Мне кажется, что я скоро сойду с ума: Солнце печёт и становится очень жарко. И кем бы ты ни был, я прошу тебя, не уходи, Давай убежим из этого зоопарка! Кукрыниксы "Жизнь в зоопарке"
24 марта 1945 года Колеблясь между тем, чтобы поехать домой, к жене, или остаться в Берлине, Штирлиц, все же, выбрал последнее, продлив этим свою моральную каторгу на благо любимой страны. К тому же он был уверен, что и Санька, его сын, пока еще находится вне СССР, ведь он тоже был внедрен в РСХА. Оба они были людьми долга и могли себе позволить вернуться к жене и матери только после разгрома Рейха, приближение которого, кажется, ощущалось уже всеми кроме яростного фанатика, сидевшего на верхушке власти. Только что Штирлицу пришлось соревноваться в острослвии с Мюллером. Он ясно чувствовал, что шеф гестапо очень скоро станет его первостепеннейшей задачей, их цели могли быть едины лишь на короткое время. Мюллер подозревал его и подозревал весьма основательно, если только не знал еще всего наверняка. И только полезность Штирлица в его контакте с Борманом могла удержать шефа гестапо от того, чтобы препроводить штандартенфюрера в уже знакомую ему комнатку и задать несколько конкретных и однозначных вопросов. Пока же "папаша Мюллер" предпочитал плести словесные кружева. Что ж за двадцать пять лет и Максим Максимович достаточно поднаторел в этом. Но сейчас ему предстояло встретиться с Вальтером Шелленбергом, человеком, редко предсказуемым и сейчас, возможно, куда более опасным, чем Генрих Мюллер. О провале переговоров уже знала вся правящая верхушка, и Макс не сомневался, что его шеф в данный момент пребывает в состоянии холодной змеиной ярости. Штирлиц, подходя к двери Шелленберга, слышал, как стук его собственного сердца отчетливо отдается в ушах, пугающе холодный и размеренный, как, впрочем, и всегда. Штирлиц мог держать контроль, но по телу уже начали проходить будто мелкие заряды тока, отдаваясь в кончиках пальцев неприятным покалыванием. - А почему бы вам не застрелиться самостоятельно, Штирлиц? – такими словами встретил своего подчинённого Шелленберг, после продолжительного молчания поднимая на него тяжелый давящий взгляд. – Я гарантирую вам отменные похороны. - Люди моего склада, бригадефюрер, всегда боятся переторопить события, – совершенно невозмутимо ответил Макс. – Вдруг шлепнешься, а потом выясниться, что ты всё-таки был нужен живым? - Ну, мне-то вы значительно более выгодны мёртвым. - Чтобы было на кого свалить провал переговоров? - Конечно, - вздохнул бригадефюрер с легкой наигранной улыбкой, вставая из-за стола. И тут же, окаменев лицом, продолжил. – Ну, выкладывайте, о чём разговаривали с Мюллером? В этот в дверь постучали, и в комнату вошла Клара. Бывшее до этого приветливым и нежным лицо девушки вдруг стало обеспокоенным и будто оледенело. То, что она хотела сказать, просто вылетело из ее головы. Да она бы и не смогла говорить, язык начал онемевать. - Зайду позже, - всё-таки смогла вытолкнуть сквозь невольно сжавшиеся зубы девушка. Выйдя из кабинета, Клара на негнущихся ногах отправилась к себе. Все рабочие моменты, все планы, все дела будто стёрлись из памяти, а вместо всего этого голову как будто забило кашей. Слизкой, липкой, тягучей кашей, как на тарелке в школе. Девушка не знала, куда себя деть, не знала, чем себя занять, понимая, что сейчас со Штирлицем может случиться тысяча совершенно непредсказуемых, но гарантированно ужасных вещей. Что бы она не рассказывала Шелленбергу о своих дружеских чувствах к штандартенфюреру, как бы она не убеждала его в полезности Штирлица в дальнейшем, Вальтер иногда мог быть ужасно злопамятным и ревнивым, он всё равно сделает все по-своему. И это сейчас убивало Клару и не давало спокойно сесть в своё кресло. Она ходила по комнате, слегка прикусив подушечки пальцев, чтобы хоть немного снять напряжение окаменевших мышц скул. В груди, казалось, сердце перестало биться, а в животе словно образовался огромный холодный камень, тянущий девушку к полу. В кабинет постучали. В ту же секунду Клара невольно вздрогнула всем телом, и к ней вернулась способность мыслить. Этот стук почти полностью отрезвил её. Только сейчас она заметила, что запястья ее онемели, а внутренний холод начал морозить грудную клетку. После разрешения войти в комнате появился Штирлиц. Клара, не веря, смотрела на него глазами, полными испуга и слёз облегчения. - Всё хорошо, - успокаивающе, но устало улыбнувшись, сказал он. – Самое сложное позади. Клара, ну что ты? Девочка, успокойся. - Не могу, - помотала головой Фюрстенберг, прикрывая ладонями лицо, по которому градом начали катиться слёзы. - Нет, ты можешь, - достав из внутреннего кармана пиджака платок и протянув его девушке, ответил Штирлиц. – Ты всё сможешь, если сделаешь над собой небольшое усилие. Из ее груди сдавленными судоржными всхлипами вырывались накопившиеся переживания и чувства, которые она обязана была скрывать от всех, порой, даже от себя. Кажется, всё закончилось хорошо и в этот раз, но осознание того, что могло случиться что-то очень страшное, усиливало ее истерику. Макс уже было хотел прижать содрогающуюся в рыданьях Клару к себе, но девушка вытянула дрожащую руку вперёд, давая понять, что это будет лишнее. Глубоко вдохнув и также глубоко выдохнув, она взяла контроль над собой в собственные руки и, нервно комкая в руках промокший платок Штирлица, начала говорить тихим, чуть сиплым после плача голосом:. - Я так испугалась за тебя, когда Вальтер пришёл домой взбешённый этим провалом. Он метал громы и молнии, грозился убрать тебя, как только ты приедешь. На него все это так подействовало... Он даже собирался напиться, Макс, а ведь ты знаешь нашего шефа. - Но, как видишь, я живой, - улыбнулся одними глазами разведчик. И выделив движением бровей последнее слово, выразительно произнес, – Я снова в строю. Вернулся продолжать наше дело. - Вижу, - печально хмыкнув, ответила гауптштурмфюрер. Она начала ощущать доныне онемевшую руку, по кисти неприятно забегали иголочки, но ее разминание запястья не осталось не замеченным для Штирлица. Сразу подобравшись, он пронзил ее своим вопрошающим взглядом: - Что такое? Что с твоей рукой? - Всё хорошо, - как можно спокойней ответила она. – Видимо, я перенервничала. Вот и всё. - И ты считаешь это нормальным? - странно тихо поинтересовался он. - Ну да, было, наверное, лишним так переживать, но, думаю, такого больше не будет, - не понимая его тона, сказала девушка. – А что? - Во всяком случае, ничего хорошего, - вздохнув, ответил Штирлиц. - Ты куда? – когда он направился к выходу из кабинета, слетело с губ Клары. Помимо ее воли прозвучало это почти жалобно, словно вместе со Штирлицем в дверь уходила ее последняя надежда. - Как куда? – незло усмехнулся мужчина. – Работать. И тебе стоит зайти к Шелленбергу. Он просил позвать тебя. «А позже и я зайду к Вальтеру. Разговор будет о тебе, но как раз тебе этого знать не обязательно, - подумал Штирлиц. – Рука – это только начало, девочка. С нервным расстройством в разведке тебе делать нечего». Девушка кивнула ему в ответ, но в этот день так и не появилась в кабинете у начальства. Вместо этого она, видимо, по сложившейся привычке просидела тихо в кабинете весь день. Работы было немного, что очень сильно удивило гауптштурмфюрера и одновременно порадовало её. Сегодня можно было с чистой совестью раньше вернуться домой. В её планы на вечер входило добраться до той самой книги Ремарка в библиотеке Шелленберга. В шесть вечера Клара вышла из здания имперской безопасности и села на сильно потертое кожаное сиденье авто. В этот раз она добралась до дома как никогда быстро, поздоровавшись во дворе с охранником, прошла в особняк, зажгла свет и быстро поднялась наверх, чтобы скинуть привычно ненавистную форму. Каждый раз Клара снимала китель и бросала его на кровать с какой-то брезгливостью. Затем с тем же чувством она вешала его на плечики. Она никогда не гладила свои погоны и не радовалась новой шашечке на воротничке, как отец был рад новой звезде. Он гордился тем, кем он был. И дело было даже не в звании. Дело было в самой профессии. Клара помнила, как возвышенно отец говорил: "Моё дело правое! Я Родину защищаю! Не название и не герб, но людей!» Девочка всегда гордилась своим папой и любила его. Когда ей не было ещё и трёх лет, отец, приходя с работы, иногда вешал свой китель на кроватку к дочери. Маленькая Соня ловила момент, цеплялась ловкими малюсенькими пальчиками за ткань кителя и притягивала к себе, нюхая форму и смеясь весело и заливисто. Так она радовалась, что отец домой пришёл. Лет с пяти девочка начала примерять папину фуражку, в восемь с гордостью впервые надела его китель, а в десять на урок о патриотизме написала целое сочинение и с важным видом прочитала его перед всем классом. В этом сочинении Соня рассказала о том, как она гордится своим отцом, офицером, и любит его. А после смерти Александра Лисицына, Софья очень долго не могла придти в себя. Однажды, заглянув в шкаф с одеждой, девушка наткнулась на папин китель. Она его не посмела надеть, но, как в детстве, вдохнула аромат вещи, и слёзы сами собой покатились из её глаз. Сейчас Клара часто вспоминала отца с лёгкой грустью. Порой, когда ей становилось очень тяжело, когда хотелось сорвать с себя эту чёрную форму палачей ее народа, только воспоминания об отце позволяли Кларе убедить себя, что даже в этой форме, она продолжает службу папы, службу людям своей Родины. Тогда всякий раз в её воспоминаниях прокручивались, как на плёнке, такие слова папы: «Помни, Соня, ты дочь офицера. Ты дочь полковника. Ты дочь человека, стоящего за своё Отечество грудью. И как бы тебе не было трудно, доченька, держись до конца. Я знаю, ты сможешь. Ты всё сможешь, потому что я буду рядом с тобой. Всегда. Ты ведь моя родная девочка». Переодевшись, девушка пошла на кухню. До возвращения Вальтера домой ещё было достаточно свободного времени. За это время Клара могла спокойно выпить кружечку ароматного горячего чая, удобно устроившись с книгой в руках под тёплым пледом. Поставив чайник, Фюрстенберг скользнула в библиотеку к стеллажу, где вчера видела книгу Ремарка. Совсем не странно было то, что книга до сих пор находилась на полке, и Клара, улыбнувшись, вытащила её и благоговейно перелистала страницы. Внезапно, между двумя листками, девушка обнаружила вложенную бумагу. Белый, но уже начинающий сереть, лист был исписан чёрными чернилами красивым почерком, который Клара могла бы узнать из тысячи....И мы сгорим в объятьях ночи, Отдав огню свои тела! Пускай берёт огонь, что хочет! Пускай берёт и два крыла… И мы сгорим, воспламеняясь От страсти, чувств и от любви, Друг друга бережно касаясь, И не погасят нас дожди. Швейцария, 1938 год.
«Швейцария. 1938 год… я помню только одну командировку Шелленберга в Швейцарию в этом году. Причём, тогда мы с ним должны были ехать вместе, как пара молодожёнов. Насколько я помню, нужно было проследить за одним крупным политическим деятелем, который отдыхал там со своей женой. У нас отлично получилось изобразить пару влюблённых голубков. Жена этого политика всегда при прогулках говорила мне, что мне очень повезло с мужем. Странно, а я даже не замечала за Вальтером поэтических наклонностей, хотя находилась с ним почти неразлучно все то время. Может, писал по ночам, пока я спала», - задумалась Клара, и только мысль о том, что на кухне мог уже закипеть чайник, вывела её из лабиринта старых воспоминаний. Девушка положила книгу на обеденный стол и ловким движением налила себе в кружку крепкого чая. После этого, с той же отточенной грацией, она взяла книгу и чашку в руки и поднялась к себе в комнату, зажгла свет и устроилась в мягком старом кресле, накрывшись пледом. За книгой время проходит быстро. Клара всегда любила за это свойство своих «бумажных друзей». А если книга ещё и интересная – это приятней вдвойне. Читая как-то вечером «Героя нашего времени» на кухне, пока мама готовила обед, Соня заявила: «Хочу мужа, похожего на Печорина». А через год или два девушка уже плакала над книгой «Война и мир» и вовсе не от ее немалого объёма, а от того, что убили князя Андрея Болконского, которого она полюбила всей душой. - Что читаешь? – простая фраза, произнесённая отлично знакомым бархатистым голосом, заставила сердце и душу девушки уйти в пятки. - Да так, ничего интересного, - изобразила беспечность Клара, но Вальтер всё-таки успел заметить оттенок нервозности в голосе девушки. - Ничего интересного, говоришь? – он медленно подошёл к ней, держа руки в карманах брюк. - Ну, да, - чтобы доказать, что она читает действительно неинтересную книгу, гауптштурмфюрер лениво протянула ее начальнику. - Эрих Мария Ремарк, - с усмешкой произнёс Шелленберг, хитро прищурив глаза. – Ты думаешь, что он пишет неинтересно? - Да, - таинственно улыбнулась Клара. – По сравнению с тем человеком, чьи стихи, подписанные 1938 годом, я нашла в книге. Она ещё никогда не видела смущённого румянца на щеках Вальтера. Всегда этот мужчина, считающий себя хозяином положения, заставлял смущённо краснеть и отводить взгляд других, но при ней никогда не терял места ведущего в беседе. - Ты так покраснел, - не смогла сдержать смешок девушка, наклонив голову к плечу и рассматривая Вальтера с нового ракурса. – А зря. Мне они очень понравились. Очень проникновенно, чувственно. Хотела бы посмотреть в глаза той девушки, что вскружила тебе тогда голову. - Зеркало в прихожей. Иди и смотри, - вот теперь покраснела сама Клара, а фраза, которую она хотела сказать, застряла у неё поперёк горла. - Мне еще после той командировки в Швейцарию Гейдрих предлагал жениться на тебе, - мягко улыбнулся Шелленберг, присаживаясь на ручку кресла. - Однако я вспомнил, что ты говорила по поводу женитьбы. Ты сказала как-то ночью, что не готова к семейной жизни, и, вообще, у тебя карьера на первом месте. - Ты же знаешь, я себя никогда не представляла чьей-то фрау и не примеряла на себе другую фамилию, как это иногда делают девушки и женщины, у которых нет мужей. Скажу больше, мне тогда в Швейцарии было дико, когда меня называли фрау Мельсбах, - сказала она, задумчиво, поглядвая на свои пальцы. Воспоминания неожиданно легко было проговаривать вслух. – Иногда мечтаю вернуть то время. Ни забот как таковых, ни войны, а жизнь похожа не на криминальный детектив, а на приключение с элементами романтики. - Думаю, я могу воплотить твою мечту в реальность, - эту фразу, обычно звучащую волшебно, Вальтер произнёс с толикой тоски в голосе и абсолютно серьёзным тоном. От этой перемены в его голосе Клара замерла. Улыбка с лица её сползла и сменилась тревогой. – Клара, в Берлине становится слишком опасно. Ты без меня прекрасно знаешь, что всё кончено, и непонятно, кто сможет выбраться, а кого повесят или дадут срок в одну четвёртую часть прожитой жизни, а то и больше. Я хочу, чтобы ты на время уехала в Швейцарию. - Мне нет смысла ехать туда, - глухо ответила Фюрстенберг, теперь совсем слепо уставившись на свои руки. – Вальтер, скажи, зачем мне уезжать, если мне совершенно нечего терять? Пытать? Пусть пытают, ты сам учил меня выкручиваться в таких ситуациях. Повесить? Я не боюсь смерти. Отсидеть срок? Пожалуйста, я придумаю, чем заняться. Мне некуда спешить, меня никто не ждёт. Разве что свое персональное кладбище погубленных и дорогих мне людей... - Клара, прошу, сделай это ради меня. Я не уеду, если не уедешь ты. Я знаю, это, наверное, выглядит очень романтично – умереть в один день, как Ромео и Джульетта, но на самом деле это будет отвратительно и страшно. А кроме того я просто еще хочу пожить. И мне есть ради кого. Я не вижу жизни и будущего без тебя, - сказал Шелленберг. – Хотя бы подумай над моим предложением, прошу. - Хорошо, - после недолгого раздумья кивнула она, не поднимая глаз. – Я подумаю, обещаю. Флешбэк Несколько часов назад - Бригадефюрер, у меня к вам имеется серьёзный разговор, - зайдя в кабинет начальника, как мог более взволнованно произнёс Штирлиц. Только максимальная заинтересованность шефа могла спасти такого безумца, как он, лезущего в пасть к тигру после недавней опасной беседы. - Слушаю вас, - оторвавшись от своих дел, ответил Шелленберг, нацелив свои прищуренные глаза на подчиненного и задумчиво переплетя длинные изящные пальцы. - Вы сами мне говорили, бригадефюрер, что скоро начнётся немыслимо жестокая последняя игра, - стоя по стойке смирно, продолжал штандартенфюрер, чувствуя боковым зрением хищный прищур Шелленберга, но упорно глядя в стену. - Говорил, и могу подписаться под каждым своим словом, - сказал Вальтер. - Я думаю, эвакуация женской части сотрудников должна затронуть и наш отдел. И вы прекрасно понимаете, о ком я сейчас говорю. Бригадефюрер, наконец, поймал твердый взгляд своего подчинённого, и некоторое время они жгли друг друга глазами. Затем Шелленберг встал со своего места и, указав Штирлицу на одно из кресел, сел в противоположное. Он и раньше задумывался о том, что повторил ему теперь Штирлиц. Клара занимает пусть и не самую высокую, но серьёзную должность в управлении, она много знает того, что хотели бы узнать противники. - Что вы предлагаете? – спросил шеф с отсутствующей интонацией. - Я могу увезти её в Берн. Вы говорили, что мне придется поехать туда по делу Бернадотта. Только есть одно "но", - вздохнул разведчик. – Я почему-то уверен на сто процентов, что она ехать не захочет. Мы с ней, не сочтите за дерзость, одной породы, бригадефюрер. Лучше разбиться в лепешку ради дела, чем прозябать в бездействии. Шелленберг, не отпуская ни на секунду взглядом Штирлица, позволил себе слегка хмыкнуть и, поведя глазами по кабинету, размеренно проговорил: - Нельзя быть уверенным на сто процентов ни в одном деле, Штирлиц. На то у нас и разведка, чтобы осуществлять маловероятное, но необходимое. Всегда есть вероятность, что то или иное событие произойдёт по-другому. Я попытаюсь уговорить Клару. Возьмёте хорошие документы (займётесь этим немедленно) и увезёте её, - сказал Вальтер. – В ближайшее время я сообщу результат, так сказать, переговоров. Хоть здесь вы на моей стороне... Есть ли у вас ко мне ещё какие-то вопросы? - Нет, бригадефюрер. - В таком случае можете идти, - ответил шеф. Конец Флэшбэка