Pathetic

Тэгун просто не может. Не может, потому что любит другого, потому что не способен пользоваться людьми и совсем не хочет обманывать Санхёка, теша его ложными надеждами на взаимность. И плевать, что его чувства тоже не взаимны и что логичнее было бы утопить себя в том океане нежности, который предлагал ему младший, чем продолжать слепо верить в чудо. Просто Тэгун такой человек. Санхёк же очень искренний, хоть и с игривыми бесноватыми искорками в раскосых глазах. Немного нелепый. Шумный и ещё очень наивный. Такой тёплый и одинокий. У Тэгуна жалостью к нему щемит сердце, но он не может предать свою собственную любовь. — Хён! Он тебя не любит! Почему ты не хочешь это понять? — кричит Санхёк, когда они остаются совсем одни в общежитии, и Тэгун в очередной раз просматривает фотографии Хагёна в телефоне. И это младшего совсем не касается, но отчего-то Тэгун все равно чувствует себя виноватым. Он тянет Санхёка к себе и сжимает в отцовских, не более и не менее, объятиях, и слушает его рыдания. А мальчишка цепляется за его домашнюю потёртую футболку, которую когда-то на день рождения подарил ему Хагён, и не может успокоиться, сорванным голосом шепча одно и то же. Снова и снова, пока, обессилев, не засыпает на руках у Тэгуна. Если Тэгун зависим от музыки, то Санхёк зависим от него, и он даже не скрывает этого, как когда-то поначалу. Тэгун помнит, как отчаянно мальчик краснел стоило им встать рядом, а совместные фотосессии были и вовсе испытанием для влюбленного подростка. Тэгун помнит, как Санхёк решился признаться ему в любви, чем совсем никого не удивил, ведь свои чувства скрывать никогда не умел. Даже, кажется, Воншик, не особо любящий лезть в чужую жизнь, знал о том, кому принадлежит сердце и все мысли их макнэ. Санхёк сделал это спустя почти год безуспешных попыток обратить на себя внимание. Тогда он долго стоял сгорбившись, собирался с мыслями и теребил безразмерную футболку, слишком трогательно свисающую с худых мальчишечьих плеч, а потом выпалил на одном дыхании всё, что скопилось за бесконечные одиннадцать месяцев. — Мне жаль, но я не могу, Санхёкки, — мягко и тихо сказал Тэгун, чтобы не ранить его или хотя бы не оставить слишком большой шрам на чужом сердце. — Конечно, хён, я все понимаю, — кивнул Санхёк, шмыгнув носом и стерев влажную дорожку с щеки. Он начал плакать не дослушав до конца, потому что и так знал ответ. Просто ему надоело молчать. Тэгун хочет, так сильно хочет облегчить боль Санхёка. Он понимает, как ему трудно. Их ситуации до неприятного покалывания в подушечках пальцев похожи друг на друга. Только Тэгун не плачет и не ждёт с преданностью старого пса взаимности. А Санхёк ждёт. Так сильно радуется, видя своего хёна, и на что-то действительно надеется. Вот уже три года. Пусть он уже не ребёнок, пусть выше самого Тэгуна и шире его в плечах, в своих чувствах он так и остаётся всего лишь мальчишкой, который старается изо всех сил доказать, что он взрослый. В его теле больше невыплеснутых гормонов, чем крови. Тэгун это знает и ни капельки не удивляется, когда Санхёк прижимает его к стене рядом с дверью комнаты и судорожно, даже не целует, а кусает его губы, словно так пытается выразить всю свою боль. Но Тэгун знает, что ему гораздо больнее, поэтому не сопротивляется. Санхёк слизывает кровь из небольшой ранки на нижней губе, затем прижимается к нему, обнимая, и судорожно просит прощения. Они оба в этом безумии. Они оба зависимы. Только Тэгун от музыки и лидера, а Санхёк от него. И когда мальчик просит его с ним переспать, Тэгун тоже не удивляется, разворачивает его к себе спиной, усаживает на колени и, покрывая поцелуями светлую кожу плеч, ласкает его. Мягко и не давая контроля. Он смотрит на его лицо с розовым румянцем на щеках и слышит его голос, стонущий имя старшего. И Тэгун готов поклясться, что тот невероятно прекрасен, когда жмурится от своего первого в жизни настоящего оргазма, но в груди лишь все та же невыносимая жалость, а в голове навязчивая идея быть хоть кому-то нужным. Он говорит Санхёку больше никогда не просить его об этом и выходит из комнаты, чтобы впервые оставить парня наедине с собственной истерикой. Он впервые сбегает, потому что даже приглушённые всхлипы из-за двери рвут его сердце на мелкие части, и Тэгун стирает солёную влагу с щёк, сидя на холодном полу общего коридора. Санхёк продолжает с завидным упорством всеми силами цепляться за любые возможности близости, за островки надежды, которые Тэгун неосторожно создаёт в душе мальчика на разных шоу, концертах и фанмитингах, случайными взглядами и прикосновениями, привычной заботой. Тем, что даже после всего позволяет ему и дальше спать у себя на коленях в конце долгого и утомительного дня, пока они едут в общежитие из агенства. А по вечерам Санхёк, словно новорожденный котенок, тычется ему в лицо поцелуями, просит не уходить, побыть с ним еще чуть-чуть, не возвращаться в комнату к тому, кто его совсем не любит, сжимает чужую руку, переплетая их пальцы, и надеется, что Тэгун заснет с ним в одной кровати. Так неловко и неумело, но до жжения в глазах искренне. Тэгун молчит и остается, пока младший не засыпает у него под боком, а потом укутывает его в одеяло, потому что под утро Санхёк всегда мёрзнет, и уходит к тому, кто не любит его, но кого любит он.