Я всегда буду рядом.

- У тебя руки холодные! - Извини. Она и не против вовсе. Холодят кожу разгоряченную, приятно даже. Дрожишь, правда, немного от прикосновений. Но это даже хорошо. Отвлекает от мыслей не совсем нужных и совершенно не приятных. Раны и царапины ноют жутко,а плечо вывихнутое саднит. Вывих, как будто и не вывих даже, а перелом, открытый, в нескольких местах. Голова - чугунная, тяжелая, совершенно думать отказывается. Спать жутко хочется, и лишь холодное прикосновение чужих рук, хотя каких чужих, родных, близких самых, спать не даёт. - Ты главное не отрубайся. - Обещаю. Глаза предательски щиплет от слез. Обидно. За себя, за него, за то, что не сильная, за то, что дала слабину и чуть жизни не лишилась. Ладно своей. На свою - с колокольни плевать было, высокой самой. А вот напарника… Жалко его. Лезет защищать, не совсем понятно зачем. Сам страдает от этого. А она бы и сама справилась. Или нет… Но он бы точно остался целым. Уверена была она в этом. На все сто процентов. А он дурак, не понимает её порывов душевных. - Зачем ты вообще лез? – Она же волнуется, порой даже сильнее, чем следует, - опять ты в самый неподходящий момент высунулся. Идиот, я бы и сама с ним разделалась и т… - Сама дура, - обрывает на полу слове, знает ведь её досконально, все её реплики подобные выучил, так зачем же их еще раз слушать, - молчи, нельзя тебе разговаривать, силы береги. И так было нужно. - Нужно, - ворчит совсем недовольно. Но это ведь так, только для виду. На самом то деле - благодарна ему безумно. За всё. За то, что помог ей, идиотке самоотверженной, сильной, но совершенно слабой, за то, что рядом – тогда, сейчас, за поддержку ему, на самом то деле, неоценимую, благодарна. Только не озвучит она этого никогда. Гордость не позволяет и обида, на его самодурство, на то, что погибнуть мог, оставив одну. А ему не нужно этого слышать, и так все прекрасно знает и в глазах её, живых, таких ярко-зеленых, видит. Как бы тщательно она не скрывала. Как на ладони видит и не требует ничего. Знает ведь. - Долго нам ещё? – устало слишком. - Нет, уже почти рядом. Скоро на месте будем. Придём, Штейн тебя подлатает, а ты готовься пока. Поправишься – я тебе разнос устрою, получишь у меня за подвиги свои, дура! А она и не обижается, даже радуется чему-то. Чему только не понятно совсем. Во всяком случае ей. Вот уж действительно – недалекая. Переживает он за неё, покалеченную, а она бесконечно довольна и счастлива. Волнуется – не безразлична значит. А ради этого она и в огонь, и в воду, и в битвы всякие на рожон лезть готова. Сражаться - ради него, ради себя. Бесконечное количество раз готова. Лишь бы он рядом был, ругался, нравоучения читал, кричал о том, какая она непутевая и что он сам её когда-нибудь убьёт, если она делать так не перестанет. И умереть даже ради этого готова. Только он не позволит, не допустит. Борется она именно поэтому. Именно поэтому она еще жива и в относительном порядке находится. Именно благодаря ему - идиоту этому. Дорожит ведь им сильно. И самое главное, знает, что взаимно это. Наверное, поэтому и радуется, поэтому и счастлива так… - Спасибо тебе, - тихо, надеясь на то, что не услышит, зазнается ещё… Он вроде молчит, как будто и правда прослушал. - Я всегда буду рядом, моя повелительница, - так тихо, но в то же время запредельно громко. - Дурак, - бурчит она смущенно, но с плохо скрытой радостью…