Друзья

Солнечный свет проникал в окна большой классной комнаты подобно космической пыли: всеобъемлющей, невесомой, радиоактивной по своей демонической природе. Казалось, теплые лучи оставляют невидимый след на всем, до чего доберутся: на партах, на руках взрослых учеников, на неопрятном пучке стареющей учительницы математики, что сидела за своим столом и проверяла какие-то мифические тетради несуществующих учеников. Те несуществующие ученики наверняка были такими же бездельниками, как и те, что писали сейчас контрольную работу. Напряженные лица, судорожные теребления ручек и карандашей, тихий невесомый шепот, что резал тишину на подобии ножа – это была обычная работа обычных тупых лоботрясов, которым к чертям сдалась эта несчастная математика. Он сидел на камчатке, вытянув ноги, которые уже явно не помещались под маленькой партой. Работа его была практически сделана, не хватало лишь нескольких мелочей, но он нарочно тянул и не сдавал тетрадь, ведь ему так хотелось смотреть на… него. Коротко остриженная русая голова мелькала среди других длинноволосых и таких незначимых для его вожделенного взгляда. Он хотел видеть лишь его силуэт: коренастый, одетый в клетчатую рубашку и черные штаны. Так бывает обернута сладкая конфета в непонятного вида обертку – когда ты знаешь, что конфета вкусная, то тебе будет глубоко наплевать на то, как выглядит ничего не значащий фантик. Учительница подняла свои водянистые, прозрачно-голубые глаза на класс. Она обвела десятиклассников строгим взглядом, будто пытаясь этим самым страшным взглядом спугнуть списывающих или просканировать, как японский робот, всю одежду и пеналы учеников, чтобы выявить тех самых злостных нарушителей. Иногда парню на камчатке хотелось иметь такой взгляд, сканирующий все, что есть вокруг. Тогда бы ему может удалось заглянуть туда, куда так хочется… Так. Стоп. Не будем об этом. Он отнес тетрадь, сложил все принадлежности и стремительно вышел, пробормотав положенные слова прощания для математички. Ему хотелось на воздух, подальше от мыслей, что роем мошкары вились в его сознании, сводили с ума и заставляли многолетние принципы ломаться, словно карточный домик. Да. Карточный домик. Все его эмоции, вся жизнь до момента осознания… Была такой же хрупкой как сложенная в невесомую конструкцию колода карт. Во дворе царила весна. Как назло. Птицы щебетали свои непереводимые трели, наверняка воспевая что-то светлое и чистое, такое далекое для него в тот момент. На небе не было ни облачка, и ничто не мешало огненному шару одаривать эту убогую Землю своим божественным теплом. Воздух был до безобразия теплым, вдыхать его было приятно; но сейчас для парня он был подобен медленнодействующей отраве. Его жизнь убивал каждый миг. Каждое гребанное мгновение в этом мире, на пороге необъятной вечности, казалось для него пыткой. То была пытка любовью. Пошла в жопу такая любовь. Сука. Он все еще стоял на пороге школы. Только сейчас вспомнил, что так и не поправил некоторые недочеты в контрольно работе. Но все это было так неважно, так несущественно… Ноги медленно несли за ворота. Он автоматически шел к остановке по неровной выщербленной дорожке, окруженной цветущими липами. Глаза были опущены к треснувшим каменным плитам под ногами, а реальность была затуманена мыслями: чернильными, густыми и почему-то сладкими на вкус. - Эй, дебил, да стой же ты! – вдруг окликнул его сзади такой знакомый голос. Парень вздрогнул и резко обернулся. На русоволосой макушке друга играли солнечные лучи. - Как контрольную написал? – как ни в чем не бывало, поинтересовался он. - Тебе ведь в другую сторону идти,- выдавил из себя «камчатник», глядя поверх головы своего друга. Вот уж когда высокий рост сыграл ему добрую службу. - И что с того? Че такой хмурый? Случилось чего? - Да нет, - замялся парень, - Забей. Облажался на какой-то херне, вот и… - Хах, ты как всегда, - хохотнул друг и дальше они шли, переговариваясь лишь ничего не значащими фразами. Долговязый уже и не помнил, о чем они говорили тогда, в тот весенний погожий денек. Самый горький и самый счастливый день его жизни. Двое свернули в какой-то проходящий двор, чтобы срезать путь до остановки. Дома в нем образовывали кольцо, гигантскую арену амфитеатра, где каждый желающий, по сути, спокойно мог наблюдать за тем, что происходило на площадке. Он был залит призрачным светом, и ни одной души не было поблизости. - Слушай, Иваныч… - вдруг вырывается у «камчатника». Им пришлось остановиться ровно посередине «сцены», но беднягу это не особенно волновало… - Ну? Парень не отвечал. Не мог он сказать то, что вертелось на языке; его сдерживало что-то, сдерживали эти гребанные стереотипы, к черту, к черту все, к черту!!!! - А ничего, - сказал долговязый глухо и, схватив за макушку друга, впился ему в губы.