягаемый кумир, ставший вдруг таким близким, родным, понятным. Таким своим. Она не заменила тебя. Тебя мне никто не смог бы заменить. Но она дала мне то, чего не мог дать ты. Дом. Семью. Ощущение покоя и тепла, какое бывает только, когда дома тебя любят, ждут и искренне рады твоему возвращению. Она подарила мне долгие прогулки по ночным улицам, когда никто не мог узнать, помешать. Она подарила мне себя. Она подарила мне сына. И я любил её, действительно любил. Не так, как любил тебя. Это нежность, это желание быть рядом, защитить её, такую хрупкую и нежную, от всего мира. Это желание тепла домашнего очага, желание быть, наконец, любимым. Она тоже знала. Я видел это в её глазах – она знала, что моё сердце было поделено между вами. Тебе я готов был отдать всего себя, безумно, безнадёжно, обжигающе страстно. Ей доставалась тихая нежность и спокойная ласка. Страшно жить так – разрываясь между двумя половинами самого себя. Я пел, я старался выжать из себя все силы, отдать всю свою страсть музыке и не думать о тебе. Не получалось. Я узнал, что ты женился и два дня не появлялся дома, боясь испугать Мегуми. Пил в самых дрянных барах, сам не понимая, что делаю, в алкогольном дурмане шептал твоё имя, а ещё так хотел, чтобы всё это оказалось дурным сном. Но дурман прошёл, а ты всё так же был невозможно далёк от меня. Всё шло своим чередом. Работа, семья, работа, работа… работа и свела меня с ним. Гакт. Имя скандальное, известное. Вечный холод скрытых линзами глаз, кукольно правильные черты лица – творение скальпеля умелого пластического хирурга. Тонкие музыкальные пальцы, обволакивающие, глубокие обертона голоса. Неправильный. Кажущийся ледяным принцем, непонятно как снизошедшим до людей. На деле – смешливый, дурашливый, иногда удивительно застенчивый. Вечный мальчик с далекой Окинавы. Немного сумасшедший, безмерно талантливый… И влюблённый. Этого не могли скрыть ни линзы, ни открытые улыбки, ни дурачества на съёмочной площадке. Я видел. И понимал, что меня это пугало. Потому что не мог. Не мог позволить. Не любил. Как можно любить того, кто кажется бестолковым младшим братом? А он не понимал. Раз за разом пытался сказать, дотянуться, дать понять. Целовал так жадно, так настойчиво. И больно было смотреть, как искажается от бессильной, отчаянной, болезненной ярости красивое лицо, когда я мягко, но уверенно отстранял его. Я не тот, кто нужен ему, что бы он себе не выдумывал. - Почему? Хидэто… почему? - Дело не в тебе. - Тогда в ком? В Мегуми? Ни за что не поверю, что ты хранишь верность ей. Это было странно – понять, насколько холодным по отношению к жене я выгляжу со стороны. - Она моя жена, Гаку-кун. И я её люблю, - я не вру, конечно, нет. Ему просто незачем знать всей правды. - Прошу тебя… - кажется, он готов даже на колени встать. А мне-то это зачем? - Гаку… ну что ты, в самом деле? – пока ещё можно перевести всё в шутку. - Я люблю тебя, - тихо, так не похоже на тот тон, что был всего минуту назад. - Прости, - а что я могу? Ничего. Только представлять, что на месте Гакта мог бы быть ты… Не мог, конечно. Уж на что гордый Камуи, но твоя гордость и независимость вообще границ не знают и не знали никогда. Ты никогда не встал бы передо мной на колени. Никогда бы не просил так. Никогда. Эти отношения ненормальны. Не дружба, не любовь, не творческий союз. Что-то неопределённое, терзающее нас обоих. Камуи – мучительной надеждой, меня – чётким осознанием того, что его надежды бесплодны. Но разорвать эти узы не можем. Да и кто может в нашем тесном мирке, где все незнакомцы знакомы. Я был даже рад, когда в его жизни появился Таканори. Нишикава... Странная горечь – твой друг. Переливчатый голос, быстрая, энергичная речь, прямой взгляд из-под рыжей чёлки. Тяжестью на сердце – может коснуться тебя, может быть рядом просто так, без причины. Глухое раздражение – ревность, необъяснимая и иссушающая. И хочется совершенно по-бабьи вцепиться в уложенные рыжие локоны и таскать за них, пока не попросит пощады. Бессмысленно, глупо, словно последняя истеричка. Поэтому стискиваю кулаки и отворачиваюсь. Да и Ясу не поймёт – и он тоже дружен с Нишикавой. Не рассказывать же ему всё с самого начала. Ясу. Спокойный, уверенный в себе. Дурашливый и взрывной. Вновь холод синих линз, но уже другой, не тот, что у Камуи. Этот взгляд колдовской, завораживающий, зовущий за собой куда-то невозможно далеко. Он сам как демон. Красивый. Такой же грубоватой красотой как и мы все – кансайское происхождение с возрастом берёт свое. И тоже влюблённый. Я вам что – мёдом намазан? Видимо, не тем мёдом, раз ты улетел. А им в самый раз. Ясунори не напорист, смотрит издалека, признаётся в любви в эфире телешоу так, что все принимают это за шутку. Но я вижу. Снова не тот, кто нужен. Но он другой. С ним, как и с тобой, легко смеяться и дурачиться. Он переживает свои чувства не так, как Гакт. Нет той надрывности, отчаяния. Есть только чуть натянутая улыбка, мелькающая на его лице, когда он думает, что я не увижу. Он живой, непосредственный, он может заразить всех вокруг своим настроением. И иногда рядом с ним мне кажется, что я начинаю забывать, отпускать тебя. Но как только он уходит… Не могу. И вновь ночь, гостиная, тихие звуки твоей музыки из колонок. Сколько же так будет продолжаться? Я всё же сорвался. Ясу, кажется, и не понял, как оказался однажды прижатым к дивану, распятым подо мной. А я почти в беспамятстве целовал и кусал пухлые губы. Не так. Всё не так. Твои губы другие. Твоё тело совсем другое. Но так хотелось почувствовать хоть что-то после всех этих лет. Почувствовать руками, губами, кожей не нежную женскую кожу, не плавные изгибы тела Мегуми, а жёсткое, неподатливое, сопротивляющееся мужское тело. Хриплые низкие стоны. Ему не нужно объяснять, что делать. Он знает всё сам. Мы оба оглушены этой внезапной страстью. Всего на миг, кажется, мы отчаянно хотим друг друга. Мы любим друг друга. В эту секунду. Всю эту вечность, наполненную звуками сбившегося дыхания, бешеным стуком сердца и влажными, такими непристойными звуками единения тел. Кто из нас шепчет: «Ещё!»? Разве это я так жадно целую его? Неужели это Ясу выгибается так подо мной, подставляя под поцелуи напряжённую шею? Это кажется бредовым сном. Но как же не хочется просыпаться... Просто потому, что сейчас я свободен от мыслей о тебе. Я живу, я дышу Ясу. И мне хорошо – кажется, впервые за все эти годы. - Прости меня, - эйфория слишком быстро проходит. Ясу лежит рядом, прижимаясь всем телом, глаза закрыты, но я знаю, что он не спит. – Прости, - легко касаюсь губами кончиков пальцев, нервно дёрнувшихся от прикосновения. - Не извиняйся, - он всё знает. Всё понимает, мой дорогой Ясунори. Принимает ли? Наверное, нет. Но не спорит, не пытается что-то изменить. Ждёт. Следующего срыва? Осознания? Любви? Кто знает. Точно не я. Я был слишком жесток к нему и не понимаю, почему он так легко меня простил. Больше я не хочу так ранить. Мы друзья. А друзья не спят друг с другом, не причиняют друг другу боли этой мучительной невзаимностью. Зато с ним весело выпивать. С ним и Дайго. Ясу стал словно бы моим менеджером – следит за моими буйствами и ненавязчиво останавливает. Он чудесный друг. Я люблю его. Но не так. Телефонный звонок, как гром среди ясного неба. Спокойный тихий голос с хрипотцой – всё тот же, что и много лет назад. - Я тоже скучаю, дурак, - и сердце бьётся пойманной птицей. Позвонил сам. Увидел, вспомнил, понял. - Встретимся? - Встретимся, - смешок и щелчок зажигалки в трубке. Ты всё так же много куришь. Та ночь пахнет алкоголем, морем и тобой. Что у нас общего сейчас? В сущности, ничего. Есть только то самое «когда-то», в котором мы были вместе. Но я помню озорные искры в твоих глазах, твой усталый прищур, твои бесчисленные сигареты. Я вспоминаю их, глядя на то, как ты не спеша потягиваешь своё пиво. И пытаюсь представить, каковы твои губы на вкус сейчас. Мы стали намного старше. Нет уже того мальчика-девочки с завитыми волосами и оленьим взглядом. Нет и той жгучей красавицы, словно сошедшей со страниц арабских сказок, что так манила к себе. Есть двое усталых от работы и известности мужчин, сидящих в самом дальнем углу кафе и настороженно оборачивающихся на каждый скрип двери. Нас обоих дома ждут жёны, дети. Нас обоих ждут утром в студии. Но я не хочу снова так… - Давай устроим совместный концерт? Что скажешь?- попытка работой прикрыть желание быть рядом. - Я не против. Думаю, фанаты оценят. Когда-то это произвело фурор, - боги, как же давно это было. Кажется, прошло не меньше тысячи лет. На деле – семнадцать. - И… может, будешь принимать участие в наших вечеринках? В честь Хэллоуина. Это весело. - Да, я наслышан, - тёплая полуулыбка. Я хочу прикоснуться к тебе, поцеловать, снова почувствовать тебя. Но когда ты рядом, я понимаю, что не могу решиться. Могу лишь улыбаться в камеру, сидя так близко, когда ты фотографируешь нас обоих. И уже готов уйти, разойтись с тобой на парковке, уехать домой, но ты целуешь меня сам. Неуверенно, даже робко. Но у меня срывает крышу. Твои губы – горечь алкоголя и сигарет. Твои руки повсюду. До лав-отеля я не выдержу. И ты не выдержишь – я чувствую это. В салоне твоей машины тесно и жарко. И я счастлив, что в будний день на парковке почти нет других машин, иначе нас бы непременно оштрафовали за такое вопиющее нарушение общественного спокойствия. Но это не имеет значения, когда ты обвиваешь меня ногами, когда так неистово отвечаешь на мои ласки, целуешь жадно, грубо, собственнически. Зачем тебе заявлять на меня права – я и так твой. Все эти годы был твоим, даже будучи так далеко от тебя. Жар твоего тела, спёртый воздух в салоне… у меня кружится голова, но нет сил отстраниться, остановиться хоть на секунду. Я боюсь, что, отстранившись, проснусь в одиночестве. И нет времени даже толком раздеться – только твои джинсы я стягиваю полностью. Движения порывистые, неловкие – слишком мало места, но такая близость с тобой ещё больше возбуждает. Ты стонешь и вскрикиваешь, уткнувшись в моё плечо, а я двигаюсь в тебе и едва не схожу с ума от счастья. Так правильно, так желанно, так невозможно необходимо. Я довожу тебя до грани и сам на миг словно умираю, когда волна ощущений захлёстывает с головой. А после можно сделать то, о чём давно мечтал – целовать и ласкать тебя медленно, чувственно, игриво облизываться, собирая с тёмной кожи белесые капли твоего наслаждения. Ты вздрагиваешь и едва слышно постанываешь. Расслабленный. Умиротворённый. Снова мой. Это уже не тот бурный роман, что был когда-то. Мы встречаемся лишь изредка – чаще по работе. У тебя есть жена и твой Хитоки. У меня есть жена и Ясу – не любовник, не друг, а что-то между. Но иногда, в полутёмном номере лав-отеля я всё ещё могу насладиться тобой сполна. Эти ночи – самая большая моя драгоценность. Они, маленькая коробка в шкафу с набросками, потускневшим кольцом и старой пижамой. И номер в памяти телефона. Номер, набрав который, я услышу родной голос и тихий смешок в ответ на моё: - Я скучаю.