Прощальные письма

      Эл умерла в предательски холодном марте, когда ветер пробирал до костей и на душе становилось особенно неприятно. Через год, когда невидимые раны чуть поутихли, пришло её первое письмо. Сначала я подумала, что это какая-то ошибка. Или что подруга решила посмеяться надо мной. Но слёзы уже предательски щипали глаза, и сердце наполнялось какой-то тихой, сдержанной радостью.       Я дрожащими руками старалась аккуратно открыть конверт, но, когда из-за мелкой дрожи порезала палец, на помощь прибежала моя маленькая фея — десятилетняя дочь. Луи была относительно поздним ребёнком, но очень желанным.       Когда Эл уже просто насильно заставила меня не носиться по врачам, пить таблетки, сказав лишь «угомонись», мне будто вновь открыли глаза. Я настолько погрузилась в свою проблему, что не замечала, как проходит жизнь, как я выглажу, как стал жить мой муж. Меня всё пугало. Я стала похожа на старую девяностолетнюю бабку, скукожившуюся и иссохшую, а не на тридцатипятилетнюю женщину; моя жизнь напомнила мне колесо у белки: я бегала от одного врача к другому, сдавала анализы, находилась в больницах под наблюдением и вновь бежала по врачам, за таблетками… Перестала общаться с людьми вне больниц и аптек, следить за домом и садиком, бросила работу. Я забыла, когда в последний раз видела мужа, забыла, как он выглядит!.. В тот вечер я долго рыдала на плече у Эл и никогда не испытывала большей благодарности.       Я перестала принимать медикаменты, ходить по больницам, заменив на фрукты и прогулки по вечерам с мужем. Я вновь узнавала мужчину рядом с собой: его привычки, голос, интересы, потребности. Мой дом ожил: в саду вновь распускались цветы, аромат выпечки пропитывал каждую комнату, вечера и выходные наполнялись смехом и разговорами. Я была вновь любима, и Эл хитро жмурилась, говоря:       — Ты расцвела, моя Роза. Расцвела так, как никогда не цвела.       Спустя два года, за которые мой организм восстанавливался, пришли радостные дни, которые я проводила в ванной комнате в обнимку со всем известным другом. Я была счастлива, словно я вновь вышла замуж за своего супруга. О, как он кружил и расцеловывал меня!..       Эл была моей подругой детства, и я никак не могла предположить, что она умрёт в пятьдесят четыре.       И вот передо мной лежит несколько исписанных листов бумаги от самого дорогого мне человека…       «О, мой дорогой друг, к моему сожалению, это письмо приходит к тебе в печальную минуту (я знаю, поверь), но я надеюсь и верю, что оно принесёт тебе не только боль, но и слёзы грустной, давно прошедшей радости... Я молюсь там за всех вас и хочу искусственно продлить секунды собственной жизни. Я хочу быть твоей опорой и далее, моя милая, потому вот тебе мои последние напутствия и советы...       Ты знаешь, я не умею красиво и коротко писать, потому тебе придётся мучиться и долго вчитываться в мои загогулины! Эх, никогда не забуду твой аккуратный почерк, сдержанный и простой — как ты сама.       Моя Роза, я так не хочу с тобой расставаться, даже сейчас, когда… Нет, не для этого я решилась писать тебе.       Скажи, ты ещё помнишь ту несуразную шумную Эл, что любила разбивать о твою голову яйцо и размазывать его по всей длине твоих шикарных волос? А потом бурча что-то о полезности, с недовольным лицом мыла тебе голову? А ту Эл, что вся красная и запыхавшаяся рассказывала о первой любви? И, не поверишь, мне пятнадцатилетней и в голову не приходило, что ты меня не поймёшь! Ну и что, что тебе всего лишь восемь?! Я отчаянно верила, что все женщины рождаются сразу с особенной душой, которая очень тонко и как-то особенно чувствует и понимает любовь. Я до конца жизни (и даже после неё) верила в это.       А я помню маленькую пятилетнюю Розу. Такая маленькая, с пухленькими щёчками и ручками и просто громадными серыми глазами! Ты так смешно убегала от меня, что я никак не могла отказать себе и не погоняться за тобой. А как ты слушала мою прерывистую речь влюблённой идиотки, внимательно смотря своими широко распахнутыми серебряными глазами! Мне тогда казалось, что ты понимаешь даже то, чего я не произнесла: читаешь по смущённой улыбке, по морщинке меж бровей, по растрёпанным волосам — меж строк в книге моего сердца.       Я безумно рада, что всю жизнь у меня была ты. Моя радость, моя драгоценность. Моя маленькая сияющая девочка…»       Я не видела строк, потому что они расплывались из-за слёз на глазах. Я боялась, что хоть капля упадёт на бумагу и испортит её, потому запрокидывала голову назад, отстраняясь, и выдыхала, чтобы немного успокоиться. Луи сидела рядом, прижимаясь всем телом, не понимая, что ей нужно делать. Я погладила её по угольно-чёрным волосам — совсем как у отца. Моя фея быстро-быстро подняла на меня взгляд своих ясных серых глаз, полных надежды. Мы улыбнулись друг другу.       «…Я знаю, что сейчас ты плачешь, и Луи сидит непременно рядом. Она — чуткий ребёнок, она очень тонко чувствует все перемены. Это твоё сокровище, твоя фея. Ты была моим. Потому улыбнись сейчас, у тебя прекрасная улыбка: мягкая, успокаивающая, тёплая. Как солнце.       Это моё первое письмо тебе, и пока я не совсем понимаю, что хочу написать, что хочу сказать, чем помочь, развеселить, высказать… Тебе придётся набраться терпения, ты умная женщина, но ещё не мудрая. Я чувствую ответственность за тебя.       Наверное, первое, что я тебе скажу, будет касаться твоей дочери: будь родителем, матерью. У неё появятся подружки, а позже и лучшие друзья, будут поклонники, знакомые, возможно, случится ещё одно счастье в вашей семье — ты родишь ей братика или сестричку. В её жизни будет столько людей, сколько уготовано ей судьбой. Они будут сменяться. Уходить, забываться. Приходить, возвращаться… Но всю жизнь у неё будет лишь два самых незаменимых человека: мама и папа. К счастью или сожалению, я не имею права писать твоему мужу, потому я пишу тебе. Не становись ей подружкой или старшей сестрой, не будь учителем или подстилкой — ни один из миллиона вариантов ваших возможных отношений не будут верными. Ты — мать.       Ты должна будешь научить её жизни: как себя вести, как жить самостоятельно, как обслуживать себя, как строить романтические отношения — всему. Однако это не значит, что ты всюду должна вмешиваться. Будь мудрой — подари ей возможность ошибаться и учиться на собственных ошибках, и не давай ей становиться на одни и те же трижды. Терпеливо жди, пока она не придёт к тебе за советом и открыто и честно не расскажет, как обстоят дела. Подари ей тепло и ласку. Защиту. Луи должна знать и помнить — дом это то место, где её любят и всегда рады принять. Это не место плохих воспоминаний.       Потому вот тебе мой второй совет: ссориться — это нормально, невозможно всегда жить счастливо и понимать друг друга. Не бойся ссориться ни с мужем, ни с дочерью, ни с людьми. Бойся, что это ни к чему не приведёт, что ссора скатится в глупый скандал, что вы не услышите друг друга. Бойся, что вы не помиритесь, не извинитесь друг перед другом: не важно, кто оказался в итоге прав, кто виноват, — извиниться должен каждый. И всегда при этом обнимайтесь: объятия — лучшее лекарство от всего и лучше средство, чтобы почувствовать себя любимым, ценным. Почувствовать себя семьёй.       Помни, мужчины этого не знают и не понимают, в этом нет их вины: они так устроены. Это всецело твоя задача как матери, как жены, как хранительницы очага. Будь тем невидимым центром, сердцем вашей семьи.       Я была глупа в своё время и потеряла всё, что имела, только теперь я понимаю это…»       Эл… Я так мало времени уделяла твоим проблемам, что сейчас чувствую вину за это. Твои объятия всегда были открыты для меня, и я неслась в них со всех ног, падая на колени и плача навзрыд. Помнится, когда я узнала, что папы больше нет, первым делом прибежала к тебе. Мы так с тобой и просидели до самого вечера на полу прихожей, потому что ноги меня не держали. Я даже не могла внятно сказать, что случилось, лишь сопли, слюни и слёзы текли по щекам, подбородку, делая меня далеко не красавицей. А ты лишь сидела со мной, вытирая фартуком лицо, поглаживая по голове, обнимая и напевая колыбельную. У тебя всегда был чарующий голос, Эл. Только под вечер за мной приехал Джонатан, без слов поблагодарил тебя и отнёс на руках в машину, забирая домой, где также неутешно плакала мать. Тогда я справилась со всем лишь благодаря тебе: выплакавшись за весь день, я смогла поддержать маму, успокоить её. Благодаря тебе мы справились с похоронами, я не ушла в депрессию и не поссорилась с мужем, я не потеряла мать, которую схватил сердечный приступ. Ты не представляешь, как рада я была, что ты села рядом с ней и, как опытная медсестра, быстро сориентировалась. Как ты тогда помирила меня с Джонатаном. Эл, милая, без тебя не было бы всей моей жизни…       — Как же мне отблагодарить тебя? — не заметив, прошептала я.       — Просто улыбнись, мам, — сразу ответила моя фея, посчитавшая, что я обращаюсь к ней. И отчасти она была совершенно права: её мне тоже нужно отблагодарить. Я улыбнулась, стирая дорожки слёз.       — Спасибо, милая…       «…Возможно, когда-нибудь я поделюсь с тобой с ранами моего сердца. Ведь писать намного легче, чем говорить вслух.       Я помню, как учила тебя делать кексы. Помнишь? Сейчас пишу это и улыбаюсь. Как вспомню, как потом мы несколько раз мыли головы друг другу, пока тесто окончательно не покинуло наши гнёзда волос. А ещё помнишь, как моя мама причитала, что, скорее всего, волосы придётся отрезать? Не могу, так смешно! Аж до слёз, не поверишь! Я тогда ещё так долго удивлялась, что она волновалась только за мои волосы, а на грязную кухню, перевод продуктов будто и внимания не обратила. Помнишь, мама с папой тогда кухню мыли, пока мы в ванной были? Так вот, мне потом прояснили ситуацию: оказывается, когда мои родители только начинали жить вместе, никто из них готовить не умел (я поверить не могла, потому что они оба всегда любили возиться на кухне, что-то готовить, экспериментировать). Они так же, как и мы, попытались приготовить что-то на скорую руку, в итоге за поцелуями не уследили за духовкой… Весело, говорят, тогда было: мокрые, мама визжит, отец в шоке, что делать не знают, дым из духовки валит. Весь вечер тогда смеялись! Потому и сказали, что важнее всего, что мы целые-невредимые были, а убираться вдвоём и весело, и быстро, и на воспоминания навевает.       Или, помню, как целоваться тебя учила. Вот смеху было! Две девчонки — пятнадцать лет и двадцать два года — сидят в тёмной комнате первой, краснеют. Я, честно, не знала, как к тебе подступиться, что делать: то мимо губ поцелую, то лбом стукнемся, то нос мешает, то слюни по подбородку потекли, когда я по-настоящему тебя поцеловать пыталась, а ты губы трубочкой сделала и сжала так, что я и пальцами разомкнуть не могла, не то что языком! Ох, не могу! Какие глупые были! Ха-ха.       Целую тебя, моя Роза.       Навеки твоя — Эл.»       — Хахахах! — смеялась я, вспоминая те дни и неловкие моменты. Смеялась и моя фея, которой я зачитала эти отрывки и прояснила ситуацию.       — От кого-то пришло радостное известие? — Весёлый и улыбающийся вошёл Джонатан, которого я не заметила, зачитавшись. — Две мои прекрасные дамы смеются, я очень рад, — он мягко и невинно поцеловал меня в щёку, а затем коснулся нежно губами виска дочери.       — Это письмо от Эл… — прошептала я. Джонатан замер на мгновение, немного горько улыбнулся мне и обнял вместе с Луи. Я вцепилась в него и вновь тихо заплакала.       «P.S. Я тебя очень люблю. Я всегда буду рядом, буду оберегать тебя, помогать и поддерживать. Я навсегда буду жить в твоём сердце и в этих письмах. Живи, моя милая, живи долго и очень счастливо, мой ангел.»