Death Island

Твоя тень ещё парит надо мной, Словно снег, невинная, белая. Твой запах, он всё ещё витает в воздухе И сжимает мне горло. © Let Me Fall — Эй, ты вылакаешь все один! — мой голос возмущенно взмывает на высокой ноте, когда я вижу, что бутылка, из которой пьет брат, уже пуста на две трети. Я проворно отнимаю у него пойло и пересаживаюсь на заднее сиденье минивэна, прекрасно зная, что Том не сможет меня там достать. — Слышь? — он выходит из своих размышлений. — Верни обратно. Брат пытается настигнуть меня и двигается в мою сторону, неловко петляя по проходу, и вот тогда я радуюсь, что Георг не умеет водить: на ближайшем же ухабе фургон подбрасывает, и при том так сильно, что мой близнец довольно ощутимо прикладывается тыквой о потолок, отчего я выплевываю виски и начинаю ржать над его нелепой физиономией. — Вы, дебилы, займите свои места! — оборачивается на нас Густав. — Почти приехали. Старший слушается и садится на ближайшее сиденье. В его взгляде мельтешат хороводы пляшущих чертей, и я готов поспорить, что он в очередной раз жалеет, что не придушил меня в утробе у мамы, пока мы лежали двумя смирными эмбрионами-близнецами двадцать с хреном лет назад. Нарочно прикладываюсь к горлышку на его глазах, чтобы видел, кто из нас победитель по жизни. Дейв, конечно, даже не смотрит в нашу сторону. Он сосредоточенно исследует карту с жирными черными пометками на ней. — Направо сворачивай, Веллер, — командует он Георгу, который беспрекословно слушается. Тормоза фургона скрипят, а через минуту мы выбираемся из минивэна в каком-то чистом, мать его, поле. Ни особой растительности, ни тебе удобств цивилизации. Простор. Направо простор. Налево простор. И вот тут, спрашивается, мы должны тусоваться три дня? И никакого душа? — Выгребай палатки, — снова распоряжается Хаммер (так мы прозвали Дейва за пламенную любовь к бабкам, тачкам и ударным инструментам). — Дейв, ну вон же какая-то деревня. Фигли здесь надо обязательно остановиться? — начинаю ныть я. — Билл, ты тупой? В деревне что? — Гостиница. Возможно душ, пожрать и посрать не под кустом. — Нет, дебил, — он достает со своего сиденья сумку с инструментом. — В деревне люди, а люди — это что? — Это лишние глаза, — подсказывает Георг и тут же получает косточку за примерное поведение. — Верно. Хоть кто-то слушает меня, — Дейв с одобрением смотрит на него. — Я слушал, — говорю. — Просто Веллер - подхалим сопливый, а я не люблю жизнь на природе! — А бабки любишь? — Бабки люблю. — Тогда заткнись, — в меня тут же летят свернутые в тугой рулон спальник и палатка. На этом разговор как всегда заканчивается. Том гадко ухмыляется и выхватывает у меня пойло. Конечно, ему с его дредядиной не нужно мыть голову каждый день. В общем, Дейва как всегда не переубедить. Приходится делать, что он говорит. В конце концов, это его предприятие, но я все равно придерживаюсь мнения, что, гораздо круче была идея долбить стены в старом нормандском замке, как было в прошлом году, или даже копаться в заброшенных копях на юге Баварии. Но в этот раз все зашло куда дальше, Дейву приспичило взрыть местность в районе «Острова Смерти»* (все, что будет далее связано с этим местом – выдумка автора); никогда не понимал стремлений людей совать нос туда, где его может здорово прищемить, но, по словам Хаммера, дело будет гораздо выгоднее двух предыдущих. Мы с Томом верим этому парню – он никогда нас не подводил, и благодаря ему, мы с братом действительно не знаем ни в чем нужды последние годы. Кто бы мог подумать, что наш университетский профессор на полном серьезе втянет нас в черную археологию? ~*~*~*~ Копаем. Уже который час копаем, а земля твердая, как асфальт. Я начинаю обливаться потом через пятнадцать минут, через двадцать и вовсе снимаю рубашку. Том подвязывает дреды, Георг бесконечно сосет воду из наших запасов. Густав и Дейв – мозг и мозжечок нашего проекта – измеряют территорию нивелиром. Нет, ну понятно, что возвышенности ищут, геодезисты хреновы. Но почему мы с Томом всегда должны только копать? — Дейв. Слышь? У нас воды кот нахныкал, ты весь багаж инвентарем забил. Пусть Георг не выпивает все сразу. Нам три долбанных дня тут ошиваться. Дейв кивает Георгу. Тот смотрит на меня, как бык на красную тряпку, и отставляет флягу. Проходит еще полчаса, и Том отбрасывает лопату. — Перекур, — заявляет брат. — Я не давал команды, — Хаммер подходит к нему и заглядывает в яму, останавливаясь на горке вырытого песка. — Не будь извергом, мы вообще-то истфак заканчивали, а не асфальтоукладческий, — Том вешает на лопату свою кепку и садится на дно ямы. В руках его появляется пачка сигарет. Дейв недовольно оглядывает плоды его усилий. — Фигово копаешь. Лучше старайся. — Есть, герр Хаммер, — Том прикладывает руку козырьком, и Дейв сваливает от него обратно к своему занятию. Из нас из всех он самый образованный, не даром профессор с парой ученых степеней. Он всегда знает, где рыть и что действительно принесет бабки. Многие музеи обогащаются только за счет его усилий, а уж он-то обогащается и того сильнее. Меня искренне удивляет, что каждый раз он умудряется выйти сухим из воды и не загреметь за решетку за свои делишки. Мы с Томом – лучшие его студенты, наверное, поэтому он выбрал нас. Густав увязался за ним пару лет спустя и взял на себя планирование масштабов раскопок. Георг занимается оборудованием, он знает, где по дешевке добывать металлоискатели, фургон, палатки и прочее полезное снаряжение. Надо будет подсказать ему идею надыбать экскаватор с ковшом на следующий раз. Дейв, наконец, находит то, что ему нужно, и они с Густавом тоже принимаются за работу. Если повезет, потом еще пару лет можно жить на полученные башли и нифига не делать. Моя лопата утыкается во что-то твердое, и я нагибаюсь. Оказалось, камень. Да, единственный минус – полезных находок в разы меньше, чем всякой ерунды. Внезапно слышу шум приближающегося мотора. Я и Том удивленно высовываемся из своих ям, как и Дейв, который с холодным видом следит за едущим в нашу сторону фермерским трактором. Ну вот, кажется, нашлась компания для танцев. — Эй вы, — с подножки спрыгивает какой-то пожилой фермер в растянутой рубахе. — Вы кто такие и что тут копаете? — Кабель. Интернет будем проводить, — Дейв невозмутимо указывает на наш фургон с надписью «Wireless Ltd.» и лейблом липовой Интернет-компании. — Покажите ваши документы, — тут же требует фермер. Какой-то парень, на вид не старше нас с Томом, выходит и становится по правую руку от мужчины, цепко глядя на Хаммера. — Покажите ваши. С какой стати вы вторгаетесь в рабочую зону? — Георг точно так же встает по левую руку от Дейва. Несколько мгновений четверо мужчин меряют друг друга тяжелыми взглядами, а мы с братом наблюдаем за вероятной назревающей стычкой. Наконец, фермер достает какой-то документ. Дейв с некоторое время разглядывает его водительские права (а это оказались именно они) и возвращает их с кривой ухмылкой. — Это все еще не дает права вам быть здесь. — Как и вам. Здесь нельзя копать, это охраняемая государством территория. Если вы не уедете отсюда, мы вызовем полицию. Дейв кивает Георгу, и тот-таки достает заранее заготовленную справку, «дающую нам право на прокладывание Интернет-кабеля» — Я могу это забрать? — фермер подозрительно изучает листок. — Забирайте, — Хаммер пожимает плечами. — У нас есть копии. — Я позвоню по этому телефону, но в любом случае, будьте готовы к появлению полиции, — мужчина грозно поджимает губы. — Пожалуйста. Всего доброго, — Георг и Дейв разворачиваются и собираются уходить, но голос останавливает их. — Вы знаете, что это за территория? — Ни малейшего представления, — не оборачиваясь, врет Дейв. — Это территория «Острова Смерти». В средние века здесь был чумной могильник, вам не стоит копать здесь. Вы можете потревожить тех, кто спит вечным сном в этой земле. Том закатывает глаза и сплевывает на землю. Я не выдерживаю: — Послушайте, у нас работа. Вы получили все, что хотели от нас, почему бы нам не разойтись? — Наш долг предупредить, — мужчина оборачивается и забирается в свой трактор. — Мы наведем справки о вашей компании. — Наводите, — фыркаю. Один фиг, переадресация звонка с указанного на листке номера пойдет на мобильный, который лежит у меня в кармане. Они уезжают, а Том некоторое время таращится на клубы пыли на дороге. — Вы можете потревожить тех, кто спит вечным сном в этой земле, — передразнивает он. — Это ж надо брякнуть такую чушь? ~*~*~*~ Первый день раскопок заканчивается к девяти часам; в темноте все равно не видно даже кончика своего носа. За исключением нескольких монет, обломка железки и камней мы пока не находим ничего дельного. Я уматываюсь, как псина, и мои мечты сводятся к единственному скромному желанию: добрести до палатки и сдохнуть там. Думаю, я не один придерживаюсь такого мнения. — Отбой, — Дейв отряхивает руки и выбирается из ямы. Как всегда, немногословный, он сваливает в палатку. Мы с Томом, и Георг с Густавом идем в свои. Я падаю лицом на спальник и пытаюсь провалиться в сон, но мой брат, похоже, настроен иначе. Он берет книгу и начинает читать вслух выдержки, которыми достает меня всю неделю. — Ты подумай, вот придурки, — хмыкает он, надкусывая зеленое яблоко. — Тут написано: «…в средние века эпидемия Черной Смерти продемонстрировала полную беспомощность средневековой медицины и бессилие религиозных институтов в борьбе с чумой, следствием чего стало гонение на потенциальных «отравителей»». То есть, получается – «Остров Смерти» – это ничто иное, как место, куда, как скот, сгоняли людей с подозрением на чуму и оставляли умирать? — Ты как с дерева слез, — даже не поворачиваюсь в его сторону. — Ты думаешь, чего Дейв так завелся? Это одно из самых крупных захоронений. Если чума выкашивала целые деревни, на их погребенных руинах можно много чего найти. Если, конечно, пласты почвы не наросли в тех местах толщиной в километры. Остров Смерти для нас – настоящая золотая жила. — Фантастика, — Том переворачивает страницу. — Вот, послушай, выдержка из дневника средневекового жителя: «Остров Смерти – ничто иное, как наша братская могила. Чтобы избежать распространения болезни, они ссылают сюда всех, кто имеет нездоровый вид», — Том прерывается, поднося книгу ближе. — А дальше он пишет: «... Семь месяцев подряд мы жили под свист этого бича. Каждый вечер, отходя ко сну, мы спрашиваем себя, проснемся ли завтра? Каждое утро мы ощупываем себе подмышки и пах. Стоило почувствовать хоть небольшой жар, как человек впадает в смертельную тоску и смотрит на вас безумными глазами. При каждом вздохе невольно приходит в голову мысль - уж не с этим ли глотком воздуха в меня вошла зараза? Расставаясь с другом, каждый задается мыслью: «Кто? Он или я, а может быть мы оба?» Ткачи умирают прямо в своих мастерских, рухнув у остановившихся станков; золотых дел мастера испускают дух у своих остывших тиглей; менялы - у своих прилавков. Дети умирают, вскарабкавшись на смертный одр, где лежит уже остывший труп матери. А зловоние, зловоние ползущее над городом! Все улицы вымощены мертвыми телами». — Том? — перебиваю я его. — У меня уже есть диплом историка. Сделай одолжение, читай про себя? — Но это офигеть, как интересно. Ничего ему не отвечаю. Накрываю голову спальником и молюсь, чтобы сон накрыл меня быстрее. Делаю это не потому, что хочу потешить свое самолюбие или что-то вроде того, просто фикбук для меня с некоторых пор стал слишком открытым :( Небезопасно тут выкладывать фики в открытом виде, а решения лучше пока не придумала. Заранее прошу прощения. Буду переводить в закрытый режим. Спасибо, если решите присоединиться к моей группе :) Всем удачи! Люблю всех своих читателей. Часть 2 ~*~*~*~ Всю ночь снится какая-то херня. Горящие глаза смотрят на меня из темноты, умоляющие, словно желающие что-то сказать. Люди вереницами уходят в туман. И каменная мостовая, а на ней – башни, горы тел, бездвижных и завернутых в куски белой материи. «Вы можете потревожить тех, кто спит вечным сном в этой земле», — резко открываю глаза от этой мысли. Посмотрев на часы, понимаю: сейчас пятый час утра. Бросаю взгляд на братца, который, ни о чем не думая, дрыхнет с улыбкой на губах и в объятиях с книгой. Сплевываю. Это все его чертовы исторические сводки. Беру свою лопату и плетусь на улицу — один фиг я хреново сплю на природе, так хоть поработаю без того, чтобы постоянно ловить на себе стальной взгляд Хаммера. Странно. Готов поспорить, что вчера тут не было того холма, вокруг нас было ровное поле, но теперь, чуть поодаль от того места, где мы вбили палатки, высится некрупная, поросшая травой насыпь. Я направляюсь в ту сторону и обхожу его вокруг. Интересно, как я не заметил ее? Втыкаю лопату и начинаю отковыривать слои почвы. На удивление, они отваливаются легко – комьями, словно кто-то за ночь насыпал свежей земли. Втыкаю лопату еще и еще, пока не раздается глухой стук. Удивленно заглядываю в образовавшуюся ямку. Доски? Мне приходится сделать еще пару движений лопатой. После этого я понимаю, что действительно упираюсь во что-то вроде стенки. Доски гнилые. Они легко крошатся от ударов штыка, и я начинаю водить по ним руками. Наверное, я напираю слишком сильно. Грунт поддается моим нажатиям и внезапно начинает проваливаться внутрь, а я, не удержав равновесие, валюсь следом. — Воооа! — эхо далеко разносит мой голос. В следующее мгновение мой рот, нос и глаза забивает земля, и я оказываюсь в непроглядной тьме. Я нахожусь внутри земляной насыпи. ~*~*~*~ — Билл! — чуть погодя снаружи слышатся голоса. Тусклый свет пробивается через щель, а я с трудом открываю веки и вижу, как на улице мелькают тени. Обеспокоенное лицо Тома и Георга показывается в просвете, после чего раздался еще один голос: — Какого хрена он полез копать в пятом часу утра? — А я знаю? Густав, позови Хаммера. Пусть он придет с … хаммером… и отхаммерит этого идиота. — Разойтись, — похоже, что Дейв и без них услышал мой вопль. — Билл, ты в порядке? — Да вроде того, — неуверенно отвечаю и ощупываю свои конечности. Секунда тишины дает мне шанс собраться с мыслями. Потом раздается удар страшной силы, в стороны летят щепки, клочья корней и земли. Дейв бьет еще раз и не успокаивается, пока не расширяет дыру настолько, что в нее может пролезть человек. — Ни шагу в сторону, — командует он. — Фонарь, Георг. Через минуту он пролезает ко мне, и темноту рассеивает одинокий блеклый луч электрического света. Я сажусь на задницу и оглядываюсь по сторонам. — Черт побери, Дейв. Где это мы? — потираю ушибленный затылок. — Ты вообще помнишь, чтобы этот холм был тут вчера? Никакого ответа. Настороженный, как лисица, Хаммер весь поджимается; в такие моменты он особенно напоминает охотника за легкой добычей. Даже в темноте я вижу, как блестят его глаза. — Похоже, ты нашел что-то, — отвечает он и крадущейся поступью начинает двигаться вдоль стены – земляной насыпи, смыкающейся над нами наподобие купола на каркасе из досок. Импровизированный потолок уходит вверх на несколько футов и вызывает давящее ощущение, какое может возникнуть при клаустрофобии. Каменные стены вдруг смыкаются, обступают меня. Мне кажется, что мы заперты в темном, холодном, страшном чулане. Я шумно сглатываю и прогоняю этот образ. — Знать бы еще что это, — кидаю неуверенный взгляд на брата, который наблюдает за нами снаружи. Дейв отходит к стене, отбирает у меня лопату, прихваченную в состоянии аффекта при падении и осторожно отковыривает слой почвы, но уже изнутри. — Подержи. — Дает мне фонарь. Свечу на что место, где он ведет раскопки. Мне кажется, или оттуда начинает сочиться мутная коричневатая жидкость? Дейв тоже видит это ,и лицо его искажается на глазах. Удивление сменяется отвращением, а через мгновение я слышу только его вскрик: — Вот черт! — и вместе с этим он отлетает к противоположной стенке. Грунт там, где касалась его лопата начинает распирать. Нет, буквально, стена вдруг принимается бурлить, как болото, и тут же, прежде, чем я успеваю отскочить, из отверстия вырывается поток противной бурой жидкости. Примерно с двадцать сантиметров в диаметре, он прорывается, как труба под напором, и хлещет на пол, а я вскакиваю на ноги, спасая свои кроссовки. — Двести баксов, Дейв, — выкрикиваю я, ретируясь с пути вонючей лужи, растекшейся на земляном полу. К счастью, воды совсем немного, и нам с Дейвом не надо срочно карабкаться наверх, во избежание быть затопленными. Дейву не до этого, он вообще не слушает меня. Глаза его останавливаются на образовавшейся дыре и чуть расширяются. Заканчивая с возмущениями, смотрю туда же и в восковом свете фонаря вижу то, что так напугало или восхитило Хаммера. Рот мой открывается сам собой. — Том? Георг? Вам надо это видеть, — я навожу на них луч фонаря. Ребята с опаской переглядываются, но все же, один за другим, начинают спускаться к нам. ~*~*~*~ — Ни… хрена себе, — изрекает мой брат, когда его ноги касаются хлюпающего пола. — Ну ты, Билл, как всегда. Они таращатся на размытую земляную стену. Оттуда, страшно белея в полумраке раннего утра и дрожащего луча света, на нас глазеют черепа. Около дюжины, желтоватые, скалящиеся лишенными губ ртами и зияющие пустыми глазницами, они абсолютно недвижны. Мы тоже застываем на месте. Дейв первый берет себя в руки. — Похоже, правда про могильник. Ты нашел их, Билл. Нам нужно копать прямо здесь. — Чего? Дейв, нет, здесь нам копать не нужно. Вдруг эта зараза все еще жива? Чумные могильники великой эпидемии – не самое санитарное место, не находишь? — начинаю протестовать. — Ты же читал, микроб чумы никогда не умирает, никогда не исчезает, он может десятилетиями спать где-нибудь в завитушках мебели, или даже в стопке белья! — Мы за раскопками приехали, не забыл? Тащи лопаты, Веллер. Георг с готовностью лезет на поверхность. Конечно, о сне все мои товарищи тут же забывают. Не знаю, почему, эта идея не кажется мне такой уж удачной. По необъяснимым причинам, мне хочется побыстрее уйти из этого места и выкинуть из головы засевшие там слова фермера, но вместо этого Том сует мне кирку, и я послушно беру ее, отхожу к дальней стенке и приступаю к делу. На улице начинается гроза. Кажется, я слышу раскаты грома снаружи, а в нашем кургане постепенно становится темнее. — Нам не надо убрать палатки? — спрашивает Том, повернувшись к Дейву. — Нет. Копай, — единственный глагол, который мы слышим от него за последние часы. Спина Хаммера блестит от пота; в свете единственного луча он выглядит одержимым. Брат двусмысленно смотрит на меня. Кручу пальцем у виска и отворачиваюсь. Снаружи громыхает все сильнее. Как странно, летом не так часто бывают грозы так рано с утра, особенно в этом регионе Германии. Георг достает из стены очередной череп. Упавший песок, не удерживаясь на отполированной временем кости, осыпается с нее, частично проходя в пустующие глазницы. Георг втыкает лопату в пол, вешает его на окончание черенка и театрально возводит глаза к потолку. — Увы, бедный Йорик! Я знал его, Горацио; человек бесконечно остроумный, чудеснейший выдумщик… — начинает цитировать он, а мы с Томом и Густавом поворачиваемся и смотрим на этот концерт. — Быть иль не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль души терпеть удары и щелчки, обидчицы судьбы иль лучше встретить с оружьем море бед и положить конец волненьям? — Слышь, ты? Артист. Я сейчас тебе положу конец, — Густав подходит к нему и пытается снять с лопаты череп. — Георг, это уже чересчур. В Веллера как демон вселился. Он начинает ржать и отталкивает Густава локтем. — Да ладно тебе, — он прокручивает череп на черенке. — Я немного отдохну и потом продолжим. Хе-хей, черепушечка! Он как следует прицеливается и сбивает кость мощным ударом так, что та отлетает к стене и с хрустом разбивается на несколько частей. Стараюсь не обращать на это внимания, тем более, что победный вопль Дейва внезапно оглашает тесноту кургана. — Ты смотри! — восклицает он. Оборачиваясь, мы видим, как он вытягивает из ямы нечто похожее на нить. При ближайшем рассмотрении это оказывается чем-то вроде женского ожерелья. Тонкий шнурок, на котором висит горлышко от горшочка. Возможно, раньше, этот мини-сосуд был целым. — Это похоже на травяной оберег, — Дейв внимательно смотрит на него. — В такие раньше складывали травы, чтобы отпугивать запах болезни. — Положи на место! — не успеваю я опомниться, как все взгляды устремляются на меня. Я не узнаю свой голос, рычащий и чужой, но он несомненно исходит из моих уст. — Эта вещь не принадлежит тебе! — Билл? — Том испуганно роняет лопату. — Ты чего? Мотаю головой. Странно. Я не собирался ничего говорить, а ребята, включая весьма озадаченного Дейва, все еще глядят на меня, как на саму смерть. Глупо получается. И что это на меня находит? — В смысле… Убери его. Вдруг заразное, — брякаю и отворачиваюсь. Больше никто из нас не говорит ни слова; неловкая тишина воцаряется в могильнике. Дейв убирает шнурок в карман, а снаружи, вдвое громче, чем до этого, доносится раскат грома. Дождь шумит, как океан, навевая прохладу. Георг оставляет в покое раздавленный им череп и выглядывает в щель между досок. — Как непогода разбушевалась, слушайте. Мне надо убрать в фургон металлоискатели. Замочит нафиг и половины оборудования лишимся… Эй! — теперь уже он замечает что-то. — А это что еще за хренотень? Стойте! Быстрее кошки он вылезает по скользкой траве, царапая почву ногтями и скрывается в пелене дождя, а мы с Томом снова отвлекаемся и поднимаем головы. Переглянувшись, тоже лезем за другом. Крики Георга удаляются, его самого уже почти не видно в тумане, а мы, оскальзываясь, спешим на звук его голоса. Увидев то, что заметил Георг, мы с братом замираем, как парализованные. Георг стоит, открыв рот, а мы едва не врезаемся в его спину, когда тормозим. Все поле со стороны дороги и дальнего края теперь скрыто под полосой тумана. Даже намека на траву не видно, как будто молоко разлито вокруг. Мимо нас, вдоль четко вычерченной линии, движутся какие-то фигуры. Я ясно вижу их – такую же длинную вереницу людей я встретил вчера во сне. Они выходят из мглы и скрываются в ней. На людях длинные одежды, лица прячутся под черными капюшонами. Сложно сказать, мужчины передо мной или женщины. Дождь стекает по тонким лицам, покрытым ссадинами. Белые пальцы сжимают гробы. Они несут их осторожно, с присущей могильщикам обреченностью, движения их бесшумны, они не издают ни единого звука и не обращают внимания на нас. Но я слышу их шаги. Эти тени или люди идут прочь от нас, словно плывут в параллельном измерении, но звук их шагов по грязи отмеряет удары моего почти останавливающегося сердца. Впереди всех идет человек, чье лицо скрывает маска с огромным, наподобие птичьего, клювом. Он останавливается и оборачивается, смотря прямо на нас сквозь туман. Красные круглые окуляры прячут его глаза, но я точно уверен – он видит нас. Я машинально впиваюсь пальцами в рукав толстовки Георга. Том делает то же самое с моей правой рукой. — Билл, че это за херня? — шепчет он мне в ухо. Я панически мотаю головой. Человек-птица больше не смотрит на нас. Он продолжает свой путь. Готов поклясться, он только что предупредил нас о том, что дальше соваться не стоит, но мои ноги словно прирастают к земле, и я не могу сдвинуться с места. Том и Георг тоже стоят. Дождь течет по их шеям и лицам, попадая в рот и глаза - страшный дождь, пробудивший какую-то неведомую силу. Вдали, из тумана, скрывающего безжизненное поле, над головами молчаливых обезображенных людей в плащах, одиноко зазвонил колокол. — Пацаны. Мотаем отсюда! — этот звук словно пробуждает меня. Колени мои подгибаются, и я понимаю, что меня ничто не держит. Как по команде, Георг и Том разворачиваются, начинают мотать от этого места во все лопатки. Мы летим с такой скоростью, что не замечаем, как на нашем пути вырастают еще две фигуры. Я не успеваю притормозить и со всей силы налетаю на этого незнакомца. — Ааа! — ору я и изо всех сил отталкиваю его от себя. — Том! Они нас окружили! Фигура делает неловкий шаг назад, взмахивает руками, а потом с громким матом шлепается прямо на мокрое поле. — Брандлер, мать твою за ногу! Ты осоловел? — слышу из тумана голос Дейва. — Какая хрень тебя укусила?! — Дейв, ты? — еле выдыхает Том. Георг, с прилипшими ко лбу волосами, хватает ртом воздух. Мой брат сжимает зубы и кулаки в попытке вернуть сердце в грудную клетку, а я уже вообще ничего не понимаю. Густав помогает Хаммеру подняться, оба смотрят на нас, как мы смотрели на толпу загадочных людей с минуту назад. — Так, — Дейв осматривает испорченные джинсы. — Мне звонить в больницу? Или вы объясните… — Дейв. Нам надо валить отсюда, — шепчу, как заведенный. — Там… — Там херня какая-то. Мы вискарь вроде только вчера глушили! А мерещится нам сегодня! — заканчивает за меня брат. — Твою мать. Какой вискарь? О чем вы? — Дейв начинает выходить из себя. — Там люди, Дейв. Несут гробы. И этот, с клювом! — Чумной доктор! — перебивает меня брат. — Он выглядел как те, которые были в средневековье! Ты видел картинки в книгах! — тараторил вместе с нами Георг. (доктора, лечившие людей от чумы выглядели именно так – костюм с кожаной маской, в виде птичьей головы. По поверьям, вид птицы отпугивал болезнь, а в кончик клюва они клали травы от запаха) Дейв и Густав переглядываются, на всякий случай отходя от нас на шаг. — Ладно. То, что Брандлеры на голову контуженные, мы в курсе. Но ты, Георг! Я был о тебе более высокого мнения. — Послушай меня, Дейв, — Георг хватает его за рукав. — Тут какая-то херня творится. Нам надо прекратить раскопки. — Черта с два я их прекращу! — перебивает Дейв и тыкает в грудь Веллеру пальцем. — Мы только нашли золотую жилу! — Послушай нас, Дейв… — Это ты послушай, — Хаммер начинает злиться. — Если ссышь, лови тачку и уматывай. А я доведу все до конца. Он разворачивается и зло выдыхает облачка пара в промерзший от дождя воздух. — Дейв, — мы спешим догнать его. — Послушай... — Мать вашу, где этот курган… — бубнит Хаммер, чавкая кроссовками по траве. Он бессмысленно ищет его справа и слева от себя, но не видит ничего в мареве, столь внезапно накрывшем поле. Мы спешим за ним, пытаясь вразумить чокнутого профессора, но он и слушать ничего не желает. Не унимающийся дождь хлещет нас по лицам, затекает под одежду, и я начинаю дрожать, но не теряю надежды развернуть процессию к минивэну. — Дейв, серьезно. Внезапно и он останавливается, как вкопанный. Я бросаю взгляд на то место, куда он таращится. Мне кажется, что туман приближается, но за это я бы не ручался. Если он приближался, то опровергал все законы природы, потому что ветер — легкий бриз — дул с нашей стороны. За пеленой дождя едва можно различить дальше кончика своего носа, и я уже не уверен абсолютно ни в чем. — Где этот чертов могильник? — рычит Дейв. И в самом деле, его больше нет. На том месте, где мы только что копали – абсолютно ровная земля. — Это не то место… — неуверенно произносит Том. — Да? А где то тогда? — Я не знаю, Хаммер, — брат стирает струи воды с шеи, со лба. — Слушай. Пошли в машину? Мы продрогли, давай включим печку. Как эта херня прекратится, пойдем копать твои черепа. Но сейчас нам надо прийти в себя. Часть 5 Скрепя сердце, Дейв соглашается. Черт его побери, в конце концов сейчас всего лишь около семи утра. Мы идем в направлении машины, но и она, как назло не виднеется за потоками воды. Дождь становится все сильнее, а туман густеет. Он такой белый, что единственное, с чем я могу его сравнить, это с только что выпавшим снегом, почти сливающимся с серостью дождливого неба. Но снег всегда отражает тысячи и тысячи алмазных лучиков солнца, а этот странный яркий и чистый туман не блестит совсем. — Где наша тачка, мать ее? — от холода у Георга зуб на зуб не попадает. Мы тоже не видим ее. Ландшафт словно меняется и, к своему удивлению, мы натыкаемся на деревья. Небольшой клочок леса вырисовывается прямо перед нами – огромные дубы заслоняют нам путь, и мы в изумлении застываем. — Пацаны, тут ведь не было деревьев… — шепчет Густав охрипшим от холода голосом. — Ну тогда откуда они возьмутся? Вырастут за ночь? — неуверенно оборачивается к нему Дейв. Нам не остается ничего другого, кроме как встать под ближайшее и притесниться друг к другу. Мы ожидаем, когда кончится дождь, и при том все из нас слишком напряжены, чтобы говорить. — Вы чувствуете это? — Георг поворачивается ко мне. Над полем разносится запах чего-то тошнотворно сладкого. Едва я принюхиваюсь, как мне в ноздри ударяет такая вонь, что заглушает даже страх замерзнуть под ледяным дождем. Я чуть ли не задыхаюсь и приходится закрыть рот и нос рукавом, но это мало помогает. — Что за смрад? — глаза Дейва впервые выражают что-то наподобие недоверия. Он никогда ничего не боится, но сейчас даже он кажется сбитым с толку. — Как будто сотни трупов… — Откуда ты знаешь, как воняют трупы? — вопрошает Густав. — Лучше не спрашивай, — Дейв прикрывает ладонями лицо. Я инстинктивно делаю шаг назад. Моя нога наступает на что-то мягкое, и слышится резкий, противный писк. Я перевожу глаза на траву, думая, что оттоптал брату ногу, но вместо его шнурков вижу злые крысиные глаза, смотрящие прямо на меня. — Крыса! — отскакиваю я. Георг тоже шарахается в сторону. Густав приоткрывает рот. — Ребят… — он хлопает по руке меня и Дейва. — Не крыса. Крысы. Уставившись в направлении куда указывал Густ, мы едва не откладываем тонну кирпичей. Грызуны, маленькие, зубастые, надвигаются на нас. Их блестящие глазки злобно пожирают нас, а зубы щелкают, как щипцы для колки орехов. Одна, две, целые десятки грызунов семенят в нашем направлении через все поле. Даже без предупреждения я бы не сунулся к этим тварям ближе, чем на километр. Но сейчас они сами ползут в нашу сторону, и Дейв принимает единственно верное решение. — Черт. Раз они идут к людям, значит… — Они бешеные, — заканчивает за него Том. — Бежим! — командует Дейв и мы пускаемся через лес во весь опор. Я не имею никакого понятия, что за хрень творится с нами с самого утра. Это все напоминает плохой сон, чью-то злую шутку, притом совершенно не смешную. Готов поспорить, Том думает так же, потому что, смотря на него, я вижу только поджатые губы и взгляд, полный ужаса. Я ни о чем не спрашиваю. Вместо разговоров я лечу во все лопатки, продолжая слышать клацанье мелких зубок за спиной. Лес становится гуще. Крысы гонятся за нами с противным писком, я слышу шуршание их крошечных шерстяных телец. Дождь чуть утих, но это ничего не значит. Я понятия не имею, куда нам бежать. Дейв несется впереди, прокладывая дорогу сквозь доходящие до колен заросли трав и молодую поросль деревьев. У него нет времени выбирать направление. В голове всех нас бьется только одна мысль — убежать от этих отвратительных серых тварей. Я оборачиваюсь. К моему удивлению писк начинает смолкать. Крысы оставили нас? Я останавливаюсь. — Билл, сейчас не время! — Том тянет меня за рукав, но я отмахиваюсь. Георг и Густав тоже останавливаются. Дейв оборачивается, чуть отбежав от нас. — Ребят, их нет… — стираю с лица дорожки воды. — За нами никто не гонится. Все прислушиваются, но шума действительно больше не слышно. Мы переглядываемся и чувствуем себя полными идиотами. В самом деле, откуда тут могли взяться крысы? Дейв в это время поднимает голову и смотрит в просвет между деревьев. — Есть и еще кое-что. Похуже крыс, — замечает он и отряхивает колени. Ничего не понимая, идем в его сторону. Челюсть наша отвисает до самого пупка. — Это… Что еще… — пытается выдавить связный вопрос Георг, но у него мало что получается. Гибкие ветки кустов на краю леса расступаются перед нами, и мы обнаруживаем, что стоим на околице, возле небольшого поселения, раскинувшегося на несколько миль. Самым интересным в нем кажется даже не то, что домики напоминают декорации киностудии, а то, что судя по всем пометкам на карте, здесь не должно быть никакой деревни. Дейв всегда отмечает места подальше от людских глаз. Не могли же мы за пять минут пробежать до дальнего поселения, откуда вчера к нам пришел тот фермер? — Парни. Нам надо к машине. Серьезно. Это ненормально, — оборачивается к нам Густав. — О нормальности речи не идет с самого утра, — ворчу я. К нашему огромному удивлению, Дейв внезапно начинает двигаться в направлении деревушки, и Георгу приходится проворно поймать его за руку. — Стой, Хаммер. Тачка в другой стороне, — произносит он, но профессор смотрит на него вымученным, совершенно пустым взглядом. От удивления Георг отпускает его запястье, а Дейв опуская руки по шву, идет прочь от нас, как марионетка, ведомая умелым кукловодом. Том открывает рот и снова прикрывает его. — Куда его теперь черти несут, твою мать?! Никто из нас не знает. Мы тупо смотрим, как Дейв исчезает в тумане, а затем выплывает из него уже ближе на подходе к деревушке. Георг сжимает кулаки и идет за ним. — Стой. Ты-то куда? — Пошли. Вернем его, и, если надо, он пойдет обратно к тачке переброшенный через мое плечо. Я едва не завыл. Сейчас только этой заминки не хватает. Мы трусим за Дейвом, но стоит нам поравняться с первым домом, как мы обнаруживаем странную вещь: Хаммера и след простыл. Он словно растворился в пустоте. — Куда он делся? — мы в недоумении осматриваемся по сторонам. Деревушка хранит мрачное молчание. Нас настолько поглощает зрелище, что на секунду мы даже забываем даже о Дейве. Внезапно, Тому и мне приходит в голову одна и та же мысль. — Слушай, это не выглядит, как современное поселение. Она выглядит … — Как средневековый город … — Да хорош вам, — отмахивается Георг, хотя на деле в его лице никакой уверенности. — Какой еще средневековый город? — Такой. Смотри… — я толкаю всех за угол ближайшего дома. По улице недалеко от нас снова движется процессия, вроде той, что мы повстречали с утра. Люди, одетые в длинные балахоны выворачивают из здания церкви. Тихо переговариваясь и склоняя головы, они передают по рукам завёрнутые в саван тела, а мы с Густавом и Томом застываем, завороженные зловещим зрелищем. Лица людей бледны, перекошены и покрыты ссадинами. Искаженные черты выдают горе, отпечатавшееся у каждого прихожанина. Справа рыдает женщина. Она прижимает к груди крошечный бездвижный сверток, протянутый ей высоким мужчиной в плоской шляпе. Нам в нос снова ударяет нестерпимое зловоние, и мы вынуждены прикрывать лица. — Ребят, я не хочу вас пугать, но по всему похоже, что это долбанное средневековье, — шепчет нам в ухо Густав. — Прекратите пороть чушь, — шипит уголком рта Георг. — Сам посуди. Эти запахи. Крысы. Люди в темных одеждах. Чумной доктор… Каким-то образом мы попали во временную петлю! Во времена пандемии Черной Смерти! Перекошенное лицо Веллера возникает напротив его носа. — Густав. Это не средневековье. Мы находим нашу тачку. Находим Хаммера. И дуем отсюда во все лопатки. — Я боюсь, что тачек еще никто не изобрел, — Густав указывает взглядом на телегу, запряженную лошадью, куда печальная процессия сгружает трупы. Бо-о-м-м… — раздается звон колокола прямо над нашими головами. Прожив в Германии всю свою жизнь, и я, и Георг с Густавом, знали, как звонит колокол в маленьких поселениях. Еще никогда прежде мы не слышали такой одинокий, низкий глухой тон. Бо-о-м-м… — горестный звук тяжело повис в воздухе. — Бо-о-м-м! Мы переглядываемся. Это не может быть колокол, возвещающий о начале церковной службы. Почему же звук его так невыносимо печален? — Бо-о-м-м! Люди грузят тела на повозку. Возница стегает лошадь, и мерный стук ее копыт доносится до нас, перекликается с тревожным гулом, все еще резонирующим в ушах. Мы с ребятами снова прячемся за угол дома. На лицах наших отражается одно и то же растерянное выражение. — Слушайте, это дико звучит. Но я склонен согласиться с Густавом, — вслух выражаю я свои опасения. — Что-то ужасное смогло освободиться, когда обрушилась стена чумной ямы. И похоже, что оно становится все сильнее. Сначала было просто предупреждение. А теперь колокольный звон… запах, который ощущаем все мы. А теперь уже… — я смотрю на мрачные каменные дома, хранящие мертвое молчание. — Зачумленный город. Том, Густав, Георг затихают. Георг переводит глаза на мрачное, стоящее поодаль здание, в сторону которого двигается возница. Наверное, именно туда свозят все трупы. — И? Ваши идеи? Что будет дальше? Мы что должны тут теперь торчать? — он сжимает кулаки. — Как мы сможем отсюда выбраться в целости и сохранности? И куда можем обратиться? Как все это остановить? Где нам искать дурака Хаммера? И что, погибать теперь здесь, от этой проклятой чумы? Ни одного ответа на эти вопросы не находится ни у кого из нас. Я прикладываю пальцы к вискам. — Я понимаю только одно. Кажется, мы с вами на ожившем во времени «Острове Смерти», ребята. Часть 6 ~*~*~*~ В твоих глазах была правда, На твоих губах — лишь смерть. Этой ночью я проясняю для себя Путь, что предо мной лежит. © Let Me Fall С тех пор, как мы с ребятами убежали от крыс, проходит всего несколько часов, но кажется, что за это краткое время изменилось абсолютно все. Мы сидим на бочках на задворках хижины, подпирая головы руками и думая, что нам делать с этим свалившийся на наши задницы приключением. Насколько все это реально? Мы не представляем. Мы даже не знаем, не находимся ли сами в смертельной опасности, если в воздухе витает зловонное проклятие пандемии. Брат поднимает на меня глаза. — Вот тебе и покопались в древностях, — вздыхает он. — Ладно. Давайте проведем мозговой штурм, — наконец, изрекает Георг, уставший от самокопания. — Когда начались странности? — Сегодня с утра, — отвечаю я. — Когда я провалился в могильник. — Я думаю, это все связано. Ты провалился и тем самым мы потревожили их души. Хотя и дико звучит… — И что нам теперь? Мы не сможем закопать все обратно, ты уж извини. Мы даже то место потеряли! — напоминает Том и снова возвращается к своему занятию по складыванию башенки из камешков; делает он это с таким отрешенным видом, что невольно навевает ассоциации с пациентами в домах скорби. — Да. Значит, нам надо как-то эти души успокоить с этой стороны. Найти, почему они держат нас! — замечает Густав. — Нам надо найти Хаммера. У него самая лучшая голова, — вторит ему Том. — Для начала нам надо слиться с толпой и каким-то образом не выделяться на этой местности. Нам нужна одежда и укрытие. — Твои предложения? — я встреваю в их перепалку. Том выразительно смотрит на дверь ближайшего к нам открытого дома. — Что? Том, нет! Нет, нет, нет, — глаза мои округляются от ужаса, когда я перехватываю его взгляд. — Как современный человек, ты знаешь историю! Смертность среди заболевших составляла выше семидесяти процентов. Чума не лечилась! Она во всем городе, Том. Тут никакой санитарии… Ты знаешь, черт тебя дери, что самым испытанным рецептом является "cito, longe, tarde" — бежать из зараженной местности скорее, как можно дальше и возвращаться как можно позже! — Ну мы-то не средневековые крестьяне. Мы не должны заболеть! — Том неуверенно слезает с бочки. — Пошли, ребят. Разберемся с этой фигней как можно скорее. Мне здесь не по себе, — сказав это, он целенаправленно идет к открытой двери. Поколебавшись, я следую за братом, проследив, чтобы нам на глаза не попался никто из местных; или, как вариант, чтобы мы не попались на глаза им. Каменные ступени ведут нас на порог чьего-то просторного, но мрачного жилища. Нам беспрестанно приходится зажимать носы, чтобы избавиться от смрада. Мы осторожно заглядываем внутрь. Том проходит первым. Воздух пахнет рыбой, какими-то благовониями и сладковатым, тошнотворно-приторным запахом смерти. Такой витает по всему городу и прилипает к коже тяжелой паутиной. Возле очага я вижу три низкие лежанки, большую соломенную корзину, стол и грубо сколоченный трехногий табурет. Нам везет, в доме никого нет. Точнее, нам так кажется. Когда я поворачиваюсь, взгляд мой натыкается на чьи-то округлившиеся глаза, и я машинально отступаю на шаг назад. Том следит за направлением моего взора. Это оказывается девушка. В простеньком сером платье, она сидит в углу, сжавшись в комочек. Лицо ее мокрое от слез и напуганное от вида внезапных гостей, но меня удивляет не это, меня удивляет цвет ее кожи – светло-молочный и матовый, как опал. Глаза незнакомки горят болью и обидой, они словно обжигают, если внимательно вглядываться в них. Тонкие пальцы теребят грубую ткань подола. На секунду в моей груди что-то ухает вниз. Девушка безумно красива… — Фак. Нам не сюда, Билл, — Том хватает меня за рукав и пытается увести, но я не говорю ни слова. Что там, я и двинуться-то толком не могу. Вместо этого я смотрю на незнакомку, а она точно так же смотрит на меня. Дернув меня еще раз, Том понимает, что усилия его бесплотны. — Черт. Да ты издеваешься, что ли? Нашел время! — брат сжимает зубы и продолжает предпринимать попытки. Я отодвигаю его в сторону, легко, как пушинку и иду в дальний угол помещения, присаживаясь на корточки перед девушкой. На вид она едва ли старше меня. Поднимая глаза, она заглядывает мне в лицо, и я чувствую легкий, но приятный холодок на коже. Какое невероятное ощущение… — Привет, — тихо произношу я внезапно отнявшимся языком. — Как тебя зовут? Она сжимается, словно я не говорю, а заношу руку для удара. Во взгляде мелькает недоверие и холодная подозрительность. — Ты умеешь говорить? Меня, — я прикладываю руку к груди, — зовут Билл. — Убирайтесь! Здесь нечего брать, все уже забрала Черная Смерть! — выплевывает незнакомка на языке, который я едва разбираю. Мне удивительно хочется дотронуться до нее и понять, что она реальна, но я пока еще сдерживаю странные позывы. — Мы пришли сюда не затем, чтобы грабить или убивать, нет, — я стараюсь говорить ровным, убедительным голосом. — Мы… заблудились. Потеряли своего друга, который пропал где-то здесь. И если ты поможешь нам, мы сможем тоже помочь тебе… — в поисках подтверждения собственных слов оборачиваюсь на брата, который стоит в дверях, черный как туча. Георг и Густав тоже заходят в дом, видимо, заволновавшись, что нас нет так долго. Том одними губами обкладывает меня матом, досадуя, что он выдвинул идею забраться именно в эту дверь. Голос незнакомки остается все таким же ледяным. — Вы ничем не поможете мне. Я не хочу никого видеть, — с этими словами она утыкается лбом в колени и всхлипывает. Возле нее лежит маленькая тряпичная кукла. Кажется, я начинаю понимать. — Где твоя семья? — сажусь прямо на пол, не обращая внимания на стон недовольства от двери. — Моей семьи… нет… больше нет, — она поднимает на меня заплаканные глаза, и на секунду у меня сжимается сердце. — Родители на прошлой неделе, а вчера… — девушка сжимает в руке куклу и заходится в рыданиях. — Алания… — Твоя дочь? — Моя маленькая сестра. Они забрали ее на Остров Смерти потому, что она кашляла на рынке. Этот чертов торговец поднял шум! — голос девушки заглушают рыдания, она практически сгибается в три погибели на холодном дощатом полу. От упоминания Острова я непроизвольно вздрагиваю. — Тише, — тем не менее перехожу на шепот, ощущая еще один укол жалости и ледяного страха. — Тише. Сам не понимаю зачем, тянусь к незнакомке, забыв о всякой осторожности, и кладу руки ей на плечи. Она напрягается, но не прогоняет меня, а я чувствую, как по моим ладоням бежит легкая дрожь. Осторожно прижимаю темную голову к груди. Девушка неохотно идет в руки, но затем заходится в рыданиях и опирается на меня всем весом. — Я представляю, что ты чувствуешь. Нас с братом воспитывали в детском доме, — зачем-то произношу я. — У меня никого, кроме него. Уж точно нашу жизнь не назовешь райской. Девушка затихает через пару минут. Каким-то образом я понимаю, что шторм стих. Вряд ли она знает, что такое «детский дом»; и все же, ей понятно то, что я имею в виду. — Как тебя зовут? — тихо шепчу ей на ухо. — Эвелин. Как мою маму… — раздается тихий ответ, слышный лишь мне одному. Тому нужно пять минут, чтобы извиниться перед девушкой, вывести меня на порог и там выругать на чем свет стоит. Снаружи я узнаю о себе много нового, но слушаю брата только вполуха, так как в голове невероятно шумит. На моих губах держится запах – трав, чего-то сладкого, табака – тот самый, что источали волосы незнакомки. Не знаю, соображал ли я, подходя к людям близко при угрозе заражения, но Эвелин показалась мне такой разбитой. Ее слова про Остров Смерти пугающе быстро подтвердили наши теории по поводу временной петли. Мое сознание все еще рисует выражение лица девушки, а потом на ум почему-то приходит Дейв, и особенно то, с какой радостью он копал могильник. От этого образа становится не по себе. — Ты меня слушаешь?! — орет брат так, что я невольно выхожу из транса. — Нам надо найти дом, свободный от людей и продезинфицировать все там! — Она не больна, Том, — отзываюсь я на удивление спокойно. — У нас нет времени на то, чтобы заниматься поисками, нам надо скорее выбираться отсюда. Почему бы не договориться с Эвелин? — Конечно, зато у нас всегда есть время на эрекцию, — подначивает брат. — Ты уже и имя ее стрельнул! — Ай, брось. Ничего такого, — машинально касаюсь пальцами того места на запястье, где девушка тронула меня. — Просто ее помощь может нам пригодиться! — Ну разумеется, — Том округляет глаза. — Билл, очнись! Еще несколько минут назад ты сам не хотел идти в дом! Машу на него рукой. Он никогда не забывает о том, что он старший брат, а я действительно вдруг изменил свои намерения. Когда мы возвращаемся в коттедж, я снова подхожу к его хозяйке и быстро объясняю ей, что мы поможем ей со всем, что бы она ни попросила, если она не возражает против нашего присутствия. — Делайте, что хотите, — безразлично кивает она. — Этот дом уже не тот, каким был при маме и папе. Глаза ее при этом равнодушно скользят по стене, и я чувствую себя крайне неудобно. Но какой у нас есть выбор? — Скажи… Видишь ли, наша одежда не совсем… эээ… подходящая. У тебя найдется что-нибудь из того, что здесь у вас носят? — Возьми в той корзине. Там старые вещи отца, — кивает в угол, ни о чем не спрашивая. Мы с Георгом переглядываемся. Нас всех посещает одна и та же мысль: удачная ли эта идея, носить одежду того, кто умер от заражения? Когда вещи прикасаются к моему телу, я моментально начинаю чесаться, мне кажется, что я вот-вот сам слягу в лихорадке. — Ты выглядишь, как пугало, — подливает масла брат. — На себя посмотри, — напряженно бросаю я и дергаю его за дреды. Георг и Густав смотрятся не лучше нашего: из тех комплектов одежды, что нам удалось найти, лишь три не заношены до дыр и потому четвертый приходится составлять из женского платья. Эвелин дергается, но не говорит ни слова, когда Георг обрезает большими ножницами край грубого сарафана, видимо, принадлежащего ее матери. Она только сцепляет руки, а меня принимаются бесконечно мучать угрызения совести. Часть 7 ~*~*~*~ Мы до вечера ищем Дейва, слоняясь по улицам опустевшей деревушки. Густав определяет эту эпоху примерно четырнадцатым веком, прикинув, что именно тогда болезнь свирепствовала на всей территории Европы и выкосила половину ее населения. Зрелище, открывающееся нам, поражает своей новизной и в то же время ужасом и запустением. Неудивительно, что такой уровень санитарии доводит людей до эпидемий. Мы проходим мимо колодца, возле которого отощавшие и бледные тени, совсем не похожие на людей, черпают воду. Вряд ли они догадываются о том, что стоит ее кипятить перед употреблением. Том с отвращением смотрит, как две нечесаные женщины волокут по улице тюк с картошкой. По центральной площади вольготно разгуливают чьи-то куры и свиньи. Нам все еще приходится зажимать носы. Как говорят все учебники, в городах того времени стояла вонь, почти невообразимая для нас, современных жителей, и это утверждение оказывается правдой. Улицы пахнут навозом, гнилым деревом и немытыми людьми. Проходя мимо харчевни мы чуем запах бараньего сала и еды, на улице распространяют запах сырости развешенные простыни, а вдоль тротуара текут испражнения. Какой-то мужчина ведет упирающегося мула; его тело покрыто болячками размером с яблоко. Животное жалобно ревет, словно понимает, что доживает свои последние часы. Город словно гниет изнутри. Мимо нас катит повозка. На ней стоит клетка с людьми – старыми и молодыми, женщинами и мужчинами. Они рыдают и тянут руки, но тут же получают по пальцам хлыстом и потому вынуждены отодвигаться от прутьев. Шестеро чумных докторов в масках с клювами сопровождают смертельный эскорт. Они все сворачивают в направлении каменного укрепления, который Георг определяет, как сердце Острова Смерти. Похоже он прав. Именно туда по мощеным артериям и венам течет пандемия. — Чудовищно. Как же они жили в то время? — удивленно замечает Густав. — Не представляю. Вплоть до восемнадцатого столетия еще не была поставлена преграда разлагающей активности бактерий. Я не знаю, как человечество выстояло против эпидемий, — выдает Том, провожая взглядом кортеж. Смотрю под ноги. Задумываюсь: ведь сотни лет назад по этой дорожке ходили живые люди. А другие люди погибали в казематах, как скот, пока стоящие у управления пытались остановить заражение. И мы сейчас стали частью этой истории… — Знаете? У меня есть чувство, что все исходит оттуда, — смотрю в сторону страшного строения. — Что исходит? — вторит мне Георг. — Да я откуда знаю? Что-то нехорошее, — нервно отвечаю я, продолжая чесаться. — От этого здания тянет какой-то… Темной силой. Кому нужно было так обращаться с людьми? Том и Густав не отвечают мне, и некоторое время смотрят на черную громаду. Готов поспорить, им тоже не по себе при виде нее. — Ты подозреваешь, нам надо туда? — неуверенно спрашивает Том. — Ничего не хочу сказать, но очень может быть. Когда я смотрю на это строение, кажется, что в нем кроется наша тайна. — Как бы мне хотелось, чтобы ты ошибся, Брандлер. — неуютно ежится Георг, выражая нашу общую мысль. — Давайте отложим на потом путешествие в средневековый ад? У нас обостряется проблема почище философии. В этой дыре нам надо найти чего пожрать и при этом не подхватить yersinia pestis. Я киваю. Они подозревают, что я прав. Густав не говорит ни слова, Том отворачивается. Наверняка, мои слова заронили в их души сомнение. А еще всех беспокоит вопрос - куда же подевался чертов Дейв? Мы обходим большую часть улиц - и ни признака тех мест, где он мог бы находиться. Все это время над нами возвышается черное здание Острова, выделяясь черной громадой на фоне темно-синего неба - единственного места, куда мы пока не решаемся сунуть свой нос. — Ребят, а что если Хаммер… попадет туда? — содрогаюсь от собственных слов. — Хрен его знает, что будет, — удрученные, Том и Густав так и стоят посреди площади, погруженные в черные помыслы. — Пойдем к дому. Кажется, опять собирается гроза. Посмотрев на свои командирские часы, я охаю. Время действительно летит, как проклятое. На городок потихоньку начинают опускаться сумерки, нигде не видно ни огонька; город словно вымирает с наступлением мрака. Я бросаю еще один взгляд на стену, отделяющую Остров от остального мира, а затем нахожу мощенную камнем дорожку, которая ведет к дому Эвелин. Надо будет вечером расспросить ее о этом месте. ~*~*~*~ Эвелин неохотно снимает с окна четыре плошки и чашки и подает их нам. — Это вся посуда, — она поджимает губы. — А вилку? — брякает Том и тут же затихает под тяжелым взглядом. К счастью, Эвелин больше молчит, чем говорит, и потому игнорирует его идиотский комментарий. — А ты не будешь есть с нами? — вежливо предлагаю я, замечая, что хозяйка дома отходит и усаживается на кровать подальше от нас. — Не голодна. Предельно ясно. Мы вынуждены сесть за наш нехитрый ужин в абсолютном молчании. Перед тем, как усесться, Георг достает первый попавшийся котел, ставит его на огонь и кипятит в нем воду и всю посуду. После этого он осторожно ошпаривает яблоки и найденные в запасах овощи. Мы с друзьями смотрим друг на друга, как будто собираемся играть в русскую рулетку. Эвелин лежит лицом к стене на одной из продавленных коек, но даже оттуда я могу чувствовать ее грусть. Кидаю взгляд на ребят, затем снова на нее. Все же как-то кощунственно вторгаться в чужое горе вот так. Подумав немного, беру яблоко, стараясь держать его за веточку и подсаживаюсь к хозяйке дома. Нам надо как-то начать разговор. — Тебе стоит поесть. Сколько дней ты не ела? — осторожно кладу руку ей на плечо. — Не голодна, — все тот же глухой, отчужденный ответ. — Я понимаю. Но тебе надо поесть, — с легким усилием сжимаю ее платье. Она отмахивается, но я, разумеется, проявляю настойчивость. Девушка садится и раздраженно смотрит в мою сторону. — Чего ты привязался? Оставь меня в покое. — Не думаю, — улыбаюсь ей одним уголком губы. — Как не единственный ребенок в семье, ты можешь меня понять. При упоминании семьи зрачки ее снова темнеют, и я понимаю, что говорю лишнее. Тем не менее, я умудряюсь сунуть ей в руки яблоко. — Послушай, Эвелин, — я провожу пальцами по своим волосам. — На самом деле, у нас к тебе есть вопросы. Несколько. Она подозрительно смотрит на меня, но безмолвно ожидает продолжения. — Как давно у вас началась эпидемия? — я решаю начать издалека. Заслышав такое начало разговора, Густав и Том прекращают хрустеть сырой морковью. — Ты имеешь в виду, когда начали умирать люди? Киваю. — С год назад, когда к нам пришли путники из соседней деревни. Они кашляли, выглядели странно… Их выгнали из родного поселения. Едва они дошли до нас, как тут же умерли мучительной смертью. — И с этого все началось? — понимающе прищуриваюсь. — Да. Потом похожая болезнь вспыхнула на соседней улице. Потом еще через два дома… Вскоре весь поселок охватила хворь, — пояснила Эвелин, все еще хмурясь. Густав разворачивает свой табурет в нашу сторону. — Ясно. Скажи-ка, — я приступаю к второй части плана. — А что такое этот Остров Смерти? Кто им... управляет? Зубы Эвелины показываются в свете единственной свечи и это выглядит отнюдь не как ласковая улыбка. — Здание старого аббатства осквернено теми, кто считает, что они вершат благие дела! Оно построено на костях, и стены его испачканы кровью! Там правят бал хищники, твари, губители людских душ! — Я понимаю, что тебе непросто вспоминать. Почему ты так говоришь о них? — непроизвольно отодвигаюсь от нее подальше. — Все это делают с нами врачи. Те, кто очищает наши улицы от заразы, самые уважаемые люди в городе. Они не дают людям шанса на выживание и бросают их гнить в подземельях в попытке заточить болезнь! Они сами болезнь! — эти слова кажутся настолько резкими, что даже у моего брата округляются глаза. — Все это место, — продолжает Эвелин, — притянуло сюда тьму. Вы уже не выйдете, если попадаете на Остров. И для этого, — она пододвигается ко мне, заставляя шумно сглотнуть, — вам надо всего лишь проявить симптомы болезни! Остальное за вас доделают чумные врачеватели. — Я понимаю, — хриплю я отчего-то севшим голосом. — Они устроили там чумной дом. Но погоди, разве врачи не должны пытаться помочь? Черные глаза девушки в упор глядят на меня. Под их взглядом я чувствую себя едва ли не голым. — Спроси моих маму и папу, как они им помогли, — шипит Эвелин. — На нас наводят ужас даже их костюмы. При виде них мы понимаем, что сама смерть пришла по наши души. Не люди скрываются под их масками – это демоны, сбежавшие из ада. Как вороны, они слетаются лишь туда, где селится мор! Я с трудом моргаю. От ее дыхания и слов у меня в голове путаются все мысли. Удивительно, насколько она подтверждает наши с Густавом страшные догадки. — Эвелин? Пока мой брат не обделался от страха прямо на твоей кровати, — внезапно вторгается в наш диалог голос Тома, и я чувствую, что его вмешательство выводит меня из транса. — Ты хочешь сказать, что они нарочно… эээ… Убивают людей? — Что бы подумал ты, — девушка оборачивается к моему близнецу, — если бы они приходили к тебе в дом каждую неделю, обшаривали тут все углы, вторгались в наши жизни и не давали нам спокойно умереть в своих домах? Если бы они прижигали раны больным раскаленной палкой и не слушали их крики? Если бы нарочно проверяли, сколько живых осталось в каждой семье? — Не знаю, позвал бы полицию? — пожимает плечами Том, поморщившись. За спиной Эвелин я кручу пальцем у виска. — Нас некому спасать, — по-своему понимает она. — Они хотят одного – взять то, что принадлежит нам. После смерти… Нам никто не может помочь. В комнате повисает крайне неприятная тишина. Густав отворачивается в окно, сопоставляя услышанное и факты. На Георге вообще нет лица, она так и застыл, держа в руке свой недоеденный огурец. — Почему ты так уверена в этом? — тихо задаю свой последний вопрос. — Потому что… — она снова кидает на меня взгляд. — Я вижу, как они выносят из домов людей ценные вещи. Дом напротив нашего опустел две недели назад. Зайди туда и посмотри, что в нем осталось! Пальцы девушки начинают теребить висящий на шее амулет, и я машинально скольжу взглядом по ее груди. Шнурок и кувшинчик, наполненный травами – люди носят такие благовония, чтобы отбить болезнь. Где-то я уже видел подобную вещь. Но прежде, чем догадка приходит ко мне, Эвелин берет яблоко и снова отворачивается к стене, больше не произнося ни слова. Часть 8 Сказать, что мы собирались спать этой ночью, значило бы очень капитально соврать. Нам четверым напрочь перебило аппетит, мы так и сидим, молча и таращась в одну точку. У Тома вибрирует колено. Густав безостановочно барабанит пальцами по столу. Мы все пытаемся переварить услышанное. — Вы верите в это, парни? — все же находит в себе силы спросить мой брат, когда молчать уже не остается сил. — В то, что кто-то намеренно убивает людей, ускоряя распространение заразы? — Георг с сосредоточенным видом царапает ножом на столе какую-то фигуру. — Да. Кто-то вправду мог бы пользоваться их беспомощностью? После истории Эвелин это единственное, что приходит нам на ум. Все сходится: во время войн и эпидемий часто находились такие, кто не брезговал рваться к власти, делая вид, что думает о других. Возможно, целью этих людей является прибрать к рукам руины опустошенных деревень, возможно – просто пойти по головам ради удовольствия или добычи. Пока разгадка туманна, как и то марево, что перенесло нас в прошлое, но, по крайней мере, эта версия хотя бы звучит разумно. Знаю одно: мы не сдадимся в попытках добраться до сути. — Но это же жестоко, вот так наживаться за счет других, — пожимает плечами Густав. — Да? А вам это никого не напоминает? — вдруг изрекаю я, и все резко замолкают. — Что за поганые намеки, Билл? — Георг прекращает терзать стол и смотрит на меня. — Мы ничем не отличаемся, парни, вы не думали об этом? — продолжаю свою мысль, несмотря на косой взгляд. — Такие же мародеры, имеющие все за счет чужих слабостей. Мне кажется, мы оказались тут именно поэтому. — Билл, это ерунда. Прошлое не может… мстить, — неуверенно произносит Веллер. — Ты точно уверен? И перемещений на столетия назад тоже не существует? — цепко смотрю на него, донося свою мысль. Том и Густав не лезут в наш спор. Но когда мы с Георгом отворачиваемся каждый в свою сторону, Веллер неожиданно вскакивает с табурета. — Знаете? Я понятия не имею, что тут происходит! И не намереваюсь тут торчать. Это какой-то кошмар. Я лучше пойду искать Хаммера и попытаюсь разобраться в том, кто или что заманило нас сюда! — Сейчас? — Том поднимает на него большие глаза. — Именно, — Георг обнимает себя руками. — Не могу тут больше прозябать. Мне то и дело кажется, что у меня начинается температура. Мы словно сидим и ждем, пока эти клювастые сами придут за нами, — сказав это, он выходит за дверь, не дожидаясь, пока его остановят. — Я за ним. Не бросать же, — резюмирует Густав, взвесив все за и против и выскальзывая вслед за Веллером. Все происходит так быстро, что Том едва успевает раскрыть рот. — Эй, полоумные! — он выходит на крыльцо и кричит уже в темноту. — Где вы сейчас его найдете по таким потемкам! Стойте! Но друзья уже скрываются за поворотом улицы. — Да что же это такое, где нам потом еще этих вылавливать? — Том запускает пальцы в дреды. В его лице отражается неподдельная паника. Я подхожу и встаю рядом с ним. — Их нельзя отпускать. Они неразумные… — нерешительно ступаю за порог, раздраженный окончанием нашего небольшого спора. — Я пойду за ними, Том. Брат направляется за мной, но я останавливаю его рукой и бросаю взгляд на кровать, где лежит одинокая, съежившаяся фигурка. — Я буду в порядке, — понижаю голос до шепота. — Но я могу попросить тебя? Останься с Эвелин. — Чегооо? — тут же отступает близнец. — Ты меня хочешь одного бросить? Тут? — Не оставляй ее одну. Я могу доверить тебе сохранность… нашего штаба? Том продолжает смотреть на меня, как на сумасшедшего. За его спиной я вижу Эвелин, которая несомненно слышит наш разговор. Выражение ее лица неопределенное и немного удивленное. — Конечно, дело в штабе. Но ты ведь шутишь? — с надеждой спрашивает близнец. Мотаю головой. — Нет. Я вернусь, Том. Просто… Оставайся тут, — похлопав его по плечу, спускаюсь с крыльца и покидаю его в смятенном состоянии. Конечно, я совсем не уверен в том, что мы вернемся; черт его знает, что творится в этом городе – канул же Дейв неизвестно куда? Но, во-первых, мне совершенно не хочется подвергать опасности еще и брата, а, во-вторых, будет спокойнее, если с этой девочкой останется кто-нибудь из нас. Есть в ней что-то странное, что наравне с хрупкостью придает ей невероятную силу; после ее слов необъяснимое ощущение не покидает меня, ощущение которое касается именно Эвелин… Я задумчиво шагаю по улице за Георгом. Мне удается нагнать двух друзей довольно быстро. — Георг, чего ты хочешь добиться? — шиплю ему в ухо, надеясь, что в этом парне взыграет разум. — Не знаю. Найти опровержение. Подтверждение. Факты. Хоть что-нибудь! — отвечает он, выдавая тоном явную панику. — Ну не в час же ночи! — указываю ему на свои наручные часы. — Черт, не видно, ни хрена, как в жопе, — спотыкается Веллер, совершенно не слушая меня и заворачивая в один из узеньких переулочков. — Да еще этот запах, глаза слезятся. Я хочу сказать, что по такой темени мы найдем разве что фонарь под глаз, но внезапно из-за сизого облака выглядывает луна и отбрасывает отблеск на мостовую. Я теряю свою мысль, заметив шевеление в конце переулка. Георг с чавканьем наступает в лужу и замирает, я же приглядываюсь к тому, что вижу во тьме. В выделенном пятне света мы замечем один из колодцев. Он кажется удлиненным и таинственным, но еще загадочнее оказывается тот факт, что вокруг него стоят три фигуры. У всех из них одна и та же одежда, уже знакомые нам шляпы, характерно низкие и с широкими полями, рыбацкие жесткие холщовые штаны, плащи и кожаные маски с клювом. Чумные доктора. Густав начинает хмуриться. Кажется, приключения, которые стремится найти Георг, не заставили себя ждать. — Что это они делают? — он указывает на врачевателей. Один их них поднимает ведро, пока двое других придерживают крышку колодца и начинают выливать в него воду. Прежде, чем успеваю сообразить, что творю, кричу на всю улицу: — Эй! Вы испортите воду! Прекратите! На звук моего голоса они резко вскидываются, как стая испуганных птиц. Красные окуляры блестят в тусклом свете, а Георг от неожиданности тихо выдыхает. Фигуры прекращают свое занятие и отставляют в сторону ведро. Двое из них переглядываются и принимаются плыть в нашу сторону. — Билл. Эвелин ничего не говорила тебе по поводу комендантского часа? Почему у меня такое подозрение, что эти «самые уважаемые люди в городе» не планировали кого-то встретить на своем пути? — вкрадчиво интересуется Густав и начинает пятиться. — Фак… — слышу обреченный голос Веллера справа от себя. — Лучше объясни, почему мы в последнее время влипаем во все подряд? Стуча подошвами по гладким камням, тени продолжают движение, я слышу их хриплое дыхание, доносящееся из-под масок. Месяц выплывает из-за туч еще отчетливее, заливая призрачным серебристым светом ухабистую мостовую и длинную вереницу каменных домов. Все вокруг вдруг кажется мне нереальным, и особенно эти фигуры. Они не сводят с нас горящего, как угли, взгляда. А затем один из них вдруг начинает говорить, зловещим, глухим голосом. Он поднимает руку – громадную лапищу в черной перчатке – и тыкает в нас пальцем. — Вы пойдете со мной, — рявкает он. Мы ошеломленно таращимся на него, ничего не понимая. — Чего? Никуда мы не пойдем. Мы граждане другой эпохи! — вырывается у Георга и я тут же толкаю его локтем. — Немедленно, — добавляет человек-птица. — Мне бы не хотелось причинять вам боль. Но если вы попытаетесь сбежать, у меня не останется выбора. Людям запрещено бродить по улицам в ночное время, во избежание заражения! — Да, во избежание заражения, которое разносите вы! — выкрикивает Густав и тоже получает от меня локтем. — Парни, у нас точно проблема … — шипит Георг, поняв, что эти слова вряд ли нравятся лекарю. Мы нарвались. Мысленно прикидываю габариты. Их трое, как и нас. Но у них на поясе висят палки, чтобы держать на дистанции отчаявшихся пациентов и снимать одежду с лежачих больных. — Вы когда последний раз колотили придурков? — сумрачно выдыхаю. В этот самый момент три фигуры одновременно и без предупреждения кидаются в нашу сторону. Я еле успеваю глотнуть воздуха, страшная вонь, запах немытого тела, чеснока и уксуса заставляет мои глаза слезиться. Перемешиваясь с дыханием незнакомца, со скрипом его вощеных перчаток, в тишине переулка раздаются сдавленные вскрики. Он бросается прямо на меня и сдавливает мое горло, как тиски. — Твою мать, слезь с меня, — слышу мат Георга и шум возни. Уверен, что моим товарищам нелегко, но меня и самого беспокоит одна проблема. Я валюсь на спину, прямо на грязную мостовую. Незнакомый тип в маске птицы нависает надо мной. Приглядевшись, я вижу в слабом свете луны его глаза. Серые. Как будто я уже их где-то встречал… Додумать мне не дают. Прямо возле моего глаза мелькает нечто вроде скальпеля или ножа. Отчаяние придает мне рвения, и прежде, чем соображаю, что делаю, я наношу человеку-птице удар в живот и затем локтем в солнечное сплетение. Что и говорить, у нас с Томом было сложное детство… Мужчина отлетает от меня, неловко взмахнув руками. Он шлепается плашмя и перестает шевелиться; ближайшие несколько минут он не будет представлять никакой опасности, а мне нужно срочно помочь Густаву. Вдвоем мы скручиваем второго, вырывая у него трость. Третьего Георг отбрасывает к стене и метелит до тех пор, пока нападающий с хриплым карканьем не оползает вниз. — Что, показали мы вам? Средневековые хлюпики, — Георг прокручивает отнятую в бою палку и сплевывает на землю. Я оборачиваюсь. Поддаваясь необъяснимому порыву, я подхожу к тому, который атаковал меня и расстегиваю ремешки на его маске. Осторожно выправляю плащ, заткнутый под вощеную кожу. Его одежда пропитана маслом и пальцы скользят по ней, но в итоге мне удается добраться до цели. Когда я сдергиваю с врачевателя личину, Густав и Георг хором издают единогласный вопль: — Дейв!? От увиденного я теряю равновесие и сажусь прямо на задницу. Кровь из разбитого носа капает мне на губу, но я не обращаю внимания на эту соленую влагу. В голове моем набатом колотится лишь одна мысль: «Какого. Хрена?» Часть 9 ~*~*~*~ — То-о-ом! — кричит Георг во все горло, добегая до порога дома Эвелин. — Брандлер, мать твою, вылезай! И Том и Эвелин выскакивают на крыльцо, как ошпаренные. Лица их перекошены в испуге от наших воплей, а мне сложно их винить. Увидев, кого мы несем через всю улицу, переброшенным через плечо Георга, брат едва не скатывается с крыльца. — Это … Что еще такое? — выдыхает он. — Где вы его нашли? Взгляд Эвелин тут же загорается огнем бешенства. Выражение ее лица меняется, и она не мешкая бросается в дом, а когда выбегает оттуда, в руках ее мы видим тряпку, смоченную чем-то вроде масла. Она опасно подносит к ней свечу и кричит на весь двор: — Только подойдите к дому, и я сожгу здесь все! И сама сгорю, мне уже нечего терять! Не успев обрадоваться нашему появлению, Том отшатывается от нее как от бешеной. — Эвелин, ты что делаешь? — кричит он и пытается остановить девушку, но она отходит от него и подносит свечу еще ближе к тряпке. — Я не пущу его в дом. Я знаю этого мужчину! Он убийца! Это из-за него моих папу и маму было приказано уничтожить! Он снял с их шеи кувшинчики с травами, лишив их всякой защиты! Не понимаю, что она говорит. Как Дейв мог быть знаком ей? — Эвелин, — я вытягиваю руку. — Подожди! — Нет! Уходите прочь! Вы, и ваш друг! — Да послушай же … Пламя уже начинает лизать кончик тряпки. У меня нет ни секунды на раздумья, я в панике бросаюсь к девушке. Она вскрикивает, но прежде, чем успевает бросить ветошь в дом и спалить его к чертям, я хватаю ее за запястья, а мой брат быстро затаптывает огонь. — Бешеная, — слышу от него, но не обращаю внимания. Эвелин бьется в моих руках, на глазах ее проступают слезы. — Погоди, постой, пожалуйста, — шепчу я, вымотанный этим днем и его событиями. — Погоди, откуда ты можешь знать этого человека? Откуда? — на пределах своих сил скручиваю ее, прижимая к себе, чтобы успокоить. — Он самый главный из них… — слышу сдавленный ответ, который бросает меня в пот. Еще через полчаса мы снова сидим в доме, встрепанные, поцарапанные и сбитые с толку еще более, чем до этого. Нам с большим трудом удается успокоить Эвелин, когда мы в сотый раз рассказываем ей историю того, как все произошло на самом деле. Только убедившись, что мы не заодно с лекарями в заговоре чумных врачевателей, она с трудом верит нам, хотя губы ее по-прежнему плотно поджаты. И все равно, она не разрешает поднести Дейва даже близко к порогу, так что нам приходится скрутить его, и засунуть в небольшой сарай на задворках дома с надеждой, что ночью Хаммер не околеет от холода. Георг проводит рукой по волосам. Глаза его задумчивы, а лицо бледно, и он выражает вслух еще одну мысль, которая тревожит всех нас. — Ребята. Я перестаю это понимать. Мы нашли Дейва. Почему мы все еще тут? — Это не Дейв! — шиплю я, прижимая пальцы к расплывающемуся на боку синяку – его подарку. — Этот долбоеб только похож на него. На деле, я совершенно его не узнаю! Том кивает мне. Я сижу без рубашки, осматривая свое тело, пока Густав пытается перевязать обрывком тряпки собственные перебитые суставы. Глаза у нас слипаются от усталости и нервов. — Слушайте, давайте сделаем так, — наконец изрекает Том. — Нам надо взять паузу. И на свежую голову подумать, как Дейв связан со всем этим. Он же никуда не денется из сарая? — Я ему ноги вырву, пусть только попытается, — скалится Георг, прикладывая к заплывшей скуле глиняную плошку. Эвелин все это время стоит у окна, и когда я поднимаю глаза, почему-то ловлю на своих голых плечах ее беглый взгляд. Заметив, что я смотрю, она быстро отворачивается и сжимает челюсти. Том до этого шепнул мне на ухо, что его доводит до ужаса эта женщина, особенно учитывая то, что она пыталась поджечь дом. Честно, я тоже не совсем уверен, что все мы проснемся на этом свете, и потому решаю подождать со сном. — Эвелин. Мы можем лечь в доме? На полу, не важно где, — осторожно спрашиваю я. — Дальние кровати. Моя в углу, — получаю сдержанный и все такой же резкий ответ. — Ты такая милая! Само дружелюбие, — подначивает Том и брезгливо осматривает вдавленную койку. — Чья она? — Моего отца, — девушка крепче сжимает скрещенные руки на собственных предплечьях. — Прекрасно, — улыбается Том. — Я ложусь на пол! С этими словами он отходит к печи и забивается в угол. Немного поразмыслив, Георг уходит к нему и ложится рядом, отвернувшись спиной. — Самое теплое место заняли, — сетует Густав и все же устраивается на кровати, предварительно стаскивая одеяла и бросая их на пол. Немного повозившись, мои друзья затихают, а я так и остаюсь сидеть и прижимать ладонь к огромному синяку на ребрах. Вряд ли я смогу лежать после ударов Хаммера. Перевожу взгляд на Эвелин, которая, конечно, не очень рада нашему присутствию. — Поспи. Я присмотрю, чтобы все было тихо, — тихо говорю я ей. — Мы не потревожим твой покой. — Не больше, чем вы уже это делаете? — с изрядной долей иронии произносит девушка, прищурившись. В свете свечи, которую нам все же удалось спасти, ее лицо кажется призрачным и довольно острым. — Прости нас за вторжение, — перехожу на шепот. — Я думаю, ты уже и сама поняла, что мы… Немного... Необычные люди для вашего времени, — неловко пытаюсь пояснить я, хватая со стола тряпку, которую бросил Густав. — И мы немного запутались. — Несложно догадаться. Я понимаю мало что из вашей речи, — веско отвечает она. Пока я пытаюсь оттереть кровь с рук, мой взгляд снова ползет по ее фигуре и останавливается на знакомом кувшинчике на шее. Что-то колет под лопаткой, когда я вспоминаю, где я видел эту вещь. Точно такой же, похожий амулет, Дейв нашел в том могильнике, только в том, что вытянул Хаммер осталось одно горлышко. Эта мысль пронзает меня страшной стрелой настолько, что я даже забываю о своем занятии. — Эвелин? — осторожно зову я. — Пожалуйста, подойди? Она не шевелится, хотя, несомненно, прекрасно слышит меня. — Пожалуйста, подойди, я не сделаю тебе ничего плохого. Том и Густав уже спят, Георг тоже прекращает ворочаться, и я перехожу на шепот. Девушка неуверенно отрывается от окна. Она встает надо мной, продолжая держать руки скрещенными на груди. — Что ты хочешь? — устало спрашивает она. — Присядь, — я поглаживаю табурет рядом с собой. — Не думаю, что я сейчас усну. Ты, кажется, тоже не собираешься. Может расскажешь мне об этой вещице? — я указываю пальцем на ее оберег. — Он для тебя особенный? Отворачивается. Глаза ее чуть потухают, и я понимаю, что попадаю в точку. — Их сделал для нас мой отец. Да, они особенные, они должны защищать нас. В тот день, когда родителей не стало, пришли чумные лекари, — ее голос становится глуше. — Мы с сестрой не хотели их пускать, но они оттолкнули нас с дороги. Они увидели, что у мамы есть симптомы… На глаза Эвелин набегают слезы, и я тяну ее вниз, чтобы она присела. Я крепко держу подол ее платья, и ей приходится слушаться моей команды. — Врачевали сняли обереги с родителей. Они не должны были… Именно после этого, все кончилось… — голос ее дрогнул, и я понял, что продолжать эту историю уже не надо. Я осторожно протягиваю руку к ее шее. — Я не отниму твой амулет. Я просто хочу посмотреть поближе, ты позволишь? Эвелин сидит не двигаясь, не разрешая, но и не отталкивая мою ладонь. Я позволяю себе коснуться холодного и тяжелого подобия глиняного сосуда. Вне всяких сомнений, я узнаю эту вещь. Значит там, в будущем, останки, которые мы нашли, принадлежали… Я поднимаю на глаза на девушку. Она тоже внимательно смотрит на меня, и в ее лице, в ее чертах, вдруг проскальзывает вековая скорбь неуспокоенной души, которую мы потревожили своим вторжением уже дважды. Это просто невероятно. — Ты не источаешь зло, как те, которые ждут нас снаружи, — вдруг произносит она, не вкладывая в свои слова ни капли сомнений. Я медлю, прежде чем что-то сказать. Мои глаза прикованы к ее лицу, но все же я справляюсь с собой. — Это потому, что я не хочу причинить тебе зло… Я хочу разобраться в том, что мы сделали неправильно, — я опускаю руки. Мое открытие кажется мне диким и страшным, и все же я не могу отвести взгляд от светящегося в темноте лица Эвелин. Ее зрачки темны, подобно двум омутам, и на секунду кажется, будто они становятся ближе. — Но ведь ты не можешь ничего изменить. Кем бы ты ни был… — ее слова звучат горько и глухо. Девушка потягивается, берет тряпку и вдруг начинает стирать грязь и следы крови с моего лица. Я прикрываю глаза от ее удивительно реальных прикосновений. — Посмотрим. Может быть, это то, зачем я здесь … ~*~*~*~ Остаток ночи догорает быстро. Я так и засыпаю, уронив голову на руки за столом. Эвелин уходит от меня и ложится на кровать. Она недолго скрашивала мое одиночество общением: в конце концов, усталость все же взяла свое, и я отправил девушку спать. Просыпаюсь я от страшного скрежета, когда солнце стоит уже высоко, а его свет проникает через окно. Дикая боль в шее и затекших конечностях становится первым, что я чувствую. За ней приходит понимание – этот шум доносится снаружи. Георг и Густав тоже вскакивают, Том просыпается чуть погодя и, посмотрев друг на друга, мы все бросаемся на улицу, туда, где стоит ларь с нашим пленником. Он пуст. Только сорванная мощными ударами дверь болтается на одной петле… — Но этого не может быть! — Том протирает кулаками глаза. — Как видишь, — Георг мрачно скрещивает руки. — Пусть считает, что ног у него уже нет. Эвелин выходит к нам и окидывает усталым взглядом результат нашей попытки разобраться в ситуации. — Мы все починим, — обещает Густав, примирительно поднимая ладони и имея в виду, конечно же, сарай. — Вы не сможете побороть их. Я вам говорила, и повторю еще раз, — она проводит рукой по темным волосам, не обращая внимания на увещевания нашего друга. — Эвелин, ты вчера сказала, что этот мужчина, Дейв, тебе знаком. Почему? — оборачиваюсь я к ней. — Потому, что именно с его появлением в городе началась вторая часть нашего ужаса. Он пришел к нам в поселение год назад и сразу установил тут свои порядки. Как будто заранее знал, что за нами придет смерть. — Но это не может быть правдой! — в отчаянии смотрю на сорванные петли. — Поверьте мне. Он стоит во главе заговора чумных врачевателей. Я знаю его лицо и его дом. Даже птицы облетают стороной это место. Мы с друзьями стоим, как облитые водой. Как это вообще возможно? — Нам надо исследовать остров, чуваки. Там что-то прячется, и это наша задача – выяснить причины, — обреченно сует руки в карманы штанов Густав. К сожалению, с ним сложно не согласиться. Откладывать дальше уже некуда. Мы удрученно плетемся в дом. Точнее, плетутся только Том, Георг и Густав, я остаюсь снаружи и, матерясь себе под нос, нахожу первую попавшуюся железяку, чтобы зафиксировать сорванную дверь дровяного ларя. Без инструментов работы тут на целый час, а то и два. Злые гении – мой брат и два друга – понуро скрываются за углом, попутно строя планы о том, как можно пробраться к аббатству. Я не чувствую себя готовым к этому, мне нужно успокоить нервы. Эвелин тоже задерживается. Она все так же стоит со сложенными на груди руками и, к своему большому удивлению, я вижу невеселую улыбку на ее губах. — Вы не пройдете к Острову, ты же понимаешь это, да? Там охрана, и есть лишь один способ попасть за стену. Вряд ли ты его рассматриваешь. — Мы попытаемся, — сжав зубы, стараюсь не обращать на внимания на ее насмешливый тон. — Там наш друг. Но он не тот, кем себя считает! — Ты теряешь понапрасну время. Не в этом причина твоих неприятностей, — произносит девушка. — Верно, — сжимаю зубы еще крепче, едва не искрошив их. — Причина в том, что я не могу починить. Эту. Чертову. Дверь… Железка, которой я орудую, внезапно соскальзывает и сдирает полосу кожи на ладони. От боли я закусываю губу. Видя это, Эвелин мотает головой, совсем как мой брат. — Зачем ты пытаешься делать то, чем никогда не занимался? — она берет мою руку и внимательно смотрит на царапину. — Тебе нужно срочно обеззаразить рану. — Я делаю это, потому что я не могу сидеть на одном месте. Я не понимаю… Еще вчера я был в другом времени. Еще вчера я понятия не имел ни о тебе, ни об этом городе, ни о чуме … — мой голос начинает звенеть от бешенства, хотя я очень пытаюсь сдерживаться. — Не мне тебе объяснять, что ты чувствуешь, когда все вокруг тебя вдруг рушится! Неожиданно, я ощущаю как ее пальцы сжимают мое плечо. Впервые что-то находит на Эвелин, и она не шарахается от меня, как от гремучей змеи. — Не впускай темноту и отчаяние в свое сердце… — тихо говорит она, и я изумленно оборачиваюсь. В руке девушки появляется флакон, который она откручивает и подносит к моей ране. — Мой папа говорил мне, надо всегда носить с собой уксус. Он отгоняет заразу. Отец смыслил в медицине, — Эвелин капает пару капель и растирает их по моей коже кончиками пальцев. Я чувствую жжение, но девушка тут же подносит обработанное место к губам и начинает легонько дуть. Время вокруг меня замедляется, когда я смотрю на дрожащие кончики ее ресниц. Эвелин заканчивает и поднимает на меня взгляд; мое тело окатывает целая волна неизведанных ощущений. Не пойму, что со мной, в затылке появляется такое странное щекотание, каждый раз, когда я смотрю в ее глаза. Девушка отпускает мою ладонь, и я немедленно начинаю чувствовать ее отсутствие, прохладу на коже там, где лежали ее пальцы. Мне кажется, или она совсем не против меня? Я отставляю в сторону железный прут, которым чинил, а точнее, доламывал петли. Эвелин становится ближе, как вчера ночью, когда мы сидели за столом. То ли это я делаю к ней шаг, то ли она идет ко мне. Кто-то из нас тяжело вздыхает. — А ты? — тихо шепчу я. — Не пускаешь в душу темноту? Никогда-никогда? Она мотает головой. Ощущаю под своими ладонями ее талию. Эвелин не отходит от меня, только ее губы приоткрываются, словно она хочет что-то сказать. Я использую эту возможность, чуть наклоняясь к девушке и осторожно касаясь кончиком носа ее щеки. От дикости в ней не остается и следа; я вижу растерянность, покорность и непонимание, наверное, то же самое отражается и в моем лице. Я легко притрагиваюсь к ее подбородку и все время ожидаю, что она оттолкнет меня и прогонит; удивительно, но этого не происходит. Вместо этого Эвелин прикрывает ресницы и слабо откидывается на перекошенную дверь сарая, которая так и остается висеть на одной петле. Я понятия не имею, что творю, касаясь губ девушки мелкими, осторожными поцелуями, легко поглаживая руки и проводя по ее талии. Она не отвечает, и потому приходится отстраниться, чтобы перевести дух. — Извини… Не пойму, что со мной, — начинаю бормотать объяснения, ощущая, как ее пальцы ползут по моим плечам, по волосам, нежно обводя контуры шеи. Рука ложится на затылок, чтобы приблизить меня. Я чувствую головокружение, от которого мир под ногами словно плывет в сторону. Эвелин исследует меня на ощупь. Глаза ее становятся ярче, словно она ожидает чего-то, а мне от ее касаний не хватает дыхания. Я несмело шагаю в непроглядную темноту. На этот раз я пододвигаюсь вплотную, чувствуя, как мягкая грудь упирается мне под ребра. Наше дыхание перемешивается, и мысли, тревожные и черные, временно отходят на задний план. Это до безумия глупо – испытывать что-то к девушке, которая живет в ином времени; ни она, ни я не понимаем, зачем наши губы так жадно соприкасаются, так хорошо подходя своими изгибами, все же – мы продолжаем целоваться, отбросив все доводы разума и изредка заглядывая друг другу в глаза. Я подхватываю Эвелин, поднимаю ее выше, чувствуя, как она согласно прижимается ко мне. Туман не исчезает. Я хаотично касаюсь скул, волос, лица и целую горячо и медленно, так, как способен поцеловать не каждую девушку. Жара, как свинец, лежит над всем поселением, выдавливая в соседние переулки не самые приятные запахи и напоминание о том, зачем мы здесь, но я уже не цепляюсь за этот мир. Я тону только в мягкости нашего поцелуя, чуть сладковатом и немного тяжелом привкусе дыхания. Губы и ладони, гладящие мою спину внезапно приносят облегчение – то самое, которого я так хочу. Мои сомнения улетают под кончиками ее пальцев. И если бы кто-то сказал мне, куда я качусь, я бы с радостью послушал любые объяснения. Часть 10 ~*~*~*~ Позволь мне ещё раз поверить в тебя, Взглянуть в твои глаза, А затем дай мне упасть Прежде, чем мы оба погибнем. © Let Me Fall. — Где там этот Билл? — Георг раздраженно косится на дверь, потом на Тома. — А чего я? — принимается припираться тот. — Я его близнец, но не его тень! — Пойди за ним, раз близнец! — Вот еще. Пусть Эвелин… А где Эвелин? — Том озирается, словно только что замечает вторую пропажу. В голове его моментально производятся нехитрые подсчеты, отчего он тут же вскакивает на ноги и все же решает пойти на поиски. Однако, надобность отпадает сама собой. Я уже с порога слышу свое имя и влетаю в дом, по случайности опрокидывая на пол корзину для растопки. Эвелин входит за мной, торопливо поправляя волосы и смотря куда угодно, только не на меня и не на ребят. Движения наши лишены ловкости и координации, а на губах играют дурацкие улыбки. — Черт, — ругаюсь и принимаюсь подбирать все, что сокрушил. Руки мои дрожат, и я боюсь, что это видят все и особенно Том, который вцепляется в меня взглядом черной гадюки. — Чего ты там возился? — Сарай чинил. Пытался, — отвечаю. Слышу, как за спиной что-то разбивается. Это Эвелин неловко смахивает со стола плошку, и я тут же спешу к ней на помощь, чтобы девушка не порезалась об острые края. — Оставь. — Нет, я сама, — случайно касается моей руки, когда мы оба нагибаемся, чтобы все поднять. — Не надо, ты порежешься, — отодвигаю ее запястье. — Я сама, Билл, не надо, — мягко останавливает мою руку и от того, как она произносит мое имя я начинаю тихо растворяться. С секунду смотрю на ее щеки и вижу, как их заливает нежная краска. Задрав бровь, Георг указывает на нас пальцем и вопросительно смотрит на Тома. Точно знаю, брат мысленно мастерит мне виселичную петлю. — Билл, можно тебя на минутку? — Зачем? — быстро собираю черепки. — Нам же на Остров надо было? Ну так пошли, — я поспешно выбегаю за дверь, очень стараясь обойти негодующего брата по дуге. — Будь… те осторожнее, — успевает пожелать вслед Эвелин, и Георг поджимает губы, выходя последним. Девушка смотрит на нас из окна, но я не оборачиваюсь. Губы мои, все еще влажные от поцелуев, сами собой изгибаются в улыбке. Это просто потрясающее чувство, целовать кого-то так, самозабвенно теряя все остальные чувства и последние клочки разума. — Билл… — Том все же догоняет меня и хватает за рукав. — Можно тебя спросить, что ты делаешь? — Иду. Вон туда — для наглядности показываю пальцем на массивное здание за пределами городской стены. — Прекрати дурака валять! — выходит из себя брат. — Ты соображаешь, что зараза передается воздушно капельным путем? Малейший твой контакт с этой… — он набирает в грудь воздуха и проявляет невероятное терпение, — девушкой… И ты труп! Ты это осознаешь? — Том? — я останавливаюсь. — Мне уже есть восемнадцать. И даже двадцать один уже есть. Я все понимаю. Глядя на мою дурную физиономию, брат опускает руки, а во взгляде его мелькает отчаяние. В какие только приключения не втягивает нас с близнецом выбранная профессия, но такого на нашей памяти не случалось уж точно. Как и полагается младшим братьям, иногда я бываю сложным человеком, хотя и сам понимаю, что время терять голову сейчас как никогда не подходящее. Но как же мне успокоить собственные мысли? Если бы Том почувствовал, как сейчас бьется сердце, как скачет давление, и дыхание увеличивает скорость, он бы понял меня. Не могу ответить себе на вопрос, почему с Эвелин я ощущаю, что поступаю правильно - из этого романа не получится ничего хорошего, ведь мы живем гораздо дальше, чем на противоположных континентах; нас разделяет время – столетия, годы и, что еще хуже, загадка Острова Смерти. И все же, с этой девушкой я чувствую, что нашелся кто-то, кто видит меня таким, какой я есть на самом деле. Она глядит намного глубже физической оболочки и видит мир будто бы насквозь. Я совсем не хочу думать о ней как о человеке, осужденном на верную смерть на Острове. С тем, как ее губы коснулись моих, желание разобраться, изменить ситуацию лишь усиливается, хотя нам становится все сложнее контролировать течение событий. Разрешая эти сомнения, я не замечаю, как мы оказываемся у городской стены. Я поднимаю взгляд, так и не успев дать себе хорошего пинка. Ну вот и он, тот самый загадочный Остров. Что дальше? — Смотрите, вон ворота. Пойдем спросим у стражника? — И что мы спросим? Скажите, как попасть к главврачу? — ехидно замечает Том, у которого явно испорчено настроение. Брат даже старается держаться подальше от меня, на всякий случай. — Примерно так, — Георг решает взять инициативу в свои руки. Он кладет два пальца в рот и залихватски свистит на всю улицу; получается так громко, что у нас закладывает уши. — Эй. Ты! — он пересекает площадь, подходя к обернувшемуся лекарю. — Нам нужно внутрь. Точнее, нужно найти одного парня, который … Договорить Веллер не успевает. Чумной врачеватель снимает с пояса палку и толкает его в грудь с силой, какой можно сбить с копыт лошадь и только благодаря тому, что Густав проявляет чудеса сноровки и хватает друга, тому удается не упасть на мостовую. — Остров Смерти не для живых. Ждите своего часа! — зловеще хрипит птица сквозь маску. — Ах ты индюк неощипанный, — тут же свирепеет Веллер; Тому приходится повиснуть на нем с другой стороны, чтобы тот не вступил в драку. — Стой, Гео. Это не те трое в переулке, здесь их дюжины, — вполголоса напоминает он другу. — Пошли в обход, найдем другой путь. Человек-птица больше не шевелится, только ставит палку на мостовую и опирается на нее всем весом, как палач на древко топора. — Стойте, — внезапно кричит кто-то. — Нет! Не надо, я не хочу на Остров! — леденящие душу вопли повисают в воздухе, заставляя нас с удивлением обернуться. Двое людей в масках волокут по улице женщину в грязном рваном платье. Она кричит и плачет, не в силах вырваться из стальных объятий слуг смерти. — Помогите мне! Я не больна, пожалуйста! — ее скрюченные пальцы загребают воздух и хватают Георга за рукав рубашки. От отвращения он дергается так, что ткань трещит по шву. Рука несчастной вся покрыта рубцами. Палка врачевателя тут же опускается на ее суставы, с хрустом разбивая их. Женщина визжит и только тогда тот, что стоит у ворот, поднимает решетку. Птицы заползают под нее, пригнув головы и исчезая в недрах аббатства, а Георг отряхивается, будто по нему бегает стая ядовитых скорпионов. — Она тронула, она тронула меня, вы видели?! — орет он, и срывает с себя рубашку, отбрасывая ее подальше. — Ребят? Пошли отсюда. У меня есть план, — передернувшись, говорю я. Втроем мы отходим от ворот и становимся вне зоны досягаемости стражника у ворот. — Она тронула меня! — продолжал сокрушаться Веллер. Его все еще трясет от осознания того, что его только что касалась сама Смерть. Но поскольку он избавился от рубашки, нам удается быстро убедить его вести себя тихо. — Жить будешь, — осаждает его Том, зачем-то осмотрев его руку. — Что у тебя на уме? — обращается он уже ко мне, когда заканчивает с медициной. — Вход для врачевателей на остров абсолютно свободен. Вы заметили? — толсто намекаю я. — Ты хочешь … — ловит мою мысль Густав. — Если мы хотим поймать Дейва, и попасть туда, нам просто нужно достать четыре костюма. Таким образом, спасем себя от заражения, и все выясним! — торжественно объявляю я. — Билл? Из нас двоих я всегда считал тебя отсталым братом. Но позволь тебя поздравить, в этот раз ты разрушил стереотип, — делает мне комплимент Том, и мы вчетвером проворно устремляемся обратно к дому, чтобы как следует обдумать этот план. ~*~*~*~ Однако, когда мы выкладываем нашу стройную версию Эвелин, наш приподнятый боевой дух тут же опускается до нуля. — Вы с ума сошли?! — вскрикивает она. — Я уже говорила, пройти на Остров Смерти – это значит подписать себе приговор! Там мор. Болезнь. Чума! — ее ладони шумно опускаются на стол, а мы с Георгом вздрагиваем, как провинившиеся дети. — Мы понимаем. Но Эвелин… — пытаюсь перебить я. — Мы не собираемся заходить в само здание аббатства, нам просто нужен Дейв! — Забудьте об этом. Чумные лекари сами придут проверять дома. Вы встретитесь с ним и без того, чтобы жертвовать собой, — отрезает она. Мы сидим, погруженные в мрачную тишину, а девушка, поколебавшись немного, рассерженно выходит прочь из дома, оставляя нас одних. — Скажи мне, брат… Чем тебе нравится такой тип женщин? — раздраженно вопрошает Том и ехидно смотрит на меня. Ничего ему не отвечаю. Я могу понять то беспокойство и ненависть, которые гложут ее душу. Бросая на ребят виноватый взгляд, выхожу вслед за Эвелин, чтобы немного ее успокоить. В любом случае, у нас еще полно времени до вечера, когда чумные птицы наводнят переулки, и, похоже, пока мне придется побыть антидотом между двумя враждующими лагерями. Хотя на улице и стоит неимоверная жара, Эвелин зябко кутается в грубый кафтан; она направляется прочь от дома в сторону леса, а я молча догоняю ее и иду рядом. С несколько минут ее внимание обращено не на меня, но потом девушка грустно опускает ресницы. — Ты ведь не останешься здесь, правда? — слышу ее голос, больше похожий на шум ветерка. — Ты не просто так попал сюда и именно потому так рвешься на Остров? Я молчу недолго, прежде чем дать ответ. — Да, все непросто… — тихо признаюсь я. Она безмолвно кивает. Удивительно, почему она не задает мне вопросов, только молча принимает все, как есть. — Значит, я была права. — Насчет чего? — Ты действительно необычный молодой человек. — Обычный. Просто… новый для этих времен… Пока мы идем, я стараюсь вкратце рассказать историю своего перемещения. Эвелин и не думает перебивать меня и внимательно слушает все от начала до конца. Мы доходим до красивого озера, которое стерто с карты в современном мире, и, сев на берег, смотрим на ровную гладь. По воде угловато и хаотично перемещаются жуки-плавунцы. Я избегаю подробностей про разграбление могил и делаю это вовсе не потому, что мной овладевает трусость признаться в низости своего поступка, – просто не хочу ранить чувства этой девушки. Я рассказываю ей о будущем, таком, каким оно является с лучшей своей стороны. Мне так хочется успокоить себя и ее, что я не замечаю, как за разговором проходит несколько часов. — Это кажется… невероятным, Билл, — говорит Эвелин и прикладывает голову мне на плечо. — Неужели в той, новой жизни нет проблем? Никаких? — Есть. Что ты, конечно они есть! — я обнимаю ее одной рукой. Мне кажется, девушка немного дрожит. — Есть страны, где точно так же царят голод и эпидемии. Есть болезни, которые появляются и не лечатся даже в двадцатом, двадцать первом веке. Есть технологии. Войны. Безразличие… Наверное, я могу привести тебе сотни примеров. — Но ты не безразличен, — замечает она и смотрит на меня в ожидании ответа. — Я… Как тебе сказать. Это только в последние часы я думаю о смысле всего больше, чем когда-либо. Пару дней назад я думал в основном о своем благосостоянии, о легкой жизни, о попойках со своими друзьями … — Деньги и богатство по-прежнему правят миром? — прерывает она мою речь. Ее слова нехорошо колют меня под лопатку. — Да. Мы с Томом тоже, знаешь… — подбираю слова, чтобы выразить мысль яснее. — Не то, что богато живем. Приходится заниматься грязной работой… Перебиваемся с хлеба на воду обратно. В последние годы нам везло чуть крупнее, но мы …эээ… много работали, чтобы этого добиться. Взгляд девушки пронзает меня насквозь. Она словно видит, как в глубине души мечутся самые бурные сомнения по поводу сказанного. — Но сейчас тебе кажется, что ты поступаешь неправильно? — Можно и так сказать, — отвожу глаза и смотрю на небо. — Да, наверное, Эвелин. Я пересматриваю свое отношение к некоторым вещам. Эвелин усмехается. — Значит, как минимум, есть толк в твоем пребывании тут, — она срывает травинку и вертит ее в пальцах. — Как насчет любви? Она есть там, откуда ты пришел? Здесь я задумываюсь. — Наверное. Я ее еще не встречал. Эвелин снова смотрит на меня очень внимательно. — Я тоже. Но я говорю не про ту любовь, которую испытываешь к семье. — И я не про ту. Я говорю про ту, которая появляется, когда у тебя возникает ощущение пустоты под ногами при взгляде на другого человека. — И когда тебе хочется смотреть на него постоянно. — Да. И когда тебе нравится в нем что-то, чего ты не можешь объяснить сам себе. Замолкаем. Оба улыбаемся от того, каким глупым кажется этот разговор. — Значит, твой мир не так безнадежен, — вздыхает она и бросает в воду маленький камешек. — Пожалуй. Эвелин шевелится и немного отстраняется от меня. Ее взгляд снова бродит по моему лицу, и я замечаю, что ее глаза выглядят уставшими. Я отвожу темную прядь с ее лба, понимая, что девушка собирается что-то сказать. — Билл, не ходите на Остров. Пожалуйста, — тихо произносит она. — Вы не выйдете, я чувствую и знаю это. — Эвелин, но если мы не пойдем туда… Как я смогу вернуться в свое время? Все будто сходится в этом месте, для нас все это началось с него! — Не возвращайся никак, — шепчет она и внутри что-то откалывается от этих слов. Смотрю на нее очень пристально. Какое забавное ощущение… Почему же я никогда не встречал никого похожего на нее в своей настоящей жизни? Слегка наклоняюсь. Губы Эвелин сами находят мои, и мне нравится, как она тянется, чтобы поцеловать меня, я ощущаю ее до боли ярко. Руки девушки уже смелее обвивают мою шею, а я отвечаю ей тем же, крепко прижимая к себе. Ее худенькое тело дрожит в моих объятиях, как от озноба. — Ты хорошо себя чувствуешь? — закончив поцелуй, прижимаюсь лбом к ее лбу. — Да. Все хорошо. Ты кажешься таким теплым… — она кладет голову мне на плечо. — Обними меня? Я легко выполняю ее просьбу. Скольжу руками по ее бедрам и животу, немного задирая платье. Переплетаю ее пальцы со своими, целую ее за ухом и только потом отстраняюсь. Наши губы почти соприкасаются, но я не спешу целовать Эвелин; я ловлю дыхание на своей коже и улыбаюсь, заставляя девушку улыбнуться тоже. Хотя бы на это короткое мгновение, в этом красивом месте мы уносимся от проблем и забот. Нет никакой болезни, охотников за душами и аббатства. Есть только мы… Мне так хочется остаться с ней подольше. Тонкие руки задирают мою рубашку, и я с удивлением обнаруживаю, что тоже ищу возможности забраться под ее платье. Все мысли и ощущения тают на коже, но остается чувство, будто я прыгаю с большой высоты, и внутри сжимается что-то так сладко. Язык мягко скользит по губам, размыкая их и проникая внутрь, слишком близко и горячо. Нельзя остановиться. — Что мы делаем, — шепчет Эвелин, когда я поднимаю ее руки над головой. — Если бы кто-то объяснил. Но если ты не хочешь … только одно твое слово, и мы прекратим. — Нет, — отвечает она уверенно и смело. — Может, у меня и не будет так уж много времени узнать – что это такое… Я нависаю над ней на вытянутых руках. Когда это мы успели лечь на траву? — Не говори так. У тебя будет очень много времени, — беру ее прядь и черчу ей линию по скуле. — Но ведь получается, что меня уже нет? В твоем мире. — Есть. Прямо сейчас, ты есть. В моем мире. Рот Эвелин снова приоткрывается от вздоха, и движение ее губ столь же неуловимо, столь же живо, как трепетанье листьев на ветру. Я ловлю ее близость, ее тепло, осторожно высвобождая стройное тело из облекающей его ткани; в блестящих глазах девушки зажигаются и гаснут огоньки, проникновенные, неуверенные и мягкие. Глаза ее прикованы к моему лицу, а огоньки, которые я вижу в них, влекут и манят меня, как светлячки, как маяк, который, кажется, устанавливает связь между двумя реальностями и ведет потерянную душу к свету. О чем они говорят? Мне кажется, о том, что Эвелин – и есть мой ответ на все вопросы. Какая она красивая без одежды. Ее шнурок с кувшинчиком соскальзывает с груди, когда я беру ее на руки и сажаю к себе на колени. Оберег маячит передо мной, держит мой взгляд, а я осторожно привлекаю девушку к себе и смотрю, как запрокидывается ее голова, как струятся ее шелковистые волосы. Объятая пламенем, она шепчет что-то на языке, который сложно разобрать, она словно теряется взором и мыслью в светлых глубинах простертого над нами неба. Ее горячие губы прекращают шептать, когда я целую их. А когда я приближаю свое лицо к ее, чтобы поднять ее выше, то слышу как она тихо повторяет слово "еще". Сжимаю ее запястья, стараясь отдать ей как можно больше своего тепла. Освобожденные от всех предрассудков мы переворачиваемся и катимся по траве, вдыхая ее сладкий запах. Руки, обвивающие мою шею ползут, словно змея, пульсирующими движениями вдавливаются мне в спину, задавая ритм нашим телам. Гул в голове не стихает. В один момент он достигает высшей точки, и когда кажется, что голова вот-вот готова взорваться от температуры, до нас доносится колокольный звон. Отсюда он далекий и блеклый и все же, мы оба улавливаем его, как сигнал о том, что нам пора возвращаться в реальность… Несколько мгновений спустя Эвелин выгибается в моих руках, подобно кошке, которую я глажу и ласкаю до онемения кончиков пальцев. Длинная процессия мыслей проносится в моей голове – все они смазанные и нечеткие, и только одна из них вспыхивает, как знамение: все это правильно. До безумия прекрасно и нужно нам обоим. Я со стоном замираю на ее груди, вдыхая запах луговых трав. Не хочу открывать глаза. — Так это она и есть? — слышу тихий шепот, перекрываемый дуновением ветерка. — Любовь? — Похоже на то. Хотя я и сам толком начинаю понимать это только сейчас. — Удивительное чувство. Покажи мне еще… — на этих словах меня с потрясающей силой тянет вниз. Часть 11 ~*~*~*~ Мы возвращаемся к дому под вечер, ведь нам обоим не хочется разрушать хрупкий мир, в который на секунду поверили мы оба; я знаю, что он исчезнет, стоит нам дойти до поселения. Держу Эвелин за руку, чтобы Том не докапывался и не терзался ложными вопросами. Однако, когда мы достигаем входа, становится понятно, что что-то поменялось: на дорожке, нервничая и заламывая руки, ходит Густав. — Билл, — завидев меня, он ускоряет шаг. — У нас проблема… Эвелин бледнеет на глазах, как и я, и мы втроем поднимаемся на крыльцо. В сумрачном свете зажженной свечи, мы видим Тома, который мечется по дому и перерывает шкафы. — Да есть тут у них в этом средневековье хоть намек на лекарство? — слышу его панический шепот. — Что у вас произошло? — свожу брови на переносице. — Что произошло, что произошло. Вон, — кивает на кровать. — Полюбуйся. Пока ты там делами амурными занимался, наш план был немного скорректирован! Уже и сам вижу, что он имеет в виду. Бледный Георг лежит на кровати и трясется, как лист. Я сжимаю пальцы Эвелин, прекрасно осознавая, что это значит. — Он подхватил чуму… — рука моя сама собой взлетает к губам. Эвелин тоже прикрывает рот тыльной стороной запястья. — Все это случилось сразу после того, как мы вернулись. Он вдруг упал… и эта херня на шее, посмотри, как вздулась, — губы брата дрожат от напряжения. Вижу и сам – огромные бубоны на том месте, где еще недавно была гладкая кожа. — Его надо вынести из дома. Срочно, — я озираюсь. Мысли в голове путаются и скачут галопом. — Не нужно. Чумные врачеватели заберут его, если увидят, — Эвелин внезапно выпрямляется. На ее восково-бледном лице появляется искаженная гримаса. — Зараза быстрее распространяется в закрытом помещении! — Это уже не важно. Все равно день обхода завтра. Они придут осматривать дома, может, даже сегодня ночью. — Значит нужно спрятать его, что угодно … Внезапно Эвелин пошатывается, и я с ужасом вижу, как капля пота ползет по ее виску. — Эвелин… Ты тоже? — Со мной все в порядке, — резко перебивает она. — Нам нужны тканевые маски. Мы с сестрой делали их и пропитывали уксусом, когда заболели родители. Я пытаюсь присмотреться к ней, но девушка ловко отворачивается от меня. Теперь я понимаю – что значит, когда жизнь несется перед глазами отдельными кадрами. Чума передается воздушно-капельным путем. Мы целовались, как ненасытные, последние несколько часов. Вполне вероятно, что вскоре заболевших будет уже трое… Я двигаюсь как в тумане. Мы рвем на лоскуты оставшуюся в сундуке одежду, пропитываем ее уксусом. Хватает не всем, Георг отворачивается. — Мне не нужно. Я уже заражен, — тихо дышит он и с трудом проводит языком по губам. — Мы придумаем что-нибудь, чувак, — Том трясет его за плечо. — Даже не думай дохнуть, слышишь? — А это как получится, Брандлер, — он начинает сухо кашлять. Я, Том и Густав перепугано смотрим друг на друга. — Парни, давайте пообещаем друг другу? Если они уведут его … Мы тоже пойдем за ним, — тихо говорит Том. — Заткнись, Томас, — шипит с кровати Георг. — Если ты сделаешь это, я тебе … — Вырву ноги, я понял. Помолчи, — перебивает его мой брат. — Я пойду, — поджимаю губы. — Я не оставлю ни вас, ни Эвелин. Она сидит за столом, делая вид, что все в порядке, но по ее лицу понятно – болезнь пришла и за ней. Густав кивает. Он тоже не готов сделать иной выбор. Этой ночью в доме никто не спит. Мне мешает отвратительный запах уксуса, который перебивает даже мысли. Отчасти, я благодарен за это несчастной тряпке, которую прижимаю ко рту и носу, потому что понятия не имею, болен ли я. Я знаю - инкубационный период болезни может длиться несколько дней и потому я не узнаю ничего в ближайшие часы. Эвелин становится плохо ближе к трем ночи. Она доходит до своей кровати и ложится, содрогаясь всем телом. Я не отхожу от нее, всматриваясь в тонкие черты. Черт побери, как же быстро истекает время; еще недавно она была такой живой, я видел улыбку на ее губах, а сейчас на ее шее начинают вздуваться лимфатические узлы. Какого же хрена все это началось так быстро? Земля уходит из-под ног, но это уже совсем не то приятное и неземное чувство, которое овладевало мной на берегу у озера. — Билл, нам нужна вода, — тихо шепчет брат, когда Георг засыпает. — Где я ее возьму? Эти твари травят колодцы! — Билл, мой отец… — шепчет Эвелин. — Он знал про это. За сараем есть бочка с дождевой… Мы с Густавом выходим и набираем немного. Нужно прокипятить, чтобы стала пригодной для питья. Однако, когда мы оборачиваемся, видим, что опоздали. По улице, как падальщики на запах разложения, текут знакомые призрачные тени. Издалека, их клювы кажутся ножами, их пальцы сжимают свечи, и они крадутся, словно демоны, жаждущие человеческих душ. — В дом. Мать твою, — бросая ведро, взлетаем на крыльцо. Том оборачивается к нам, заметив все через окно. Мы пытаемся пододвинуть к двери дубовый стол, но не успеваем. Тот, что идет ближе всего отжимает дверь плечом и показывается на пороге. — В этом доме есть больные? — красные окуляры цепко осматривают помещение. Машинально наматываю на кулак край рубашки брата. — Есть. — тихо выдыхает Густав. — Мы все больны. ~*~*~*~ То ли плывем, то ли летим по темной улице. Мимо нас скользят дома, в одном из окон мелькает свеча и лицо. Кто-то смотрит на нас с той стороны, как совсем недавно мы смотрели на людей в клетках. Совсем немного отделяет эту сторону от той, как жизнь от смерти. Один шаг, и ты уже за чертой… Неужели такой он и есть – конец? Аббатство выплывает из мрака и на сей раз никто не держит решетку запертой для нас. Темная дверь отворяется со скрипом и вот мы здесь – в центре эпидемии. Здесь лучше не смотреть по сторонам, потому я бросаю взгляд на Эвелин, которая едва идет, ведомая под руку одной из птиц. Слезы катятся по ее щекам, но я могу хотя бы утешать себя мыслью, что она тут не одна. В длинном, узком коридоре абсолютно тихо, если не считать стука наших шагов по деревянному полу. Все двери закрыты. По пути мы не встречаем ни души и становится понятно – нас ведут к подвалам, чтобы похоронить глубже под землей. Мы так стремились попасть сюда, но теперь, когда это случается, мне не кажется реальным это место. В темноте все вдруг проявляется в ином свете. Подвалы полны людей. Точнее, на людей это похоже лишь отдаленно, скорее, это место напоминает концлагерь, где в заточении стонут неуспокоенные души и лежат белеющие в темноте мертвые тела; это царство обречённости и тлена. Как долго сюда доставляли покойников из этого поселения и нескольких соседних? Трупы лежат горами, вдоль стен и коридоров, возле лестницы, ведущей куда-то вниз. Некоторые еще живы, они стонут и пытаются сглотнуть слюну, протягивая руки к тем, кто проходит мимо них, и на лице их я уже вижу печать смерти. Я начинаю понимать. Вспоминаю все, что читал мне вслух Том, все, что говорила Эвелин. Это проклятое место, попав в которое лишаешься всех шансов. Как мы. Мы получили это за то, что не послушались предупреждения и потревожили души, не знавшие покоя на другой стороне. Я начинаю понимать, почему мы попали сюда. Начинаю понимать – как это страшно – знать, что дни твои сочтены. Начинаю понимать, какую страшную ошибку мы совершили, отметив на карте именно это место. До меня с ужасающей быстротой доходит все, и складывается в поразительно четкую картину. Нас вводят в помещение, похожее на каменоломни – здесь темно и сыро, а вокруг я вижу только слабое шевеление и слышу скрипучие стоны людей. — Помолитесь, и может, вы не будете мучиться долго, — хрипит через маску человек-птица. Я нахожу в себе сил оторвать взгляд от ужасающих картин и смотрю на лекаря, переправившего меня в этот страшный мир. — Я хочу поговорить с ним. Тем, кто может ответить на мои вопросы, — прижимаю к себе Эвелин, которая едва может стоять на ногах. — Теперь, когда мы больше не живые, полагаю, я имею на это право? — Он занят, — издевательски шепчет маска. — Мы ждем. Считайте это нашим правом и предсмертным желанием. — Может быть, он и успеет. А может и нет. — Вы можете передать, что поймали тех, кто смущал покой на улицах среди ночи. Он знает нас, — добавляю я. На этих словах лекарь смотрит на меня с некоторое время, а потом выходит прочь, ничего больше не произнося. Мы остаемся одни в абсолютной темноте и смотрим друг на друга, как в последний раз. Впрочем, так оно и есть – для нас. Мы с друзьями дорого платим за свое легкомыслие. Георг, Густав, Том – все они понимают, с чем связано наше перемещение. В этом больше не остается сомнений ни у кого из них. Мы осознаем, сколько боли и страхов вынесли эти люди, похороненные заживо - столько чувств даже не дано вместить моему сердцу. Я не знаю, как быть с Дейвом, вернется ли он к нам и почему он остается на другой стороне баррикады, тогда как мы обречены гнить в подземелье, но надеюсь, я смогу убедить его и забрать у него вещь, не принадлежащую ему. Это последнее, что я должен сделать перед расплатой. Эвелин пошатываясь бредет вдоль рядов тел и ищет среди них родные лица. Я ловлю ее за руку, чтобы она не смотрела на разложение и отворачиваю ее лицо. — Не надо, — я касаюсь губами ее волос. — Не трогай меня, Билл. Я больна… — Это не имеет никакого значения. Мы все равно не выживем здесь, — тихо покачиваю ее в своих объятиях. — Я не хочу, чтобы ты видела это. Том тоже отворачивается и отходит к дальней стенке, заслоняя лицо рукавом. Георг ложится на каменный пол, потому что ему сложно стоять. Мы отходим в единственный свободный угол в ожидании своей участи и сбиваемся вместе, чтобы немного согреться. Почему-то я уже не боюсь. Страх не сжимает мое сердце перед обреченностью. Я понимаю, за что мы заслужили это, я понял это сразу же, как только разузнал, кто такая Эвелин и что за секрет таят ее глаза; если нам суждено остаться в чумном городе, я готов это принять. Посмотрев на лица Тома и Густава, я не замечаю паники. Значит, и они все принимают, как есть. Мы не знаем, сколько проходит времени перед тем, как дверь отворяется и к нам входят врачеватели Черной Смерти. Хотя лица их скрыты, я вижу, что крупный и высокий мужчина отделяется от группы и направляется прямо к нам. По походке и движениям я легко узнаю его. Дейв становится над нами, отстраненный и мрачный. Он складывает руки на груди, словно не желает заводить разговор. — Вы хотели меня видеть, — только и произносит он, приглушенным, как через войлок голосом. Том и Густав поднимаются на ноги, я же делаю им знак рукой, чтобы они стояли в стороне. — Мы хотели видеть тебя. Ты совсем не помнишь, кто ты? — Я Дэвид Кромбергер, потомственный врач, целитель и спаситель людских душ. — Ты хотел сказать … — Эвелин тоже приподнимается и смотрит на него с пола очень недобрым взглядом, — мародер и убийца? Ее последние слова теряются в страшном, душераздирающем кашле, а Дейв холодно смотрит на девушку, затем переводя взгляд на меня. Я поднимаюсь на ноги и заглядываю прямо в его рубиновые окуляры. — Ты совершаешь ошибку. Кем бы ты себя не считал. Я не знаю, что случилось с нашим другом, но если в тебе есть хоть капля человеческого, пожалуйста… прекрати эту скотобойню! — я обнимаю себя руками, чувствуя, как тело начинает окутывать озноб. — Ты не имеешь право распоряжаться судьбами и вторгаться в чужие жизни. — Никакой ошибки здесь нет. Я всего лишь выполняю богоугодные деяния и очищаю мир от эпидемии, — словно не слыша, вторит он и его пронзительный голос повторяет гулкое эхо. — Из-за того, что творится на Острове, тысячи душ не найдут свой покой в вечности. Они не должны умирать здесь. Ты должен прекратить все это! — в отчаянии шепчу я. — Я выполняю волю Господа, только и всего, — хрипло повторяет он через щели в клюве. — Нет. Ты совершаешь ошибку. То, чем ты наживаешься не стоит людских жизней. — я опускаю ресницы. — Но если у меня есть шанс на последнее желание, я хочу, чтобы ты отдал мне одну вещь… Ты забрал такие у родителей этой девушки, — с этими словами я указываю на медальон с травами, висящий на шее Эвелин. Чумной врачеватель не говорит ни слова, смотря на меня, с презрением. Даже через маску я чувствую, как его взгляд прожигает мою кожу. — Ты уверен, что не хочешь попросить священника, который мог бы отпустить тебе грехи? — Нет. Просто отдай мне обереги. Они не представляют ценности для тебя… Но они важны мне. Пожав плечами, человек-птица снимает с шеи кувшинчики; они выглядит точно так же, как и тот, что мы нашли в могильнике. Точно такой же висит на шее Эвелин. Ее больные, блестящие глаза становятся чуть шире от этого зрелища. — Забирай. Вам не будет в них толку, — он бросает их мне под ноги. — Может быть, и нет. Но по крайней мере, в отличие от тебя, я нашел в себе силы признать, что я ошибаюсь. Дейв безразлично смотрит на меня с несколько секунд. Потом он разворачивается и уходит, оставляя нас с друзьями в сырой, камере. — Да поможет вам Господь, — бросает он уже через плечо. — Прошу простить за то, что не остаюсь с вами. У меня еще много дел. Мы с Томом так и стоим, изучая его спину. Дверь закрывается, и другие лекари уходят, убедившись, что в этом помещении остается все меньше живых. — И все же… — еле дышит Георг. — Я вырву ему ноги. Когда встречу в Аду. Часть 12 ~*~*~*~ Я возвращаю Эвелин то, что принадлежит ее родителям. Она не может взять амулет в руки, потому что пальцы плохо слушаются свою хозяйку. — Они принадлежат тебе, — тихо шепчу я и целую ее в лоб. — Прости за то, что мы не понимали этого. Прости за то, что все это заканчивается здесь. — Тебе не за что просить прощения у меня. Я не держу на тебя зла, — она нежно гладит меня по лицу и от ее касаний сердце рвется на куски. Осмотрев зал, в котором тело к телу, как в братской могиле лежат люди, я прикрываю глаза. За мной осталась последняя часть истории, которую больше некуда откладывать. Теперь я должен сказать этой девушке правду, ведь мое сердце больше не может и не хочет врать. — Мне есть за что просить у тебя прощение. Там, в будущем, Эвелин… Мы с друзьями были не очень хорошими людьми. Мы грабили семейные склепы и могилы, вели раскопки на территориях, где покоились останки не похороненных людей. Как и чумные врачеватели, мы руководствовались только жаждой наживы. Таких, как мы называют черными следопытами потому, что мы роемся в самой грязи, в костях, в могилах. Там, где проходят черные следопыты, память о прошлом обрывается. Но на братских могилах время перестает иметь значение, и потому, — я с трудом глотаю липкую слюну. — И потому нас перебросило в прошлое. Глаза девушки удивленно смотрят на меня. — В последний раз мы и наш научный руководитель решили раскопать территорию могильника в районе бывшего Острова Смерти. И мы сделали это, — лицо девушки начинает расплываться перед моими глазами. — Нам было не важно, что речь идет о тысячах загубленных жизней. Том и Густав испуганно смотрят на меня, пока я продолжаю свою речь. — Я не отдавал себе отчета в том, что это все были люди, которые тоже могли любить и страдать. Которые разлучались со своими семьями. Души которых вырывались из тела прежде, чем приходил их срок. И за это… — я вытираю на глаза набегающие слезы, — я прошу простить меня. Спасибо за то, что ты помогла нам увидеть истинную суть. Эвелин молчит и лишь после того, как губы ее прекращают дрожать, после того как она справляется со своим голосом, я слышу от нее слова, которые хотел бы услышать больше всего на свете: — Я не держу на тебя зла. Я уже сказала тебе это, когда поняла, какой ты на самом деле. Она тянется и осторожно прижимает меня к себе, как сделал это я в момент нашей первой встречи. Я утыкаюсь лицом в ее шею и волосы, готовый отдать все, что имею, чтобы мы сейчас оказались не здесь. Я хочу, чтобы нас – меня, Георга, Густава, моего брата и Эвелин окружал медовый луг, а не мрачные каменные стены аббатства. Я хочу, чтобы мы не умирали как свиньи в грязи, окруженные угрожающими обвалиться стенами и вонью переполненной могилы. Почему это невозможно? — Несправедливо, — тихо шепчу я. — Почему я не могу изменить прошлое, Эвелин? — Потому, что в твоих силах изменить будущее, — она гладит меня по волосам, беспорядочно и хаотично. Слезы мешают мне говорить, и я утыкаюсь глубже в вырез ее платья. Нет, я не заслуживаю прощения этой девушки и всех тех, кто окружает меня в мои последние часы. И я точно знаю, для нас не может быть никакого будущего. Наверное, я испытываю тот же ужас, который мучал людей столетия назад. Гадали ли они, что с ними будет дальше? Или мечтали о том, что станут делать, оказавшись на свободе и вернувшись домой? Как все это страшно и печально. Мы сбиваемся в кучку в дальнем углу и не говорим ни слова долгие часы, пока Георг, который заболел первым, не издает страшный хрип. Том словно выходит из транса, услышав этот звук. По рту нашего друга стекает кровавая струйка и мы понимаем, что для него это путешествие уже кончено. Густав прикрывает глаза ладонями, а Эвелин высвобождается из моих объятий и прикрывает Веллеру веки. Мы не можем сказать ни слова, да и незачем. Меня колотит озноб, я уверен, что нам всем остается недолго. У моего брата красные и воспаленные глаза. Значит, он заболевает предпоследним из нас. Густав все еще держится, хотя понятно, что в этом месте смертельная зараза не пощадит и его. Два дня подряд мы живем под свист этого бича. Проваливаясь в болезненный сон, мы спрашиваем себя, проснемся ли завтра, а просыпаясь, мы уже можем с трудом передвигаться. Густав чувствует небольшой жар, и впадает в смертельную тоску, смотря на нас глазами, полными отчаяния. При каждом вздохе невольно приходит в голову мысль – может этот вздох для нас и есть последний? Прикрывая глаза перед тем, как проваливаться в беспамятство, каждый из нас задается мыслью: «Кто? Он или я, а может быть мы оба?» Люди умирают вокруг нас прямо на полу, в коридоре слышны крики новых жертв чумных лекарей; некоторые испускают дух в попытках бороться за свои жизни; дети умирают, в объятиях родителей, рядом с уже остывшим трупом матери или отца, а зловоние становится просто несносным. Болезнь сопровождается горячечной лихорадкой, так что в венах спекается кровь. Не хочу прощаться так. Подползаю к брату и внимательно вглядываюсь в его черты. Эвелин все еще жива, хотя из нас ей приходится хуже всех. Она сражается с болезнью, как дикая кошка, но все равно ее срубает под вечер второго дня. Я в последний раз смотрю в ее бездонные глаза и слышу только один стон, тихо срывающийся с ее губ: «Спасибо». — Нет, — шиплю я охрипшим голосом, который с трудом вырывается из моего горла. — Нет… Но ее ослабшие пальцы уже не сжимают кувшинчик. Дыхание умирает на ее обескровленных и бледных губах. Все кончено. — Это тебе … спасибо за все, — тяну на себя ее руку и целую в костяшки пальцев. Том кладет ладонь на мое плечо, а я не могу остановить бегущие по щекам слезы. Черт побери, у нас всех впереди была целая жизнь. Какого же черта все обрывается вот так? Через час Густав пробуждается в лихорадке. Среди нас царит смятение. На шее Тома вздуваются огромные бубоны. Пришли проверяющие и поставили страшный диагноз. Они не стали нас осматривать, просто бросили ломоть хлеба к нашим ногам. Мы не трогаем его. Я наблюдаю, как закрываются глаза моих друзей; вскоре их дыхание перестает доноситься до меня. Последнее, что успеваю сделать, пока могу двигаться – доползти до своего брата и взять его за руку. Через пару часов мы с ним остаемся одни - Густав падает, как большой срубленный дуб, и умирает в течение нескольких минут. Его лицо и руки становятся багрово-фиолетовыми. Последние звуки мучительного кашля прекращаются в полночь на третий день. Вокруг становится тихо. Когда стражники приходят, чтобы забрать тела и отвезти их в большую яму за лесом, я прикрываю веки окончательно. Пальцы моего брата, тяжелая голова Эвелин вдруг кажутся нереальными. Я прикрываю ресницы и наконец издаю последний вдох. Вот и все. Наверное, так кончается история для тех, кто был слишком уверен в себе, чтобы слышать любые советы… ~*~*~*~ Я резко выдыхаю и сажусь. Вокруг меня темнота и духота, а в воздухе почему-то пахнет приближающейся грозой. Вокруг царит зловещая тишина. Мои легкие больше не сдерживает стальной обруч, как это было всего лишь минуту назад, и мои глаза с трудом привыкают к темноте. Брезент. Это первое, что бросается в поле зрения. Второе – спящий брат, который вдруг дергается, и вскакивает, как необъезженный мустанг. Мы с удивлением смотрим друг на друга так, словно видим впервые в жизни. Глаза Тома полны непонимания страха и обреченности, а первое, что он делает – начинает хвататься и ощупывать свое тело – подмышки, шею и лимфатические узлы. Его кожа гладкая, как у новорожденного ребенка, а как только он убеждается в этом, тут же кидается ко мне, внимательно рассматривая теперь уже мою шею, заглядывая мне в глаза. Ничего не понимаем. Я включаю фонарь и обвожу дрожащим лучом стены, наш инвентарь, который остался в далеком будущем. Далеком? — Билл, — губы Тома трясутся, как в лихорадке. — Мы? — Мы вернулись? — прижимаю руку ко рту. Как больные вылетаем в поле, не сговариваясь и даже не надевая кроссовки. Мы вкатываемся в палатку Георга и Густава, заставляя их проснуться, и тоже посмотреть на нас дикими и круглыми глазами. В этот холодный предрассветный час никто из нас не говорит ни слова. Мы сидим и таращимся на друзей, просто привыкая к мысли, что мы можем дышать, что вокруг нас стрекочут сверчки и слышен шум луговых трав, а смерть больше не стоит рядом с косой, сжимая цепкие пальцы на нашем горле. В одинокую, отстоящую поодаль палатку Дейва, мы крадемся с преувеличенной осторожностью; никто из нас не знает, найдем ли мы нашего руководителя там. Однако, когда мы достигаем полога, Хаммер сам выпрыгивает на нас, испуганный, точно его покусали бесы. На его лице мы читаем смятение и страх, которые отражаются и в наших глазах. — Парни… Что это за херня … — тихо спрашивает он и впервые его лицо бледно от страха, а кулаки сжаты так, что слышится хруст суставов. — Это то, о чем говорил нам тот фермер. «Вы можете потревожить тех, кто спит вечным сном в этой земле», — отстраненным и тихим голосом произношу я, внимательно смотря на Хаммера. Нам не о чем больше говорить. Не о чем сегодня, или не о чем никогда – не так важно. Мы просто понимаем, что самым разумным решением будет собрать палатки и уехать отсюда как можно скорее. — Билл? — мой брат внимательно смотрит на меня, на то, как я делаю шаг назад, все еще глядя на Дейва. — Не трогайте меня. Пожалуйста, — я тихо удаляюсь прочь, оставляя их за спиной. По щекам моим все еще бегут слезы, все те же, что текли много столетий тому назад, пока я лежал в темных стенах аббатства, чувствуя, как мое время утекает сквозь пальцы. Том и ребята не преследуют меня, так как знают, что всем нам надо разобраться со своими мыслями. Когда я отхожу далеко от нашего палаточного лагеря, по траве, шуршащей под моими ногами, я понимаю, что узнаю это место: именно тут находилось озеро, возле которого мы с Эвелин совсем недавно грелись в лучах нежного летнего солнца. Я сижу в поле, пытаясь справиться со слезами, пока не начинает брезжить рассвет, сверкающий ярко-красными, тяжелыми лучами. Ослепительно-белые, как хорошо отполированная кость, облака плывут в моем направлении, проскальзывая мимо меня над этой мертвой, впитавшей в себя вековую боль землей. Теперь я знаю, сколько людей – бедных, богатых, старых и молодых – похоронены на этом вечном кладбище; та девушка, которая показала мне часть правды, лежит здесь рядом со своими родными, потому, что она заслуживает покой, но мне не становится легче ни на грамм. Словно каменными корневищами, отходящими от единого каменного дерева, боль распространяется по левой половине тела; боль за то, чего я не смог удержать и за то, чего не смог понять вовремя. Мой брат был прав, пытаясь оградить меня; и все же, я рад, что заглянул в глаза Эвелин, ведь если бы не она, кто знает, как закончилась бы наша история. Тихо выдыхаю. Вокруг меня только простор, и больше ничего, а сзади уже слышится шум мотора. Это значит, что Хаммер завел машину. Я в последний раз кидаю взгляд на целое поле луговой травы, которая меняет свой цвет в зависимости от сезона. Точно так же и столетия сменяют друг друга, а бег времени не замедляется, унося с собой в прошлое то, чему суждено остаться там. Алые отблески солнца, пляшут в траве, похожие на язычки пламени, словно дышат над ней, и прохладный ветер потихоньку перебирает увядшие засохшие былинки этого луга. Прислушавшись, я отчетливо разбираю голос, его звук похож на шелест ветерка. Наверное, это всего лишь игра моего воображения, которое говорит мне: — Не впускай темноту в свое сердце… — Я не буду, Эвелин. Я обещаю, — тихо шепчу я, вытирая глаза в последний раз. После этого я поднимаюсь на ноги и ухожу к машине, слушая напевы поля и его истории, о тех людях, что лежат в братской могиле, о тех людях, что когда-либо жили в этих местах; наверное, когда я умру, ветер расскажет кому-нибудь и нашу историю. Но пока у меня есть шанс изменить будущее, и я сделаю это, во что бы это мне ни встало. ЭПИЛОГ. Билл и Том едва пришли в себя после возвращения в будущее. Очень долгое время им казалось, что они слышат звуки колокола, чувствуют запах уксуса и ощущают жар. Те же самые симптомы наблюдали Георг и Густав, и Дейв. На следующий же день, все четверо вскрыли исторические архивы. Они не нашли ничего о семье Эвелин, так как фамилия ее канула в недра истории. Зато они нашли там фамилию Кромбергер, и отследили ее довольно глубоко, примерно до времен великой пандемии Черной Смерти. Билл с удивлением обнаружил, что такой персонаж существовал в реальности – более того, исторические сводки, затрагивающие это имя гласили, что потомки того человека дожили до наших дней. Близнецы и их друзья предпочли оставить в тайне то, почему именно в Дейва вселился дух средневекового лекаря; они боялись, что ответ на этот вопрос слишком очевиден. Чуть позже, Том и Билл учредили собственную организацию по борьбе с черной археологией. Они собирали средства и искали волонтеров, которые были готовы помочь им в этом начинании, а еще через пару лет близнецы вернулись в те места, где с ними произошла такая удивительная и страшная история. Они осторожно выкопали останки людей, погребенных в захороненном временем чумном могильнике и предали их подобающему захоронению. Все свои средства они вложили в музей истории, посвящённый распространению чумы, сжавшей плотное кольцо на горле готической цивилизации. Теперь они не понаслышке знали, какой страшной была эпидемия Черной Смерти – великой пандемии, пришедшей из глубины Азии и обрушившей свой бич на Европу злее, чем на все прочие государства. Билл больше никогда не общался с Дейвом, у него не было на это моральных сил. А еще, он никогда не забывал слова Эвелин, потому что во многом именно то, что сделала для него эта девушка, помогло ему найти истинный путь в жизни. Он ценил тот опыт, который ему удалось приобрести, пусть даже таким болезненным путем. Твоя тень ещё парит надо мной, Словно снег, невинная, белая. Твой запах, он всё ещё витает в воздухе И сжимает мне горло. (L'ame Immortele - Let me Fall )