Тревожно

      Все последние тринадцать лет его жизни можно честно охарактеризовать именно этой фразой. Не нужно больше слов, нет потребности в меньшем их количестве — всё предельно просто, как первый лепет младенца.       Тревожно.       Сокрытое в мощной груди горячее сердце — что для него это чувство? Противное, мерзкое чувство? Ответ до боли ясен, но его он давит, подобно небесный эфир Атланта: катализатор, тот самый, единственный способный остудить последнюю каплю тепла, перекрыть источник внутренней силы, обратить героя в беспомощного душевного калеку? Тревога — имя той чёрной кошки, вальяжно растянувшейся вокруг мерно бьющегося сердца. Стоит лишь среди блаженной полутьмы покоя вспыхнуть яркой искоркой волнению — треклятая кошка пробуждается, распахивает жёлтые огни-глаза, фонари в мраке, и, страшно сыча, обхватывает хладным облезлым хвостом несчастное отцовское сердце. Оно взрывается болью, проходящей остроконечным ножом по груди, вниз, к плоскости живота, сжимая внутренности ледяной рукой.       Затянутые туманной поволокой от долгого взгляда в окно голубые глаза начинает щипать, и пусть даже Дик Грейсон стоит по ту сторону от потопающего в ливне серого тусклого мира, за столь шаткой преградой как оконное стекло, всё равно ему становится холодно так, будто на деле он сейчас там. Промокший, прозябший до ниточки, трясущийся, будто собачонка. Словно не дождевые капли, иглы непрестанно падают на него с неба. Холодно, холодно, холодно… Но ничто, даже пронизывающий душу безудержный гул воды, не действует так как это.       В голове щёлкает. Дик просыпается вновь по эту сторону окна, в особняке Уэйнов. Рефлекторно, от стужи, потирая ладонями обнажённые чёрной футболкой руки, раз тридцатый он лезет в карман джинсов за телефоном. В бледной радужке отражается синеватый свет сенсорного экрана и тонкие белые цифры времени. Без пяти шесть. Вечера. А Мари всё ещё нет.       С поджатыми губами, напряжённо прикрыв глаза, Дик набирает в грудь воздуха, но выдохнуть его не в силе. Словно по-настоящему он чувствует, как память подносится к его виску холодным дулом револьвера. Сердцебиение отмеряет три секунды. Выстрел. И перед глазами больше нет причудливых узоров на стекле, нет рисующих их крупных каплей дождя, переплетающихся, и, юркими змейками, стремящихся вниз. Есть лишь пустота и первый удар далёкого грома, предвестника всё тех же новых-старых картин. Шум ливня преображается в звук работающего кинопроектора. Воспоминания такой ещё не старой лентой киноплёнки проносятся пред глазами.       Вселенная тонет в белоснежном свете, оставляя один только силуэт. Страшно размытый поначалу, но вот он всё чётче и чётче… А вот и она. Бьёт прямо в глаза и сердце. Пышная копна огненно-рыжих, — и в прямом и переносном смысле, — густых волос, струящаяся в такт невидимому ветру. Как дивная дымка закатных облаков эти локоны окутывают, обрываясь лишь в районе колен, высокий тонкий стан сей женщины, от которой Дик никак не в силах отвести взор. Она же, чувствуя на себе взгляд, оборачивается, являя ещё больше своей красоты. Эта женщина воистину прекрасна: смугла, но не по-человечески — на солнечном свете у её кожи появляется чудесный золотистый оттенок, со щёк же никогда не сходит румянец. Это лицо… Сияющее лицо возникло пред глазами Дика. О, эти тронутые клубничным блеском пухлые губы, которые он так любил целовать, а сии большие зелёные глаза, сверкающие, как два нефритовых камня! Такие необычные, неземные — как подчёркивают они исключительность тамарианской красавицы! И улыбка. Нежная, добрая, бесконечно ласковая… Посмотри на неё любой — на сердце станет легко.       Увы, только не Ричарду Грейсону. Прикусив губы, сжав руки в кулаки, он гибнет под этим светом, который ранее приносил ему радость. Он хочет смотреть в это родное и милое лицо, но… Не может. Нельзя. Слишком уж…       Тревожно.       Хочется смеяться и плакать одновременно. Не получается ни то, ни другое. Он может лишь смотреть на кадры своего прошлого, перематывать их от начала до конца. Конца… Ну почему этот конец вообще существует?!       Кори… Его милая Кори, его ласковая Кори. Сколько лет они были вместе, сколько всего друг для друга делали… Где оно всё теперь? Отчего судьба решила… Нет, не судьба. Дик разрушил всё сам.       Он помнил, какой была его Кори. Тогда ещё его. Как и он её. Он помнил все секунды, часы, дни, года вместе… В те времена Дик ещё смеялся, говоря, что в ближайшем радиусе вокруг этой тамарианки расположена опаснейшая зона, которую стоит отмечать предупреждающим знаком «Осторожно, солнечно!». Смешно, но правда: и не совсем обычная девушка Кори Андерс, и её героическая сущность Старфайр были именно такими. Смешливые, болтливые и безмерно добросердечные.       Последнее. Вот именно последнее и стало тем камнем преткновением, на который налетела казавшаяся такой крепкой лодка их взаимоотношений.       Как говорил герой рассказа Фредерика Бегбедера «Любовь живёт три года»: «Я женился на Анне, потому что она была ангелом — и именно по этой причине мы развелись». Что ж, их счастье длилось куда дольше бегбедеровского срока, но результат получился тот же. Конечно, разница состояла ещё и в том, что с Кори они были несостоявшимися супругами, однако… Однако боль от расставания была не сравнима ни с чём. Разве что только с агонией ещё живого человека, у которого вырвали из груди сердце.       Отчего же… Почему так произошло?       Дик по праву считался по жизни счастливчиком. Сначала после трагической гибели любимых родителей его взял под крыло человек сильной воли и бескрайне доброго и справедливого сердца. Он взрастил бедного сироту, дал ему всё и даже больше, не позволил пойти по скользкой дорожке, сорваться с тонкого лезвия в бездну. Дик никогда не переставал гордиться, что в жизни своей он может полагаться на такого человека как Брюс Уэйн. Он всегда пытался оправдать ожидания своего опекуна, воздать ему за всё. Что и делал неизменно, вот только…       Кори. Это имя и та звёздная девушка с самой прекрасной в мире улыбкой за ним нынче ничего не вызывали в его душе, кроме горьких слёз и нового удара острым кинжалом в не заживающие рваные раны в груди. Зелёные глубокие глаза, в коих Дик видел весь свой мир, неведомые ему песни на тамарианском языке голосом ангела, тёплые объятия, светлая улыбка… Было ли время, когда Дик сомневался бы, что когда-то всего этого, его инопланетного божества, его прелестной феи и любимой не будет рядом? Разве, казалось, это вообще возможно?       Это девушка была кудесницей во всех смыслах этого слова. Она читала все чувства, все переживания, боли близких и дорогих людей подобно открытой книге — тамарианская кровь этому в благо. Она никогда не переставала поражать Дика — и с каждым разом лишь в лучшую и лучшую сторону. Кори никогда не стеснялась своих чувств и всегда, всякий день, всякий час не прекращала говорить Дику, как сильно она любит его.       Любила…       Она продолжала любить его и после того, как недальновидный Дик положил всему конец. Господи… Ну как так случилось, что он не прошёл это испытание? Испытание на прочность своей, казавшейся самой твёрдой на свете «вечной» любви, давшей трещину сомнения, стоило лишь бедной давней подруге Рейвен ошибиться в своих пробудившихся из небытия чувствах?       О, жестокость и неумолимость человеческой мириады чувств — его неземная Кори осталась верна своей любви, не дав подпитку сомнению, а вот Дик…       Ну почему, почему он тогда не закрыл рот на полуслове, не обратил всё в шутку? Отчего разрушил то, одно из самого лучшего, что когда-либо в его жизни было? Разбил то самое, казавшееся нерушимым, без возможности в будущем склеить разбитую чашу? Особенно, самым страшным смертным грехом, тогда, когда Кори больше всего нуждалась в нём.       Или, даже, больше — не только она одна…       И вот отец-одиночка растит свою маленькую девочку, любимую дочку с утехой и болью в сердце. Отец-одиночка вкладывает все силы для искупления своего греха, чтобы дать своей доченьке всю ту любовь, которую ей не может дарить усопшая навеки мама. Мама, что никогда больше не улыбнётся ей и останется в памяти Мари размытым воспоминанием младенчества.       Всё потому, что честный и добрый папа давным-давно решил, что раз он дал слабину в чувствах к любимой, то им нельзя быть вместе… Что если он сделал это однажды — сделает снова, но теперь… Теперь ничего нельзя сделать.       И Дик может лишь смотреть на своё юное счастье, на свою доченьку Мари, взявшую от покойной мамы, его любимой, которой он так и не успел сказать «Прости», всё самое лучшее… и даже больше. Заплетая чёрные, словно воронье крыло, волосы в косы, — лишь их цвет доченька и унаследовала от папы, — и, глядя в зелёные внеземные глаза своей малышки, Дику остаётся только надеяться, уповать, молить Всевышнего, что этот маленький ангел с белыми бантиками, в светлом платьице никогда не столкнётся с тем же побочным эффектом своей первой и, упаси Господь, последней любви в своей жизни. Что Мари никогда не полюбит того, кто сможет причинить ей боль.       Но нет… Судьба, злое существо, смеётся над ним, составляя партитуру жизни его малышки идентичной её светлой матери.       И вот вероломный в собственной любви Дик Грейсон растит и лелеет, выглядывает с окна в непогоду своё дражайшее сокровище, влюбившееся в родного сына его опекуна. А раны в сердце разрастаются, вызывают новые всплески агонии, когда Мари каждый день, каждый час признаётся в любви этому мальчишке, Дэмиану Уэйну. Дик смотрит на них, уже не первый месяц и год взрослеющих друг подле друга, и как же сильно его отцовское сердце…       Тревожно.       Он смотрит на этих двоих и с ужасом понимает, глядя на свою дочь, характером и темпераментом точную копию матери, насколько ведь высока вероятность у Дэмиана потерять голову от такого счастья, от которого когда-то сходил с ума и сам Первый Робин.       Робин… Даже здесь жизнь посмеялась над ним, вновь сведя вместе инопланетную красавицу и протеже Бэтмена. Пусть они и с другими именами, с другими судьбами, но всё-таки…       Всё-таки Дик с беспокойством в сердце отпускает свою дочь с этим мальчуганом. Он смотрит на них и может лишь надеяться, что любовь его милой Мари взаимна. Отец-одиночка боится больше всего на свете, что своенравный мальчишка, сам зачатый и рождённый в кратковременном иллюзорном союзе без толики любви, «биологический инцидент», как в сердцах выпалил когда-то он сам, — сможет ли он со всем своим буйным нравом полюбить его светлую, невинную звёздочку?       Конечно, с годами Дэмиан сумел немного смягчить о себе впечатление для скептика Дика, достаточно, чтобы тот мог доверять ему, его искреннему и чистому стремлению походить на собственного родного отца, разорвав связи с нечестивыми корнями материнской семьи, с заляпанным кровью прошлым, но… когда дело касается любимой папиной девочки, его дорогой Мари…       Тревожно — это всё, что он может чувствовать.       С мокрой улицы доносится смех. Эта парочка вернулась с музыкальной школы, откуда Дэми всегда забирал свою «племянницу». Ливень окатывает их с головы до ног — ох уж эти дурашки, не поверившие прогнозу, не взяв зонтики! И теперь бегут изо всех ног рядышком, Дэмиан прижимает Мари к себе, они оба держат над головами тёмный школьный пиджак юноши. Даже сквозь усилившийся шум дождя Дик слышит весёлое щебетание своей доченьки, её звонкий смех, даже в такое ненастье этим двоим слишком хорошо и спокойно рядом друг с дружкой. Они едва ли не кувыркаются в лужах, но вдруг Мари резко тормозит. Дэмиан останавливается и смотрит на неё. Девочка, чьи длинные роскошные волосы мигом намокли и облепили её хрупкое тельце в потемневшем от влаги сером форменном платье, улыбается и что-то негромко говорит своему юному возлюбленному. Наверняка опять назвала его «дядей», как понял Дик по бурной реакции того. Мари же в ответ только отбегает назад, смеясь, набирает в ладони воду и плескает на него; Дэмиан, чертыхнувшись, что-то громко рявкает, наверное, как всегда, ругается и после сразу отвечает ей тем же. Веселье, правда, длится недолго, до тех пор, пока под дождь не выбегает с зонтиком Альфред. Дворецкий провожает мокрую и синхронно чихнувшую парочку в дом, и Дик знает, что через пару минут они будут сидеть рядышком у весело потрескивающего огня в камине, окутанные тёплым одеялом, и попивать горячий ароматный чай с каркаде и лепестками роз, закусывая хрустящими пирожными.       Они почти скрылись под козырьком у входной двери, но от глаз Дика не увиливает, как Мари, пока открывающий дверь Альфред тактично не смотрит, успевает поцеловать Дэмиана, легонько коснувшись его губ, а юноша отвечает ей более страстно. Ох уж эти тринадцать-четырнадцать лет… и эта двоица так наивно полагает, что им с Брюсом ничего не известно о начавших встречаться «дяде» и «племяннице». Ричард Грейсон смотрит на это маленькое счастье дочери, но на отцовском заботливом, как он сам надеется, сердце всё равно…       Тревожно.       Ведь он сам очень любил её мать, так сильно и сердечно, что голова шла кругом от осознания своего счастья, что сердце этой прекрасной девы с другой звезды принадлежало ему… Только его раняя и юношеская любовь оказалась слишком зыбкой — сколько теперь и как сильно жалей Дик об этом, бесполезно.       Единственная светлая память ему о Кори — их общая кровиночка, день ото дня радующая папу одним своим существованием.       И самое страшное, что не прекращает бередить старую рану собственной любви к огневласой красавице, самое тревожное для Дика Грейсона, что Дэмиан Уэйн тоже может поступить с его дочуркой, как он сам поступил с её матерью — разбить нежное, доброе, всепрощающее сердечко, с безграничной любовью вверенное в его руки.       — Папочка! — доносится до ушей Дика любимый звонкий и такой ещё детский голосок, прервавший его светлые, хоть и полные скорби, воспоминания о прошлом. — Мы вернулись!       Мари стоит в дверях в гостиную, держа за руку Дэмиана, но спустя секунду отпускает его, бросаясь к отцу в объятия.       — И тебе привет, звёздочка, — вымученно улыбается своей дочери Дик, рассеяно поглаживая её по мокрым волосам.       Она начинает увлечённо рассказывать о своём дне, а мужчина тем временем украдкой смотрит на своего, судя по всему, «будущего зятя» и… встречается взглядом с голубыми, кажущимися такими ледяными, глазами. Дик смотрит в них и не видит никаких потёмков — только её, только неподдельную любовь к его дочери. Эта искренность со стороны юного Уэйна трогает его губы лёгкой улыбкой, однако на душе взволнованного отца всё равно хронически…       Тревожно. Слишком тревожно.