Новая песня Сикстуса Бекмессера

Солнце клонилось к закату, раскрашивая черепичные крыши оранжевым и красным, удлинялись тени. В смеси городских запахов и ароматов мальв приближался теплый июльский вечер. Ганс Закс со стуком отставил башмак и с наслаждением потянулся, раскинув руки и вдыхая полной грудью. Сидевший рядом подмастерье привычно увернулся от просвистевшего над головой молотка и споро помог занести в дом рабочий стол башмачника – Ганс не изменял привычке работать на свежем воздухе, как только наступало тепло. Спровадив парня добродушным подзатыльником, Закс вытер руки о фартук и огляделся в поисках Бекмессера. Оставшийся на весь день дома писарь, всякий раз проходя мимо открытой настежь двери, не упускал случая прокомментировать музыкальный талант напевающего за работой Ганса. Или с шумом передвинуть стул. Или многозначительно уронить что-нибудь на кухне. Ганс посмеивался и мурлыкать песенки не переставал. Однако уже несколько часов Бекмессера не было ни слышно, ни видно. На оклик он тоже не отозвался. - Сикстус! Ну, право же, неужели мои песни настолько плохи, что ты сбежал через окно? – громко вопросил Закс в потолок. В ответ ему что-то неразборчиво проворчали из-за закрытой двери жилой комнаты. Башмачник, улыбаясь, заглянул туда: Бекмессер, подперев голову рукой, что-то сосредоточенно писал за столом у раскрытого окна, а когда Закс подошел и попытался заглянуть ему через плечо, то поспешно засунул листок под кипу бумаги. Ганс поднял брови. - Тебе что-то нужно? Я занят, - резко сказал Сикстус, в подтверждение заявлению вытянул чистый лист бумаги и быстро набросал пару ничего не значащих предложений. - Сегодня ты с таким рвением учил меня сочинительству мелодий... Я подумал, что наверняка мастер Бекмессер захочет повторить урок, - Ганс обошел стол и встал у окна, подбоченясь. – Увы, я был так увлечен работой, что не запомнил с первого раза. Писарь раздраженно прищурился на него против солнца. - Мастер Бекмессер хочет окончить свою работу, уважь его желание, - он снова опустил голову и вывел на бумаге: «…готовность всячески служить твоей милости, любезный мой господин…» Закс пожал плечами. Будто бы скучая, посмотрел в окно и вдруг вскрикнул: - Сикстус, это же Конрад Нахтигаль! - Не может того быть, - побледнел Бекмессер, приподнимаясь и вытягивая шею. Рука Закса змеей метнулась вперед и выхватила из бумаг вожделенный листок. Бекмессер, убедившись, что его надули, процедил: - В самом деле, такого быть не может. Ты отъявленный плут, Ганс Закс! - Возможно, зато я ничего не скрываю от друга, - спокойно сказал башмачник, читая первые строки. Бекмессер снова изменился в лице, когда увидел, что Закс держит в руках. Дернулся к нему: - Отдай обратно, это личное! - Не отдам, вдруг ты любовное письмо пишешь! – Ганс отступил и завел руку с листком за спину, второй не давая Сикстусу вернуть покражу. А потом и вовсе поднял над головой. - Какое еще письмо! Верни сейчас же! – вышедший из себя писарь приподнялся на носочки, тщетно пытаясь дотянуться до бумажки, даже позорно подпрыгнул, но все равно сумел схватить только запястье Ганса. Тот ухмылялся. - Вот еще, сначала посмотрю. Таким манером они протанцевали вокруг стола, пока Бекмессер не изловчился отнять листок, завалившись на Закса так, что чуть оба не полетели на пол. Спрятав его в карман, торжествующе задрал подбородок: - И не смей больше читать мои письма! - Ну, друг мой, ты и сам лукавишь, - смеясь, Ганс опустился на стул. – Я не молод, но еще не ослеп. Там стихи, и наверняка недурные. Жаль, - добавил он с хитрецой, - что слова не разобрать. Столько завитушек и пометок, трудный почерк… Ты бы прочел свое творение вслух. - Оно еще не закончено, - буркнул Сикстус, разглаживая подол кафтана. – И это не стих, а песня. С музыкой будет звучать лучше. - Ну так спой мне. Бекмессер вздрогнул и поднял на башмачника глаза. Тот был серьезен. - Спеть?.. - Спой мне, - повторил Ганс. – Ты давно ничего мне не пел. Сикстус в замешательстве свел брови к переносице; вокруг него будто вновь воздвигся Нюрнберг, эхом зазвучали безжалостные удары молотка и смех толпы. - Обещаю не стучать, - Закс поднял два пальца, видя его колебания. Бекмессер криво усмехнулся. - Там кое-где рифма нехороша, да и ритм… - Ничего, я послушаю, как есть. Ну же, Сикстус! - Ну… - Бекмессер развел руками, сдаваясь, и шагнул к углу, где стояла красавица лютня. Закс остановил его: - Нет. Спой так. - Как хочешь, - писарь снова начал раздражаться. – Но я тебя предупреждал. Он для уверенности взялся за край стола, нервно прокашлялся. Глядя мимо Ганса куда-то в желтоватые бревна стены, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, успокаиваясь. Закс ободряюще ему кивнул. - Три ошибки мне прости, - сказал Бекмессер, вспоминая ту судьбоносную ночь в канун Иванова дня. И начал петь. Казалось бы, кружка пива и колбасы кружок… Он запнулся и мельком взглянул на Ганса, своего слушателя и критика, боясь увидеть насмешку, но на лице башмачника было написано только безраздельное внимание. Сикстус собрался и начал заново: Казалось бы, кружка пива и колбасы кружок. Теплая каша с сыром; подружка или дружок. Кот, во дворе собака; крыша над головой; в пятницу пьяная драка... Работа - церковь - домой. Что еще нужно, меня спроси, чтобы не чувствовать смутной тоски, чтобы глаза закрывая ночью, знать, что ты делаешь то, что хочешь? Поначалу Бекмессер пел негромко, неуверенно, пробуя звуки; но к средине куплета голос его окреп и обрел глубину. Ганс смотрел на него, мягко улыбаясь. Солнце сквозь раскрытое окно высвечивало волосы Сикстуса золотом и тонко обрисовывало контуры лица. Решив что-то внутри себя, Закс поднялся, подошел к певцу и тихо-тихо протянул руку. Почувствовав прикосновение к груди, Бекмессер резко оборвал песню прямо посреди припева. - Закс, что ты делаешь? - Слушаю тебя, - тихо сказал Ганс, а под его ладонью вздымалась грудь Сикстуса. – Продолжай, пожалуйста. - Странный способ слушать музыку! – фыркнул Бекмессер, но все же набрал дыхание и стал заново петь припев. И снова осекся, потому что вторая рука Ганса мягко, еле ощутимо коснулась его шеи. - Ты не даешь мне петь! Сам просил, а теперь мешаешь! - Я слушаю, как рождается песня, - Закс потешно вскинул брови на его возмущенный возглас. – Она начинает звучать здесь, затем растет и поднимается выше… - ладонь на груди Сикстуса подползла к ключицам, - затем распускается ароматным цветком отсюда… - пальцы нежно погладили шею, - и птицей вылетает из губ. Бекмессер бросил ворчливое: «Поэт!» - но по легкому румянцу было понятно, что ему приятны и слова, и прикосновения. - Продолжай, - то ли велел, то ли попросил Ганс, и Сикстус подчинился, избегая смотреть на него, чтобы не отвлекаться. Вырвись из тесного круга привычных своих забот. Возьми за шиворот друга, и за порог - вперед! Голос, ласковый и полный, глубокий как полноводная река и бесконечно гибкий, обволакивал медом. Ганс осторожно обхватил рукой шею Бекмессера, чувствуя и опущенную гортань, и мощность потока воздуха, и движения кадыка, когда Сикстус выпевал по своему обыкновению сложную, ломаную мелодию. Под пальцами быстро бился пульс, а вибрирующее горло отдавало в ладонь так, что под кожей щекотали мурашки. Сикстус неосторожно взглянул ему в глаза и тут же сбился на целую долю. - Это четвертая ошибка, - выдохнул Ганс и прижался губами к основанию его челюсти. Голос Бекмессера сорвался. Чего он не ожидал – так того, что добровольный меркер* станет отмечать ошибки столь приятным способом. Пытаясь сохранить остатки самообладания, Сикстус зажмурился и героически допел второй куплет: Днями дороги мерить и ночевать в лесу... Сможешь себя проверить, сможешь друга проверить, только пустившись в путь. - Неловкая рифма, - комментировал Закс, осыпая его поцелуями. – Опять распеваешь безударный слог… Все еще хочешь меня спросить, Как не почувствовать больше тоски? Последние слова Сикстус просто выговорил Гансу в губы. Закс прижался к нему вплотную, обхватил лицо ладонями, целовал скулы, маленькие морщинки между бровями, а Сикстус жмурился, как кот, и таял, зарываясь пальцами в светлые волосы, седину в которых милосердно скрыло солнце. Он запрокинул голову, и Закс приник к открывшейся шее, ловя ртом дернувшийся кадык. Потом они сообща сражались с многочисленными пуговицами и завязками, стаскивали штаны. Ганс запустил руки под рубаху Сикстуса, задирая подол, медленно гладил по спине, по прогнувшейся пояснице, и Бекмессер подавался вперед, хрипло дыша ему в ухо. Ганс сделал шаг вперед, вынуждая Сикстуса упереться в край стола, а затем и вовсе опрокинул прямо на бумаги. Тот даже не возмущался, только приподнялся на локтях и закинул ноги Заксу на плечи. И смотрел в залитое теплым закатным светом лицо сердечного друга, пока держали руки, потому что когда Ганс начал его любить, придерживая за бедра, локти разъехались и Сикстус распластался на спине. Они так увлеклись, что старый стол жалобно скрипел в такт; комнату наполнило тяжелое дыхание, временами срывавшееся на тихие стоны. Руки Сикстуса шарили по поверхности стола, разбрасывая листки, на пол с грохотом упал задетый подсвечник. Пальцы судорожно смяли гусиное перо и отбросили, чтобы ухватиться за край стола до побеления суставов. Ганс толкался все сильнее и чаще, одной рукой захватив в плен член Сикстуса; кончая, он навалился сверху, чувствуя, как содрогается под ним тело. Отдышавшись, Закс сел на пол и облокотился о ножку стола. Сикстус с усилием принял более-менее вертикальное положение, стянул замаранную рубаху, вытер чистой ее частью лицо; чуть погодя зашевелился, собирая разбросанную одежду. Ганс наблюдал за ним, нагим и ладным, но когда Бекмессер нагнулся за штанами, сдавленно захихикал. - Все писари как писари, а наш грамотей и тут отличился! – сказал он, посмеиваясь под подозрительным прищуром Сикстуса. – Да на такой дивной бумаге только любовные поэмы писать. И, протянув руку, легонько пощекотал отпечатанные на ягодицах Бекмессера чернильные буковки. Последовавшие за этим взрыв хохота и крик: «Закс! Только посмей!» - спугнули Конрада Нахтигаля, который все это время прятался в кустах сирени, с умиленной улыбкой наблюдая через распахнутое окно за своими бывшими собратьями-мейстерзингерами. Оставив слабые попытки вырваться медвежьих объятий Ганса, Сикстус положил голову тому на плечо, рассеянно глядя в потолок. - А ведь хорошая песня, - помолчав, сказал Закс. – Непременно спой ее еще раз. Сикстус скосил на него глаза. - Только если бросишь свои замашки метчика. - Ты сам попросил, - возразил Ганс и тут же был наказан воплем в ухо. - Что-о?! Что же до Нахтигаля, то в городке он оказался проездом – ехал навестить двоюродную тетушку, а на подглядывание его сподвигло такое знакомое пение Бекмессера из окна. И, вернувшись в Нюрнберг, на расспросы о том, как поживает родственница и не встретил ли он в пути чего интересного, жестянщик только мягко улыбался как Мона Лиза. *меркер - метчик