Primus – значит «первая»

Я иду по огромному саду, в котором находится много разных причудливых цветов. Я могу узнать только лишь некоторые из них. Вон там, чуть выше пышных цветков гортензий, расположились белоснежные розы. А еще дальше, между астр, переливающихся всеми цветами радуги, и стрелицией, больше напоминающей тропическую птичку, чем цветок, росла великолепная дицентра, похожая на разбитое сердце юной девушки, такой же маленькой и беззащитной, как этот цветок. Я иду и наслаждаюсь буйством красок, окружающих меня, абсолютно не замечая времени. Я брела по этому саду еще где-то полмили и совсем не заметила, как райские растения сменились угрюмыми деревьями дремучего леса. Кругом было так темно, что хоть глаз выколи. Я искала, точнее, пыталась найти хоть какой-нибудь источник света. Вдруг между стволами этих деревьев-гигантов я заметила едва заметный крошечный огонек. По мере того, как я приближалась к нему, огонек становился все отчетливее. Когда до него оставалось всего ничего, я заметила, что это совсем не огонек, а самый настоящий костер, около которого сидела не внушающая доверия девушка, больше похожая на дикого зверя. Волосы ее были взлохмачены, глаза голодны, а одежда была настолько перепачкана грязью, что понять ее цвет было практически невозможно. Однако, когда я ее заметила, было уже поздно - девушка выхватила охотничий нож и прохрипела: «победа или смерть». Когда я проснулась, меня била мелкая дрожь, а руки были мокрыми от пота. На улице было еще темно. Стараясь не будить Китнисс, мою старшую сестру, я на цыпочках прокралась в родительскую комнату и пристроилась рядом с мамой. Я свернулась калачиком, прижавшись щекой к маминой щеке. Только я начинала засыпать, как вспоминала свой жуткий сон. Он напоминал о моем самом ужасном страхе – попасть на Голодные Игры. Их правила довольно просты – убивай ты или убьют тебя. Даже немножко смешно. Твоя жизнь зависит лишь от того, какой листок вздумается взять расфуфыренной дамочке из Капитолия. Это так несправедливо, что хочется кричать всем и всюду: «Люди, очнитесь, это же неправильно, нельзя просто так убивать ни в чем не повинных ребят! Нельзя!» Только никто и ухом не поведет. Совершенно очевидно, что они думают то же самое, но не решаются сказать - не хватает смелости, возможно, решимости. Быть может, они боятся наказания. Капитолию – столице Панема – нравится нас мучить, подавлять нашу свободу воли. Он показывает, насколько велика его власть над нами, что мы всего лишь игрушки в их лапах. Ведь все эти Голодные Игры – жесткое наказание за промахи наших дедов и прадедов, решивших поднять мятеж. Испуганные глаза Хелены Элбертсон, девочки, учившейся в моей школе, только на класс старше, до сих пор преследуют меня в страшных кошмарах. Когда ее попросили подняться на сцену, она молча стояла на месте, потупив взгляд, глядя куда-то в сторону, пока миротворцы силой не потащили девочку к ее будущему ментору. Ее глаза не выражали грусть, отчаяние или жалость к себе. В них ясно читались страх, ужас и безысходность. Она умерла в первый же день игр. Профи зарезал ее, не успела Хелена сделать и полшага. Только в самом конце прошлогодних игр, когда показывали повторение «лотереи», я поняла, что Элбертсон погибла не на арене. Она погибла в тот миг, когда Эффи Бряк попросила ее подняться на сцену. Блеск в ее глазах исчез, лицо перестало выражать какие-либо эмоции. Она погибла, когда осознала тот факт, что была обречена на смерть. А ведь на ее месте мог оказаться любой из нас. Даже я. От этого становится так гадко и противно на душе, что я принимаюсь плакать. Всегда тут же подбегает Китнисс и говорит, что меня никогда не выберут. «Листков тысячи, а твое имя всего лишь на одном, понимаешь?» - без конца повторяет она, как заведенная, и фальшиво смеется, пытаясь меня успокоить. Я ведь понимаю, что следующей могу запросто оказаться я. Мысль становится еще более невыносимой и нестерпимо ужасной, когда я понимаю, что завтра тот самый день. День Жатвы.