It's a New Life

*** Генджи живет в одном из муниципальных домов новой застройки. Из тех, в которых есть подъезды, лифты и прихожие. Министерство юстиции неплохо заботится о своих сотрудниках. Кен поднимается на четвертый этаж и звонит в дверь с лаконичной табличкой «Такия». Почти сразу щелкает замок, и дверь распахивается. – Кен? – Генджи явно не готов к его визиту. Он в спортивных штанах и вязаном свитере. Но больше всего Кена поражают очки. Этот вполне обычный аксессуар совершенно не вяжется в его представлении с Генджи. Крутые пацаны не носят очков, король Судзурана не может быть очкариком – это атрибут хороших мальчиков. В Судзуране никто не носил очки не только потому, что с хорошими мальчиками была напряженка, но и из соображений безопасности – перед дракой их можно просто не успеть снять и получить стекло в глаз. Хотя, возможно, десять лет назад в очках Такия не нуждался. – Ты же сказал «в десять», – напоминает Кен, снимая обувь в крохотной, но все-таки прихожей, где стоят начищенные ботинки и кроссовки. Кен пытается представить Генджи бегающим по утрам в соседнем парке или на беговой дорожке спортивного клуба, но почему-то видит только, как тот точным ударом отправляет противника в нокаут. – Вот черт, Кен, прости. Я быстро. Из прихожей видно часть гостиной. На низком столике стоит открытый ноутбук с развернутым во весь экран окном видеочата скайпа. Генджи торопливо подходит к столу. – Я тебе перезвоню, – говорит он и захлопывает монитор. Кен успевает увидеть, что собеседник – мужчина. – Подожди меня, – Генджи уже стоит на пороге второй комнаты, явно служащей спальней. – В холодильнике есть пиво, если хочешь. И кофе еще горячий, – он машет рукой в сторону кухонного уголка и закрывает за собой дверь. Кен не хочет ни пива, ни кофе. Он оглядывает жилище своего старого друга. Дом много может рассказать о человеке. За годы работы в социальном центре Кен научился читать обиталища своих подопечных, как раскрытую книгу. Мебелью комната не захламлена: есть темно-синий диван, низкий столик перед ним, на противоположной стене висит плазма. Две стоящие рядом этажерки, одна под завязку забита книгами. Кен походит ближе – юридические справочники, своды законов. На второй всякие мелочи. Всего несколько фотографий: на одной из них – Генджи в черной мантии с тубой в руках, наверное, с университетского выпуска, на другой – Генджи в компании нескольких ребят в каком-то лесу. На самой высокой полке стоит фотография, от которой у Кена сжимается сердце: до боли знакомая черная школьная форма, кусок разрисованной стены за спиной. Судзуран. Кен разглядывает лица. Кажется, все они были в компании Генджи, но время стерло из памяти их имена. Генджи смотрит в объектив настороженно, как будто нахмурившись, даже через фотографию многолетней давности чувствуется то напряжение, в котором он постоянно пребывал десять лет назад. Зато ни одной женской фотографии. Кажется, подружкой Такия так и не обзавелся. – Я готов, – Генджи выходит в гостиную. Спортивные штаны и свитер он сменил на темно-синие джинсы и черный джемпер. Исчезли и очки. – Я тут фотки рассматривал, – кашлянув, говорит Кен и указывает на школьную фотографию. – Да, ребята, – кивает Генджи, и лицо его как будто теплеет. – Чем они сейчас занимаются? – Чута, – Генджи щелкает по изображению паренька с короткими, будто удивленно приподнятыми бровями, – у его семьи кондитерский магазин, отец отошел от дел, и теперь Чута там всем заправляет. Макисе, – и палец Генджи перемещается на коротко стриженого детину с белым шрамом через все лицо, – в автомастерской работает, женился недавно. Идзаки, – палец упирается в крашеного блондина, – закончил университет и работает старшим инженером в «Мицубиси». – Вороны высоко взлетели, – усмехается Кен. – А это твои нынешние друзья? – спрашивает он, показывая на фотографию в лесу. – Да, мои приятели по университету. Хорошие ребята. – А подружкой ты, я смотрю, не обзавелся. – Сейчас у меня никого нет, – Генджи отходит от стеллажа, – но, вообще-то, девушки у меня были. – Много? – улыбаясь, спрашивает Кен. – Достаточно, – хмыкает Генджи. – А помнишь Руку? – Помню. *** К Руке он заглянул по дороге из парикмахерской. Волосы на висках отросли уже достаточно, и он сделал обычную стрижку. Хотя их отношения нельзя было назвать настоящими отношениями между парнем и девушкой, но все же Генджи понимал: нельзя уйти, не попрощавшись. Рука, как обычно, кромсала пекинскую капусту. Нож ходил туда-сюда, поблескивая металлом, зеленые листья падали в лоток. Рядом стоял вентилятор, и волосы Руки слегка шевелились, время от времени она откидывала их назад. – Привет! – она подняла голову и улыбнулась. – Что это с тобой? – В каком смысле? – Твоя прическа. – А, это, – Генджи провел рукой по затылку, было непривычно ощущать под рукой кончики стриженых волос. – В обычном мире лучше выглядеть обычно. На лице Руки отразилось недоумение. – Я уезжаю. – Понятно, – снова замелькал нож, – когда вернешься? – Думаю, что никогда, – лезвие замерло, до середины войдя в кочан. – Что значит – никогда? – медленно спросила она. – Я уезжаю в Токио. Хочу начать новую жизнь, – Генджи привалился к дверному косяку. «Сейчас она скажет: а как же я?» – с тоской подумал он. «Не надо было приходить. Можно было отправить смс-ку». – Понимаю, – нож стукнулся о доску, и кочан развалился на две равные половинки. – Наверное, я должна пожелать тебе удачи, – нет, он отказывался понимать эту девчонку. По всем законам, она должна была закатить истерику, а вместо этого сидит, как ни в чем не бывало. А еще называла себя его девушкой. – Спасибо, – он помялся, не зная, что еще сказать. – Ну, тогда я пошел? – половинка развалилась на две части. Рука швырнула их в лоток и взялась за следующую. Генджи развернулся. – Генджи! – ну вот и истерика. Он нехотя обернулся. – Чего? – Весь год я делала все, что ты хотел, вернее, тебе всегда было все равно, и я старалась не слишком надоедать. Но все же… Знаешь, ты действительно мне очень нравишься. Не потому, что ты крутой парень, не потому, что ты при деньгах. А просто… просто мне сразу показалось, что ты не такой плохой, каким хочешь казаться. Но ты… как будто не можешь расслабиться, – Генджи уставился на нее. Что это еще за психологические бредни. – Не можешь понять, что иногда совсем не обязательно кому-то что-то доказывать. Что можно просто наслаждаться жизнью. Делать то, что тебе хочется. – Слушай, Рука… – Я тебя все время слушаю. А теперь ты послушаешь меня. Я знала, что у нас ничего всерьез не будет. Всегда знала. Но теперь, когда ты уезжаешь… я не могу отпустить тебя просто так. – Что значит «просто так»? – То и значит, – Рука поднялась и сняла через голову фартук. – Потому что если я просто так тебя отпущу, то потом буду жалеть, – и схватила его за руку. Ладонь у нее была прохладная, наверное, из-за капусты. – Пойдем. – Что ты делаешь? – он и не думал, что она такая сильная. – Помолчи, – Рука откинула штору, отделявшую прилавок от жилых помещений, и потащила его вверх по скрипучей лестнице. Она втолкнула его в небольшую комнату, наверное, ее спальню, если судить по незастеленной кровати и развешанной повсюду женской одежде. Он толком даже не огляделся, настолько опешил от нешуточного напора своей подруги. Генджи ничего не делал не столько от неумения, сколько оттого, что Рука набросилась на него так, будто он был миской горячей лапши, а она голодала несколько суток подряд. Даже зубы не разжал, когда Рука настойчиво пыталась просунуть язык ему в рот. Она хмыкнула, и ее пальчики принялись расстегивать ремень на его брюках. В голове у Генджи было пусто, он не испытывал даже особого возбуждения, скорее, даже какое-то отвращение, сменившее то теплое, почти нежное чувство, которое еще несколько минут назад он испытывал к Руке. Сейчас она казалась ему одной из отцовских шлюх. Впрочем, он не спешил останавливать ее, и Рука, восприняв это как согласие, подтолкнула его к кровати, одновременно стаскивая с себя футболку. Несмотря на такой напор, Рука оказалась достаточно деликатна и, убедившись в полной неопытности своего партнера, взяла дело в свои руки настолько умело, что со второго раза у Генджи, можно сказать, все получилось. Но возвращаясь домой в уже сгустившихся сумерках, он вспоминал не то, как она целовала его, оставляя на щеках липкие отпечатки блеска для губ, не то, как в порыве то ли настоящей, то ли притворной страсти била по лицу волосами, а как, наконец, слезла с него и, слава всем богам, молча легла рядом. Генджи помнил, как неотрывно смотрел вверх, на крутящиеся лопасти вентилятора, и помнил абсолютную, какую-то даже звенящую пустоту в голове. Он чувствовал рядом с собой тепло чужого тела, но ему казалось, что все это вокруг – маленькая комнатка, залитая лучами закатного солнца, обнаженная девушка, лежавшая рядом, даже крики играющих на улице детей – все это не имело к нему никакого отношения. Это была какая-то другая жизнь, уже никак не связанная с ним, Генджи. *** Район, в котором живет Вакабаяши, застроен маленькими, одно-двухэтажными домишками так плотно, что между ними, кажется, даже не переулки, а так, тропинки. Электрические провода натянуты во все стороны, словно квартал накрыли частой сеткой. – Нам направо, – говорит Кен, обходя очередную выбоину. – Нам еще пятьдесят метров прямо, – говорит Генджи, не отрываясь от экрана своего телефона, и спотыкается, – твою мать! Что за трущобы! – Привыкай, – усмехается Кен, – большинство твоих подопечных живет в подобных местах. – Сворачиваем, говорю. – Навигатор считает, что нам нужен следующий поворот. – Я бы, конечно, разрешил тебе пойти за твоим навигатором и убедиться, что он заведет хрен знает куда, но не хочу потом искать тебя по всем закоулкам. Генджи сует телефон в карман и идет за Кеном. Катагири оказывается прав. Буквально через несколько десятков шагов они видят одноэтажный домик, на покосившемся почтовом столбе перед которым написано «Вакабаяши». – Ну, ты даешь, Кен, – при желании в голосе Генджи можно расслышать нотки восхищения, – разобраться в таких катакомбах. Прошлое якудза не проходит даром? – Скорее, настоящее социального работника. От того, что мне пришлось повидать, самые отмороженные якудза рыдали бы, как дети, – Катагири стучит в дверь. Открывают им не сразу. Наконец за дверью слышатся шаги, и на пороге возникает невысокая девушка с неровно подстриженными и выкрашенными в бело-синюю полоску волосами. – Ну? – на ней полинявшая майка размера на три-четыре больше, чем нужно, так что сползающий воротник обнажает круглое плечо. Девица усиленно двигает челюстями, и между зубами то и дело мелькает большой ярко-фиолетовый комок жвачки. Генджи завороженно наблюдает за ним. Уж, казалось бы, чего он только не повидал в своей бурной юности, но, кажется, за последние годы успел подзабыть, какой может быть жизнь. А вот Кен чувствует себя тут, как рыба в воде. – Прежде чем открывать дверь незнакомым людям, надо спросить, кто там, – назидательно говорит он. – Нахрена? – интересуется девица и поправляет футболку, но ткань тут же снова сползает, оголяя плечо. – Потому что по улицам ходит много плохих людей. Генджи сначала не может понять, почему Катагири говорит с ней, как с идиоткой, а потом приглядывается – да она совсем девчонка. Лет четырнадцать, край – пятнадцать, просто на голове – черт знает что, на лице – слой косметики толщиной с палец, и на теле – одежда, которую постеснялись бы надеть даже шлюхи его отца. – Да пошел ты, – между тем изрекает юное создание. – Может, ты сам из этих, извращенцев. – Грубить взрослым тоже нехорошо, – Кен отодвигает ее вглубь прихожей. – Мать где? – Чего? – Мать твоя, говорю, где. – А, так бы и сказал, что ее хахаль, – девчонка оглядывает его с ног до головы, потом переводит взгляд на Генджи, – новый, что ли, я вас раньше не видела, – Генджи чувствует на себе ее взгляд, совсем не детский, а какой-то очень взрослый, по-женски оценивающий. Потом она подмигивает ему и обводит кончиком языка пухлые губы. И Генджи становится так мерзко, будто это он пытается ее совратить. Маленькая паршивка явно остается довольна произведенным эффектом и кричит вглубь дома. – Мама! Это к тебе! – Ну, кто там еще? – в дверном проеме появляется женщина. Про таких, как она, в книжках пишут: «со следами былой красоты на лице». К следам былой красоты прилагалась какая-то затасканная спортивная кофта, длинная, вся в зацепках, юбка и собранные в неаккуратный хвост волосы. – А я знаю? – надув и втянув в себя огромный пузырь, пожимает плечами девчонка и уходит вглубь дома, откуда почти сразу раздается громкий звук телевизора. – Чего надо? – окидывает их неприветливым взглядом хозяйка. – Вы должны помнить меня, – воодушевленно начинает Кен. – Я Катагири, сотрудник социальной службы, занимаюсь делом вашего сына. А это Такия Генджи, он адвокат Шо-куна. Госпожа Вакабаяши окидывает Генджи оценивающим взглядом и подводит итог. – Молодой какой, в прошлый раз другой был. – Судебное управление заменило адвоката, – объясняет Катагири, женщина пожимает плечами. – Ну, а от меня-то что надо? Я все полиции рассказала и адвокату этому, прошлому. Что ж, теперь по двадцать раз все повторять? Генджи чувствует необъяснимую неловкость, как будто он действительно отрывает человека от важных дел какими-то глупостями. Разве не должна эта женщина всеми силами стараться помочь им, чтобы вытащить своего сына? Он вспоминает свое прошлое дело, как в маленькой, скромно обставленной гостиной комкала мокрый от слез платок еще довольно молодая женщина. «Не понимаю, как такое могло случиться, – говорила она, шмыгая носом, – моя Тамико всегда была хорошей девочкой. Сроду не брала чужого. Господин Такия, вы же поможете ей? Вы же не допустите, чтобы ее посадили в тюрьму?». – «Ну, что вы, какая тюрьма», – но несчастная мать, кажется, даже не слышала его. «Я всегда учила ее быть честной, как она могла украсть? Это все моя вина, я слишком много работаю. Она совсем одна, целыми днями. Знаю, это ее подружки виноваты, не зря они мне сразу не понравились». Генджи не знал тогда, как остановить этот поток бесполезных, с точки зрения дела, излияний, и чувствовал себя ужасно неловко, ему всегда было непонятно, что делать с плачущей женщиной. Но еще меньше понятно, что делать с женщиной, явно равнодушной к судьбе своего сына. К счастью, у Кена в таких вещах много опыта. – Все-таки прошу вас, госпожа Вакабаяши, уделить нам немного времени, – твердо говорит он. – Только недолго, мне нужно собираться на работу, – они идут за ней в комнату, которая служит одновременно гостиной и спальней: на полу расстелен футон. – Я ознакомился с показаниями, которые вы дали полиции и предыдущему адвокату, – Генджи оглядывает стол, на котором разбросаны журналы, косметика, тарелки с остатками еды, грязные салфетки. Он пытается отыскать место, чтобы положить папку с бумагами, однако госпожа Вакабаяши и не думает убрать что-нибудь. Поэтому он кладет папку на лежащую на полу сумку и включает диктофон. – Из ваших показаний следует, что ваш сын уже задерживался полицией. 12 апреля 2014 года он был арестован за кражу музыкальных дисков в магазине «Музыкальный рай» и отпущен после уплаты штрафа. Второй раз он был задержан 27 октября 2015 году по обвинению в вандализме, – Генджи переворачивает страницу, – он и еще несколько молодых людей разрисовали забор районной больницы. Вакабаяши-кун был опознан при помощи камеры видеонаблюдения. Его снова выпустили после уплаты вами штрафа и приговорили к 20 часам общественных работ. Все верно? – Если у вас так написано, то да. Я платила за него штрафы, – госпожа Вакабаяши барабанит пальцами с облупленным лаком по крышке стола. – Чего из пустого в порожнее переливать? – В декабре 2015 года Вакабаяши-кун был отчислен из выпускного класса за многочисленные прогулы, – Генджи переворачивает еще несколько страниц. Это ужасно неудобно – все время смотреть то вниз, на лежащую на полу папку, то перед собой, на сидящую за столом мать. – Здесь, в деле, есть копии извещений от администрации школы и несколько писем от классного руководителя: 6 мая, 14 октября, 21 ноября и 4 декабря 2015 года, в которых они просят вас прийти в школу, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Однако, как следует из докладной господина Катагири, вы в школу так ни разу и не пришли. Почему? – Генджи повышает голос, так как из соседней комнаты раздается громкая музыка. В щель между дверями виден экран, на котором танцуют несколько молодых людей, то ли парни, то ли девчонки, непонятно. – Вы не могли бы попросить вашу дочь сделать звук потише? – Румико, убери звук! Господин адвокат хочет поговорить про твоего брата, а ты ему мешаешь! – Я хочу посмотреть концерт! – откликается из-за двери любящая сестра. – Йошико дала мне диск всего на один день! – Выключи немедленно! – кричит госпожа Вакабаяши так громко, что Генджи от неожиданности вздрагивает, а Кен качает головой. – За что мне достались такие ужасные дети! Один преступник, людям в глаза смотреть стыдно, другая лентяйка! Нет бы – полезное что-нибудь сделала! В доме бы хоть убралась, грязь какая, бардак! Людей привести стыдно. Так нет же, рожу размалюет и валяется целыми днями! – судя по виду самой госпожи Вакабаяши, ее дочери было с кого брать пример неопрятности и лени. – На себя бы посмотрела! – не остается в долгу Румико, выкрикивая из-за двери. – Что? – госпожа Вакабаяши вскакивает так резко, что задевает стол, Генджи едва успевает подхватить пиалу с заветрившимися овощами, чтобы они не упали прямо ему на джинсы. – Ах ты, маленькая дрянь! Хамка! Я тебе сейчас устрою! – Госпожа Вакабаяши, успокойтесь, – поднимается на ноги Кен. – Вы потом сможете обо всем поговорить с вашей дочерью. Румико-чан, мы не просим выключить, мы просим сделать звук потише. – Ладно, ладно, чего орать-то. Я наушники возьму, – и в соседней комнате наступает тишина. – Спасибо, Румико-чан, а вы, госпожа Вакабаяши, сядьте, пожалуйста, – Кен вежливо, но настойчиво подталкивает женщину к столу. – Давайте продолжим. Такия-сан... – Генджи чувствует себя идиотом. В несколько минут Кен погасил надвигающийся скандал, а он сидел и просто глазами хлопал. Чужие ссоры не то чтобы пугали, скорее, напрягали, все происходило слишком быстро, чтобы успеть понять, что делать. В конце концов, привычный способ действия в непонятной ситуации – дать в морду – не всегда срабатывал даже в прошлой жизни, и Такия просто подвисал, как компьютер со слабой операционкой, которому дали слишком много заданий одновременно. – Да, – кашлянув, он старается придать голосу как можно больше твердости. – Итак, как я уже сказал, Вакабаяши-кун был отчислен из школы за непосещение, а вы, несмотря на многочисленные просьбы администрации, так в школу и не пришли. Почему? – Делать мне было больше нечего! – раздраженно отвечает госпожа Вакабаяши. – Он шляется невесть где, а я ходи красней за него. Отчислили, и слава богу. Толку от этой школы все равно не было. Это вы, господин адвокат, хорошо учились, человеком стали, а у Шо всегда ветер в голове был, весь в своего беспутного папашу! Не хотел учиться, его дело, я за ним бегать не собиралась. Думала, работу найдет, с шеи моей слезет. – Хорошо, давайте поговорим о его работе, – торопливо цепляется за новую тему Генджи, госпожа Вакабаяши вызывает в нем чувство брезгливости. Уж на что Хидео было на все плевать, но если бы тому десятками приходили письма с требованием явиться в школу из-за прогулов сына, Генджи бы огреб по полной. Конечно, у отца были вполне понятные причины, по которым он не желал светиться в кабинете директора, но каковы бы они ни были, Генджи все-таки переползал из класса в класс и не всегда на последнем месте школьного рейтинга. – Меня интересует его последнее место работы. Клуб «Синий апельсин», он работал там с октября 2016 до того, как его арестовали 12 января этого года. Верно? – Вроде бы. – Вы не уверены? Госпожа Вакабаяши хмурится. – А что я говорила в прошлый раз? – Вакабаяши-сан, – Генджи едва сдерживает переполняющую его злость, – вы вообще не знаете, что происходит в жизни вашего сына? Он все еще несовершеннолетний, он находится под вашей ответственностью! – Да что вы на меня взъелись, господин адвокат? – в голосе женщины появляются плаксивые интонации. – Этот мальчишка – самое бесполезное создание, которое я когда-либо встречала. Ну, да, он работал в каком-то клубе, устроился туда то ли официантом, то ли охранником. Может быть, и в этом вашем… «Апельсине», – она ткнула пальцем в диктофон. – Но вы думаете, он мне что-нибудь рассказывал? Я надрываюсь на работе, чтобы вырастить из него человека, а что в ответ? Дружки у него всегда такие же были. Но я про его дела ничего не знаю. Про эту драку – тем более. Да если бы я только услышала, чем он занимается, поверьте, я бы его тут же на улицу выставила, – она вздыхает. – И все это вы повторите в суде? – вкрадчиво спрашивает Генджи. – В суде? – женщина смотрит на него широко открытыми глазами. – Меня вызовут в суд? – Разумеется, – Генджи чувствует неправильное, но очень приятное удовлетворение от того, что эта мерзкая тетка так растеряна. – Вы его мать, без ваших показаний обойтись невозможно. – Господин Такия, я же не преступница. Что обо мне будут говорить люди?! – Мне жаль, – чуть отодвигаясь, отвечает Генджи, – это закон. Вам придется пойти. – Проклятый сопляк! – лицо госпожи Вакабаяши искажает гримаса злобы. – Надеюсь, он сгниет в тюрьме. – Вакабаяши-сан, – торопливо вмешивается Кен, – я понимаю, вы расстроены. Но мы с господином Такией здесь, чтобы помочь вашему сыну. Мы бы хотели, чтобы вы были на нашей стороне, все-таки Шо-кун – ваш сын, и ему нужна помощь. Вы могли бы сказать, что уделяли ему недостаточно внимания, что чувствуете свою вину за то, что с ним случилось… – Вину? Я?! – она покрывается багровыми пятнами, и Кен понимает свою оплошность. – Нет, не в этом смысле, – спешит он исправить ситуацию, пока ошметки благородного возмущения не похоронили их с Генджи под собой. – Я имею в виду, если бы судья увидел ваше горе, горе матери, которой тяжело видеть своего сына на скамье подсудимых… Если бы вы дали понять, что приложите все силы, чтобы помочь Шо-куну стать хорошим человеком, исправить его ошибки, ведь он так молод. Мы хотим максимально мягкого приговора, и вы бы могли нам очень помочь. – Предыдущий адвокат ничего такого мне не говорил, – с сомнением смотрит на них госпожа Вакабаяши. – Он просто не успел, – улыбается Кен. – Я подумаю, – бурчит она. Генджи хочется схватить ее за нечесаные волосы и как следует треснуть об стену, чтобы выбить это равнодушие. Ему противно смотреть, как Кен лебезит перед этой грязной бессердечной сукой, уговаривая помочь ее же собственному сыну. Интересно, почему когда-то все это его не раздражало, не вызывало такой бессильной злобы, такой жгучей ненависти. Неужели десять лет более или менее приличной жизни так изменили его? – Спасибо вам, госпожа Вакабаяши. Мы очень на вас рассчитываем, – Кен поднимается и кланяется одновременно. Генджи тоже торопливо встает, запихивая в сумку папку и диктофон, ему хочется побыстрее убраться из этого дома, в котором стоит запах плесени, а все вещи кажутся липкими. Когда за ними захлопывается дверь, Генджи с наслаждением полной грудью вдыхает сырой холодный воздух. – Какая мерзость, – он хлопает себя по карманам и достает пачку сигарет. – Не понимаю, зачем некоторые бабы вообще рожают? Пошли выпьем, что ли? В небольшой забегаловке немноголюдно. Несмотря на промозглую погоду, Генджи заказывает пиво. – Мне тоже было сначала трудно привыкнуть, – говорит Кен, пододвигая к себе кувшинчик саке: визит к госпоже Вакабаяши и для него не прошел даром. – Казалось бы, чего только у якудза не повидал, но все-таки у нас были свои законы, кодекс чести, как бы это ни звучало. А тут люди ведут себя хуже зверей. Эта тетка – еще не худший вариант, поверь, – он залпом осушает рюмку и наливает еще. Генджи задумчиво смотрит, как в бокале пива поднимаются прозрачные пузырьки. – Как ты вообще оказался в социальных работниках? То есть, ты уж не обижайся, якудза из тебя был хреновый, – усмехается Такия, – но такой резкий поворот? – Не такой уж резкий, – Кен опустошает вторую рюмку. – Ты прав, якудза из меня был дерьмовый. Да и вообще, как-то не складывалось по жизни. Все себе дело какое-то нашли, плохое или хорошее – другой вопрос, а меня все мотало. Только вот с пацанами и чувствовал себя человеком. Они ведь мне верили, думали, я крутой, все знаю, все умею, ты вот тоже верил, – он улыбается, но Генджи видит, что глаза у Катагири совершенно серьезные. – Со временем, конечно, разбирались, что к чему. Это я потом уже понял, что дело было во мне. Ведь тогда, десять лет назад, думаешь, я тебе помогал? Да нет, тебе, конечно, тоже. Но… как бы объяснить. Мне хотелось, чтобы у тебя все вышло с Судзураном, потому что не вышло у меня. Хоть так почувствовать себя нужным, но ты и без меня справился. Генджи усмехается, качает головой и, наконец, делает первый глоток. – Не очень у меня вышло с покорением, – он пододвигает к Кену миску с креветками в темпуре. – Ну, не в покорении дело, а в том, что было в тебе что-то. Сила какая-то, ты знал, чего хотел. – Если бы знал, – Генджи откусывает креветку и задумчиво жует. – Дури у меня много было, и никого, кто вправил бы мозги. А Хидео херней всякой маялся, нет бы – по-человечески сказать, ждал, что я сам до чего-то додуматься должен. Это в восемнадцать-то лет. – Ты о чем? – Я в том смысле… Ну, вообще… Козел он старый. Ладно, мы сейчас не о нем, а о тебе. Так как ты все-таки оказался в социальных работниках? Кен еще несколько секунд смотрит на Генджи, который, в свою очередь, смотрит в бокал с пивом. – Да как-то само собой вышло, – наконец говорит он и берет креветку. – После того, как мне пришлось… исчезнуть, я встретил старого кохая. Он тоже в Судзуране учился. Но до тебя. Я тогда все там вертелся, никак не мог расстаться, ну, и ребята вокруг меня были. Они верили в Кена непобедимого: что-что, а пыль в глаза я умел пускать… Неважно, в общем. Он хороший парень был, но тянула его кривая дорожка. Впрочем, как и многих, – Кен опрокидывает в себя еще одну стопку. – Короче, вижу я, что опять не туда его тянет. – Опять? – выцепляет самое главное Генджи. Кен слегка мнется. – Незадолго до этого он из тюрьмы вышел. – За что сидел? – Генджи пытается понять, из-за чего Катагири так нервничает. Переживает, что ли, что не уберег кохая? – Да так, – Кен тянется за кувшинчиком. – Не части. Закусывай лучше. – Нападение разбойное, ну, знаешь, ребята собираются в банды, нападают на сарираменов, особенно если те в подпитии. Деньги там, часы отбирают, – Генджи кивает. Обычное дело, полицейские участки завалены такими заявлениями. – Ну, вот один оказался не так уж пьян, драка завязалась, и мой кохай силу не рассчитал, приложил его битой. – Убил? Кен кивает. – Сколько дали? – Два года. – Несовершеннолетний, что ли? – Ага, повезло. Да не в этом дело, – Кен все-таки наливает еще стопочку. – Мы когда с ним встретились, я думал, что он хоть что-то понял, попытается измениться. А он, наоборот, еще больше в это дерьмо влезать стал. На серьезные дела потянуло. До сих пор не знаю, как мне удалось его остановить. Уговорил уехать. Так мы оказались здесь, в Токио. Я к тому времени уже решил, что все, хватит. Пора за ум браться. Новую жизнь начал. Чем только ни занимался: и рабочим на стройке, и в автомастерской, и курьером, и за кассой постоял. И вроде бы честно живу, а все чувствую не то, – Кен задумчиво вертит туда-сюда полупустую миску. – А потом однажды, когда я в баре подрабатывал, познакомился с одной женщиной. Она каждый вечер приходила, выпивала два бокала мартини, заказывала подавать со шпажкой зеленых оливок и сухим льдом, – Генджи приподнимает бровь, потому что глаза у Катагири начинают поблескивать. У Генджи так и вертится на языке парочка вопросов, но он сдерживается. – Ну, в общем, слово за слово, познакомились мы с ней. Я уже знал, когда она придет, столик ей всегда оставлял получше, чтобы заказ ее приготовили побыстрей. И вот, значит, однажды она приходит, а я смотрю – у нее рука перебинтована. Я и спросил, мол, где же вы это так. Она рассказала, что работает в социальном центре. И это у нее подопечная – муж ее избивал, и вот она, значит, решилась, ушла от него и обратилась в центр. Ну, ее к Шизуке, то есть… – поправляется Кен, – Такаги-сан и прикрепили. Она ей помогала, как могла, объясняла про ее права, про то, как жить самостоятельно, ну, и так далее, – Кен как будто сбивается, морщит лоб, собирается с мыслями. – В общем, баба эта – как все бабы: и хочется и колется, и жить тяжело, и уйти страшно. Вот и моталась туда-сюда. То уйдет и к Такаги-сан бежит, то возвращается к мужу своему, значит, и начинает: «Это вы во всем виноваты, это вы меня с мужем ссорите». Так и ходила полгода, а то и больше. И вот однажды приходит к Такаге-сан вся в синяках и говорит, что уж точно решила от мужа уходить. Помогите, говорит, мне вещи забрать из дома. Муж-то хоть и на работе, а страшно одной. Такага-сан с ней пошла. – И тут-то вернулся муж, – не сдерживается Генджи, и Кен кивает головой. Даже как будто усмехается. – Он накинулся на Такаги-сан, что это все из-за нее, что это она жену против него настраивает. Еле они сбежали, но руку он Такаге-сан вывихнул. Баба эта, правда, после этого ушла от него уже окончательно. – Занимательная история, но все-таки ты-то здесь при чем? – «Кроме того, как втрескался в эту Такагу-сан по уши», - добавляет уже про себя Генджи. – Ведь не чужие семейные дрязги тебя так вдохновили? – Не чужие, – кивает Кен, – но мы с Такаги-сан, пока я ее обслуживал, болтали. Она про работу рассказывала. Видно, уж очень трудно ей было, хотелось с кем-то поделиться. И вот рассказывает, что дали ей одного пацана. Всего-то шестнадцать, а в полицейский участок ходит, как к себе домой. И сажать его вроде не за что, и что делать с ним – непонятно. Сказала, что пойдет к нему домой назавтра, смотреть, что да как, с родными, соседями говорить. А семейка там та еще, да и район не подарок. И как представил себе, что она там со своей рукой, такая маленькая, такая худенькая... Я ей и говорю: «Завтра у меня как раз выходной, давайте я с вами схожу». Она отнекивалась, конечно, но я на своем стоял: «Чего вы одна туда пойдете». Да и всем известно, что не очень-то парни женщин слушают. Согласилась она в итоге, и мы пошли. А там все, как положено, не мне тебе рассказывать, – Генджи усмехается и прикуривает еще одну сигарету. – И вот смотрю я на парня этого и вижу, что на самом-то деле не такой он плохой. Мусора в голове много, да, злится на весь свет, крутым хочет показаться, а сам… – Понятно, – кивает Генджи, – очередной подросток с трудным характером и шансом на светлое будущее, мимо которого ты не мог пройти. – Пусть так, – усмехается Кен. – Но когда мы сидели у него дома, я понял, что вот оно. Это то, чем я хочу заниматься. Помогать пацанам, которые не могут найти своей дороги, до которых никому нет дела. – Ну, а Такаги-сан. Чем у вас дело-то кончилось? – Генджи, – возмущенно фыркает в чашечку Кен. – Да ладно, только не говори, что у вас ничего не было. – Ну, ладно, было дело, – глаза Кена вновь начинают блестеть. – И чем кончилось? – теряет терпение Генджи. – Да ничем. Повстречались почти год, а потом муж ее вернулся. – Муж? – Ага. Она, оказывается, замужем была. Он ей изменил, она его выгнала, два года отдельно прожили. А потом он вернулся. «Люблю-не могу, прости дурака». Ну, она и простила. Бабы, что с них взять, – вздыхает Кен. – Мне жаль, – Генджи немного неловко, что он заставил друга вспоминать такие тяжелые вещи. – Да ладно. Что ж теперь поделать. Главное, что я свое дело нашел. А найти свое дело – это еще как важно, - Кен делает внушительный глоток, словно после этой истории ему нужно промочить горло. - А ты сам? – переводит он разговор. – Как все же ты стал адвокатом? Не буду врать, я очень удивлен. Генджи тушит окурок и подзывает официанта, просит второй бокал пива. – Знаю. Наверное, я просто хотел защитить себя. Когда я ходил в школу, то мог дать сдачи любому. А взрослые люди не бьют друг другу морды, только терок между ними не меньше. Просто оказалось, что я ничего толком про жизнь не знаю. Про нормальную, в смысле. Мне было трудно привыкнуть. Я не мечтал кого-то защищать или помогать кому-то, даже не думал об этом. Но когда пришло время выбирать факультет, понял, что с моим прошлым нужно быть готовым защитить себя. Цивилизованно. Мало ли что, – Генджи замолкает, потому что возвращается официант с заказом. Однако он продолжает молчать и после того, как официант, поставив перед ним стакан пива, вновь уходит за стойку. – Я думал, ты примешь дела в клане, однажды станешь его главой. – Я тоже так думал. – И что же случилось? Генджи снова замолкает. – Покушение на Хидео, – наконец, говорит он. Кен роняет креветку, Генджи качает головой. – Говорил же: не части. – Покушение? – Да, – Генджи вертит туда-сюда картонную подставку под пиво. – Два выстрела в живот, выжил чудом. Но когда я увидел отца на больничной койке, знаешь, меня как будто шарахнуло. Не потому, что я его так любил или боялся остаться один. Просто я понял, что это все по-настоящему. Не как в Судзуране. И смерть тоже настоящая. И что судьба якудза – это не просто ходить в дорогих шмотках, проворачивать аферы и чтобы тебя все боялись и уважали, но еще и сдохнуть вот так – в грязной подворотне. И главное – ради чего? Денег? Я в них не нуждался и никогда о них не думал. Уважения? Но к тому моменту я уже понял, что настоящее уважение зарабатывается совсем по-другому, – Генджи делает несколько больших глотков. – А еще была эта история с бывшим судзурановцем, не помню, как его звали, который во время драки убил ученика другой школы. Отмотал срок, вышел, одноклассники убитого, конечно, хотели с ним по-своему разобраться, он приперся в Судзуран, ну, слово за слово… У нас перемирие, оказывается, после этого убийства было, а я-то не знал, – Генджи усмехается. – Но не в этом дело. А в том, что пока я в больнице просиживал, тоже об этом думал. Подраться – да, можно: ребра сломать, зубы выбить… но убивать? Зачем? Отнять чужую жизнь, сломать свою. Это ведь по-настоящему, навсегда. Там, в больнице, я понял, что для меня это все слишком.