Поцелуй меня в сердце, Как никто никогда сможешь. Как зверь, нежно шалея Насквозь. Ночные снайперы, Доктор.
— Давай, принцесса, не упрямься. Локи не любил этих двоих качков. Напыщенные, поигрывающие при каждом удобном случае мускулами и заносчивые индюки, думающие, что силой можно достичь всего. Мерзость. Впрочем, здесь многие считали так. Тонкие губы лишь скривились в презрительной гримасе. Худая фигура в левом углу небольшой палаты даже не шелохнулась и не откликнулась. — Слушай, с нас твой врач три шкуры спустит, если мы применим некоторые… э-э-э… Из своих методов. Не зли нас, ок да? Грубый и хриплый голос сильно резал слух. Курит. Много и часто. Фигура лишь хмыкнула в ответ, ничем не выдав того, как приятно стало от упоминания Доктора. Он — эдакая маленькая слабость. Поблажка в строгом правиле. Но никто не должен был об этом узнать. Хотя об их нежно-доверительных отношениях, казалось, было известно всей больнице. Бескровные губы разомкнулись, хотя сказать этим двоим нечто язвительное, что, естественно, вывело бы их из себя… — Локи, не бойся. Это всего лишь процедуры. Холодные глаза сверкнули на третьего, обладающего более мягким и успокаивающим тембром. А ещё безумно красивыми васильковыми глазами и тёплыми руками. И таким простым именем «Стив». Вернее, у него было другое имя — полное, или же официальное. Но Локи настолько не любил официальности, что уже забыл его. Он идеально подходил для своей профессии психиатра. Лучше, чем все остальные врачи, которые сменились до него. Санитары посмотрели на высокого парня со светлыми пшенично-золотыми волосами с некой долей негодования и разочарования. Словно дети, у которых отобрали развлечение. Впрочем, для таких как они издевательство над больными «в лечебных целях» и являлось развлечением. Врач ответил им тем же, сверля их пронзительным, чистым и светлым взглядом. И на секунду в чёрной голове упрямого пациента мелькнула мысль о том, что подобное состязание со стороны выглядит до нельзя забавным. И все трое — и двое санитаров, и доктор Роджерс — умудрились за своим импровизированным боем упустить момент, когда фигура, что ещё пять минут никак не хотела выходить из своего угла изящной походкой, буквально летя над полом серой, неприметной тенью скользнула в длинный коридор.***
— Ещё раз, и клянусь Богом, тебе попадет! Бледное лицо Локи не выражает ничего, кроме вселенской скуки. — Богами. — Что? — Иначе клятва недействительна. Тонкие губы кривятся в усмешке. Он любит их дразнить. Они все — все до одного! — вынуждены играть по его правилам, если хотят чего-то от него. И это сильно кружит голову — благо, балансировать на крае дозволенного умеем ещё давно. Тихий рык со стороны оппонента поднимает в медленно разлагающейся душе волну злорадной радости. И он думает, что считаться сумасшедшим не так уж и плохо. — И всё же, не возьму в толк — чего вы беситесь? Я же не резать всех ножом пошел, а тихо-мирно явился на плановое лечение. И не моя вина, что у этих двоих были дела поважнее, чем я. Локи растягивает слова, словно разговаривает с маленьким ребёнком. Впрочем, другой ассоциации глава отделения у него и не вызывает. Глаза напротив опасно сверкают на скромно стоящего в углу пациента. Бесится. — Лафейсон, ты вообще можешь выдавить из себя хоть какое-то извинение? Он даже ухом не ведет, словно не к ему обратились. — Локи! — А? Всё та же скука в изумрудных глазах. — Ты вообще-то виноват. Знаешь, как все всполошились, когда ты пришел один? — Нет, не виноват. — Так, Лафейсон… Он вздрагивает и кривится. Он не любит, когда его называют по фамилии. Что это вообще такое — фамилия? Имя, которое носил какой-то твой предок. Оно даже не твое — оно чье-то. — Я не Лафейсон. Теперь уже полыхает зелень его собственных глаз. Они сияют, словно два больших зелёных фонаря, и, наверное, если бы наступила темнота, было бы видно только их. В голосе сталь, словно это он пытается надавить, а не на него. — А кто же ты? Он пожимает плечами. Какая, к чёрту, разница кто он, когда никому нет до этого дела? Лишь бы в историю болезни что-нибудь черкануть. — Я — это я, и никто больше. Как по мне, это очевидно. — А разве фамилия — не часть тебя? Локи чуть склоняет голову на бок. Как всегда, когда он думает. Резонный вопрос. А на самом деле — разве название того рода, из которого он происходит — не есть он сам? Ну, или что-то от него? Наверное, всё же нет. Раньше — возможно, это и имело значение. Сейчас ему настолько всё равно, словно он всегда жил в этих стенах. Ведь зачем тебе что-то из прошлого, которое обрекало тебя на неимение будущего? — Мне кажется, такие вопросы должен задавать лечащий врач. Где он, кстати? Глава отделения сжимает кулаки. Ну-ну. Кажется, за три года можно было и привыкнуть, что если Локи не хочет говорить, тему он обойдет. Справа слышится дружное гоготание. Зелёные глаза посылают на ухмыляющихся санитаров такой взгляд, что простые люди уже зажались в угол. Вот вам и главный минус людей, что привыкли к твоим выходкам. Они на них не реагируют. — Извини, принцесса. Прекрасный принц в белом плаще изменяет тебе с простолюдинками. Локи тихо и утробно рычит. Два бугая тут же затыкаются и приутихают. Да, последний срыв был у него где-то полгода назад — как раз тогда, когда у него сменился врач — но это не значит, что его забыли. Один из них тут же дергает себя за рукав халата. В последний раз это черноволосая бестия откусила от его руки солидный кусок мяса. — Я всё ещё могу прокусить вам сонную артерию. Голос его тихий-тихий, но он звенит о кремово-белые стены и разносится оглушающий эхом по кабинету, заставляя всех в нем находящихся поёжится. И это не пустая угроза — все знают, что он и вправду сможет. Хоть сейчас, если сильно того захочет. За своей яростью Локи не видит, как кто-то подходит к нему сзади и, ласково потянув за волосы, вводит успокоительное, проткнув иголкой беззащитную шею. Он мгновенно обмякает в чужих руках, выплёвывая тихое «ненавижу».***
Иногда Локи просто не понимает людей, которые здесь работают. Его посадили в обитую войлоком комнату, упаковав в смирительную рубашку. Смешно. Учитывая, что за первые несколько месяцев, пока это место было единственным, что он видел, он прекрасно научился её снимать. А ещё, если постараться, можно вытянуть парочку длинных волокон и, натянув их, порезать себе вены. Не то, чтобы он хотел это сделать; просто чисто в теории, пока это возможно, кидать его сюда глупо. Руки неприятно ноют — видимо, он пролежал тут достаточно долго. Парень досадливо морщится и отползает в угол — как раз в тот, где находится камера. В этой комнате нет слепых зон — он выяснил это у своего то ли второго, то ли третьего врача. Но в этом углу сосредоточено наименьшее количество объективов. Как это всё же мерзко — постоянно быть на виду. Повести плечами, попробовать пошевелить кистями; начать тянуть ткань пальцами, создавая больше свободного места. Поднять одно плечо, чтобы в ткань можно было вцепиться зубами; рукой вцепиться изнутри в натянутый рукав, потянуть вниз, разомкнуть челюсть; вытащить руку, а дальше всё идёт как по маслу. Локи вертит рубашку в руках, мнёт ткань ладонями и думает, что ему с ней делать. Оставлять её просто так нельзя — он не знает, почему, но уверен в этом на все сто процентов. Пальцы сами надрывают край рукава — тот, что побывал у него в зубах и Локи смеётся от простоты решения, принятого телом. Но идея ему, в общем и целом, нравиться. Он пересаживается на другое место, подпирая собой дверь и стягивая её белыми длинными лоскутами, когда-то бывшими рукавом. Это просто — он всего лишь выдирает зубами куски войлока и просовывает в отверстие край ленты, пихая её глубже — чтобы закрепить. Локи знает эту комнату от и до, а потому полностью уверен в своих действиях. Разумеется, санитары и врачи пробуют пробраться сквозь баррикаду из ткани и его тела. Он лишь усмехается и продолжает методично терзать рубашку, представляя на её месте самых разных людей — от тех, что он видит здесь каждый день, до тех, что навсегда остались по ту сторону кованого забора. Их он почти не помнит — так, яркие молчаливые пятна, но именно их рвать приятнее всего. Надо будет спросить Стива, почему. Локи плохо осознаёт, какое именно почему он собирается спрашивать у своего врача. Но спросить обязательно надо — в этом он тоже абсолютно уверен. Когда препятствие виде лент удаётся разрезать ножницами тем, кто находиться с той стороны, парень и ухом не ведёт. Он задумчиво ощупывает края последнего полотнища, бывшего когда-то спиной. В голове его решается ужасно сложная задача. — Рвать вдоль или поперёк? — спрашивает он то ли у себя, то ли у вошедших людей. — Нет, его надо рвать как бессмыслицу. Да, именно так, — он смотрит на небелёную ткань, сливающуюся цветом со стенами. — А бессмыслицу мы рвём обязательно вдоль — иначе она может обрести смысл. И он с радостью начинает добивать несчастную рубашку. — Но ты же рвёшь её в одну и ту же сторону — разве это не придаёт смысла? Локи смотрит в васильковые глаза с крайней степенью неодобрения и, вздыхая, поясняет: — Разве если ты будешь по кругу повторять одно и тоже, оно станет более осмысленным? Стив, немного подумав, кивает. Локи закатывает глаза, и пальцы его делают ещё один надрыв: — Ну смотри. Человек живёт по кругу, каждый день делая одно и тоже — утром просыпается от звонка одного и того же будильника, встаёт с одной и той же кровати, умывается водой из-под одного и того же крана, ест еду одного и того же производителя — на другого у него нет денег, и вообще, я слишком беден, чтобы покупать дешёвые вещи — одевает одну и ту же одежду — дресс-код дело такое — которую он берёт из того же шкафа, из которого брал её вчера и из которого возьмёт завтра. Закрывает дверь одними и теми же ключами, садится на тот же автобус, что и всегда, едет в то же здание, что и обычно, сидит, сколько положено, на одной и той же работе, занимаясь тем же, чем и всегда, а потом уезжает — как всегда, на всё той же маршрутке — и приезжает туда, откуда уехал. Поднимается на всё тот же этаж, залипает во всё тот же компьютер или телевизор, таскает куски с кухни, а потом ложится спать, чтобы завтра всё повторилось вновь. Имеет смысл? Врач отрицательно качает головой и Локи наконец ласково ему улыбается: — А я о чём. Садись рядом, Стив — я сегодня мирный. И Роджерс вправду подходит и садиться рядом — так, чтобы Локи мог с лёгкостью положить голову ему на плечо, что тот делает незамедлительно и не без явного удовольствия. — Ты всегда мирный, пока я рядом. Локи тихо хихикает, а потом резко выпивается Стиву в шею, крепко сжав челюсти. Ничего важного он не прокусит — но чувство всё равно крайне неприятное. — Отпусти. Он мотает головой в разные стороны и ещё сильнее вцепляется в нежную кожу, едва ли не стоная от удовольствия и удовлетворения. Он всегда кусается, когда очень рад кого-то видеть, когда злится или когда пытается выразить нежность. В этом он очень походит на животное, о чём Стив обожает ему говорить, получая в ответ новый лёгкий укус — уже раздражения. Его метками покрыто всё тело Стива — от шеи до щиколоток, каждый сантиметр содержит хотя бы один след от укуса. И Локи нравится это. Нравится ставить свои знаки, не намекая — а чуть ли не срывая голос, крича «моё». Локи отпускает Роджерса только тогда, когда рука его нежно проводит по волосам. Он ласково проводит языком по кровоточащей ранке, слизывая сладкие капельки крови. — Ты вкусный, — незамедлительно информирует он, и берёт длинную ленту белого полотна, обматывая ей место укуса. Лоскут оборачивается вокруг шеи и он аккуратно затягивает узел — так, чтобы это не слишком походило на попытку удушить человека. А потом кладёт голову к Стиву на колени и прижимается к нему, обхватывая себя руками. Для врачей по ту сторону всё невинно и ясно, как божий день. Один лишь Стив чувствует, что упёрся Локи ему в пах и сейчас сквозь ткань соблазнительно-сладко проводит губами по его члену. Он знает, что так делать нельзя, что неэтично, и Локи наверняка не отдаёт себе отчёта в своих действиях. Но он такой запретно-красивый, такой настойчивый и горячий, что не сдаться после пятимесячной осады невозможно. — Одень завтра что-нибудь яркое под этот халат, — просит Локи. — Или давай ты принесёшь мне краски, и я разрисую сам халат? Ты такой белый… Совсем как равнодушие. Или Смерть. Нет, всё же как равнодушие. Для Смерти у тебя недостаточно бледная кожа. — Думаю, тебе будет лучше в палате, — мягко произносит Роджерс. Он давно привык к странным речам, которые, если вдуматься в них, наполнены смыслом. Он поднимает на него свои огромные ярко-зелёные глаза: — А ты пойдёшь со мной? — Пойду. И Локи вскакивает, радостно улыбается Стиву и тянет его вверх. И даже забывает про свои многочисленные лоскуты, которые он обожает макать в краску и развешивать по всей комнате, потому что «красиво». — Стив, а Стив? — спрашивает он, когда дверь в палату закрывается и они остаются вдвоём. — А почему? — Что, почему? Локи смотрит на врача таким взглядом, будто он спросил, как того зовут, а тот ответить не в состоянии. Локи хочет спросить, почему он здесь; Стив думает, что он спрашивает об их связи. — Есть много причин. Все так с ходу и не перечислишь… — И всё же? — он с удовольствием стягивает ненавистный белый халат, и думает, что завтра его раскрасит. Обязательно. — Хотя бы одну. Самую главную. — Кое-кто так захотел, — Стивен хочет, чтобы голос его прозвучал игриво, но выходит не очень. Впрочем, Локи это, кажется, совсем не волнует. Слова болью отзываются где-то в районе сердца, но он быстро выкидывает это из головы. У него есть дела поважнее — например, Стив. От одной мысли о том, что следующий час он будет брать его так, как любит это Локи — сильно, мощно и глубоко, подкашиваются ноги и становиться наплевать на тех, кто его сюда упёк. Когда-нибудь отомщу. Обязательно.