Девочка с гитарой, или Ничего стоящего не выкидывайте!

Знаете, бывают такие предметы мебели, которые передаются из поколения в поколение и никому не приходит в голову от них избавиться? Вот был у нас такой комод. У него были резные ножки для пола и резные львиные лапки, которые подпирали верхний ящик с дверцами. Хозяйка всё вздыхала, что глупый ребёнок прожёг в столешнице дыру и всё ставила на это место вазу с цветочками, а зимой — горшок с фиалкой. Но со своим мужем даже не спорила: забирать его на новую квартиру или не забирать? Как можно выкинуть такое чудо? Они только размышляли в какой цвет его перекрасят. Не сами, а мебельщиков позовут — реставраторов! В белый или «деревянный»? Под красное дерево или дуб? А я размышлял, что меня-то точно теперь выкинут. Меня сделал отставной полковник в начале пятидесятых. Тогда мебели было мало, купить практически негде. Вот он и взялся мастерить. Вышел я на славу — нестандартный. Выше и шире, чем полагается. Но все радовались. Его хвалили, а меня гладили и всё пробовали. Задницами. Если бы не это, я бы себя чувствовал не табуретом, а новогодней ёлкой! Мне повезло — я крепкий. И до сих пор не развалился. Пожил я немало. Табуреты столько не живут! Коммуналку расселили, жильцы разъехались, а я остался стоять в коридоре. Строители меня испачкали краской всех цветов, побелкой. Становились на меня ногами, но не выбросили. Приехал профессор с семьёй. Ну всё, думаю, сейчас увижу, что же оно такое — эта помойка? Но вокруг меня снова начали водить хоровод. Отмыли, покрасили в белый. И оставили стоять в коридоре. Только теперь двери во всех комнатах практически никогда не закрывались, и я был как бы в центре всех событий. А кроме того, смотрел телевизор. В итоге всей этой отечественной санта-барбары достался я в наследство их внуку. Вот с ним мы вдвоём и живём. А, ну и квартира в придачу. Мы в ней так и живём. Я никогда из неё не выходил, понятно. Благо — телевизор. А хозяин ничего не рассказывает. Зато у него панель семьдесят два дюйма и никогда не выключается. Охренеть сколько каналов. А он пялится в ноут. Сидит перед теликом и пялится в пластмасску или уходит с ним на кухню, или в спальню, а телик только я смотрю. Жаль, он каналы редко переключает! Зато, когда уходит, оставляет мне телик включённым. Вот и люблю же я его за это! Да и вообще — просто люблю. Он у меня красивый: высокий, худощавый — весь в деда. Да и мозгами вышел в профессора, я так думаю. Ставит на меня пакеты с едой, они воняют рыбой. Это он так говорит. «Подожди, любезный, не морщься, я сейчас эту рыбью вонючку с тебя заберу!» Приятно. Эх, ответить бы. Да полковник мне рот, как буратине, не вырезал. Жаль. В последнее время Лапуля, это его так мама называла, повадился сидеть на подоконнике и пялиться вниз во двор. То с чаем, а то и без него. А сегодня вот он спрыгнул с подоконника и побежал, бормоча: «Гады, гады… такая красивая девочка… приставать… Убью, Зах, тебя нах!» — и дверь за ним грохнула и лязгнула в придачу. Ну понятно. Он на очередную девочку там пялился все эти два месяца. А секрет не выдавал, потому что, видимо, девочка запредельная и он не надеялся с нею даже познакомиться. Наверное, новенькая. Только переехала. Потому что «стареньких» я всех знаю — много наслышан. По «стареньким» он бы так не убивался, да и в окно бы не пялился. Я наслушался его размышлений на эту тему — больше он о них не говорит. И я уж думал, он там на кошек любуется. Всё про них песни поёт дурным голосом, и ещё про банку на кухне*. Не дал бог, вот незадача. Так молчал бы. Нет, фальшивит и по сто раз одну и ту же строчку перепевает, вроде это ему поможет. Ну да не покалечил бы там кого, эта наша косая сажень в плечах. А то мамаши-врачихи уже нет, покрывать тебя некому. А характер как был в детстве, так и остался: чтоб его верх всегда. Эх, Антончик, если бы ты при этом ещё пообщительней был… * Песни Фёдора Чистякова и Сергея Чигракова. ---- — Не волнуйтесь, девушка, мальчики уже уходят. Им пора уроки учить. «Зах, и правда, приуныл и развернулся уходить. Остальные — за ним. А что им тут делать, когда я появился? Вот нежданно-негаданно — так перед девушкой рисанулся. Как в романах. Прикол». — Ну вот, путь свободен, леди! — Я парень! Придурок! — Ох, ты ж нах! А я познакомиться хотел. В окно на тебя смотрю каждый день. Ты с родителями вроде кажется не живёшь? — Ну всё, ты меня от страшных разбойников спас, вали! — Телефончик… дай! — Щас. — Тогда заходи по-соседски в девятую квартиру! — Вали, придурок! Я и без тебя уже с ними справился. — Без вопросов. Ясное дело. Я ж не знал. Валю, конечно. Извини. Просто девочка понравилась очень. Вот блядство. «Парень отвернулся. А мне остается только повернуться и уйти. Вот что за понос? Откуда столько слов валится, что и рот не закрыть вовремя? Во лоханулся: телефончик, по-соседски… Мрак! Идьёто. Фееричный! Ну вот — опять к себе, к кошкам с банками. Заварю чай. А что делать? И без сахару его, без сахару! Куда мне сахар? Не положено таким придуркам сахар. Дево-о-очка! Бля». ---- Распереживался мой хозяин. Хоть бы слово сказал. Чем там закончилось? *** Ну вот, по телевизору всё так быстро: хоть и по сто семьдесят серий бывает, а всё равно — вж-жик и монтаж! А тут пришлось до сегодняшнего вечера ждать, чтобы хоть что-то узнать. Судя по тому, что наш Лапуля побежал дверь открывать как ужаленный — это его спасённая девушка! — Меня Марк звать, ты, кажется, в гости звал? — Да, звал. Проходи. Я Антон. — О, это у тебя кто? — Где? А, табурет. Наследство. — Да ну? Старшему брату — мельница, среднему — корова, а тебе — табурет? — Нет, всё мне. Один я. И табурет — тоже мне. — Великолепно. Я тоже один. Только меня выкинули. Мой Антон удивился. Даже этикет забыл, а гостеприимство потерял или наоборот, не суть. Ну я тоже удивился. Это вот та «девочка» или кто-то из побитых парней? Надо же, меня сразу заметил. Просто горжусь: собой или им — непонятно. — Куда выкинули? То есть, извини… — А, не извиняйся. Я сразу всё скажу, чтобы не втираться в доверие попусту. Жаль разочаровывать. Ты из породы принцев на белых конях, да? — Ну есть немного. На конях, наверное. Только… несуразный. — Моим родителям рассказали, что я с мальчиками целуюсь. Они всё выяснили и отселили меня подальше от сестры. Я напрочь отказался сменить ориентацию — они жутко обиделись. Купили квартиру и сказали, что знать не желают, как я жить собираюсь. — Э-э-э… То есть… м-м-м… — Да ладно, не парься. — Присаживайся. Надо же. Быстро он отмер. А вот когда его Юлька на три буквы посылала очень длинным и замысловатым текстом, он целых десять минут молчал. Она аж притомилась ждать: куда там он её в ответ пошлёт? Могла бы и по-тихому смотаться, не узнав направление — какая, в сущности, разница? — Я просто перевариваю. Ну согласись, это неожиданно. — Да, согласен. — А я думал, ты на гитаре учишься играть, ходишь три раза в неделю. Боялся, они её тебе испортят. — Гитаре? Нет. Я даю частные уроки английского, математики — ко мне приходят. А это нашёл ценную девочку — она учится на гитаре играть. Я к ней хожу. — И что, на жизнь хватает? Нет, ну кто такие вопросы задает? Он сейчас от тебя сбежит. — Я в универе учусь пока. Пока хватает. Не тарелки ж мне разносить идти? Было бы и денег столько же и времени столько же уходило. — Да, пожалуй. Нет, я ему поражаюсь! Так быстро от всей этой инфы в сознание вернулся. А когда мне пять сезонов гробовщиков* показывал, так извинялся, что, мол, ему не про похоронное агентство интересно смотреть и не про семью гомиков, а просто интересно, что там ещё такого Декстер в своей актёрской карьере играл! И такие комменты выдавал, что у меня ножки подкашивались от его махрового гомофобства. Это потому, что ушей-то у меня нет — нечему в трубочки сворачиваться! А тут сидит, восхищёнными глазами на миленького мальчика пялится, поддакивает, как будто закадрить собрался. Ну что за хня, Антон? Ты хоть сам понимаешь, как нелепо выглядишь? Ну, слава богу, мальчик быстро ушёл, не стал ждать кадрежа. Добрый человек — дал время на «подумать». А мой Антон совсем с катушек слетел. Пнул меня ногой пару раз и давай причитать: — Нет, ну ты скажи мне, табурет, как я мог в нём девочку увидеть? Понятно, что чёлка длинная и из окна лица особо не разглядеть! Но плечи-то? Бёдра? А я такой — красивая девочка, джинсики-то как сидят! Одевается унисекс — с характером девочка. Гитару как пушинку таскает — спортивная девочка! Блеск! О, пошёл шизофренический бред. Интересно, что он в этот раз будет вместо меня отвечать? Я о шизофрениях всё знаю. Его мамочка, профессорская дочка, врач, на этом поприще подвизалась. Всё домашним рассказывала, какие у них скрытые шизофрении вылезают. Ну шизофреничка — что возьмёшь?! — Да ты, Антон, просто от одиночества свихнулся. Всякие классические девушки, типа Юльки, надоели, вот и позарился на сокровище вида неземного — чтобы не крашенная, чтобы не на каблуках, на которых еле ноги волочит. Чтобы чем-то интересным, нестандартным, занималась, а не этими йогами и калланетикой. Ну, угадал — я бы мог такое сказать. Давай, что у тебя там дальше? — Я ж как увидел, что она тоненькая такая, а возрастом вроде далеко не школьница, не будет вздыхать про свой вес и в зеркало на себя с пристрастием пялиться! Так и слетел с катушек. Понимаешь? — Да понимаю. Сам бы обрадовался. Ну, Антон, это ты перебарщиваешь. Мне до этого дела нет, в мою молодость этим не заморачивались. А девушки ходили в ситцевых платьях. Кто побогаче — в штапельных, а то и шёлковых. С бантиками там… И такие все с формами… м-м-м… заглядение аппетитное. Профессорская дочка, тощая, тут таких подружек водила-а-а… Так, что-то я отвлёкся. — Эх, табурет! Не судьба мне. Не бывает таких девушек, оказывается. Пойду чаю заварю. Подумаю. И погладил меня бережно. Это ты за пинки извиняешься? Чудик, как есть. А с кухни уже прибежал весь такой взъерошенный. Чашку брякнул на меня и давай по коридору туда-сюда накручивать. — Что мне теперь делать? Я могу держать его на дистанции. В друзьях. Он, наверное, легко на это согласится, раз сам пришёл и всё честно выложил? Тайных планов на меня не строит — как думаешь? — Думаю, что не строит. Ему тоже друзья нужны. Чтобы поговорить… — Ну да, гомиковские проблемы обсудить! — Ну это ты о людях совсем уж плохо думаешь. Может быть, он просто хочет с кем-нибудь общаться — кому врать не нужно. Эй-эй, ты, давай, не надо свои мысли за меня толкать! Ладно? Я такого не скажу. Я думаю, что он тебя просто с умом закадрить хочет, чтобы вроде ты — сам. Вот что я думаю! Садовая твоя голова! — А если он таки начнёт подваливать? Ну представь! А я такой — ломаться. Бр-р… И что теперь делать? Отшить решительно? Пока не увидел, что там дальше? От греха подальше, а, табурет? — Ну как хочешь. Можешь и отшить. — А как? Как? Так просто сказать: Марк, я подумал — не пара ты мне. Тьфу! Не друг. Ещё лучше! Никаких таких слов не существует, чтобы выговорить такую околесицу, да? Так ведь, табуретка?! Ну, Антон, ты совсем… — Да ты, Антон, не нервничай. Он, может ещё, и не придёт больше. Ты ему не звони, тем более что номера не знаешь. В окно на него больше не пялься. Глядишь, он и забудет, где ты живёшь. — Тебе хорошо говорить. А вот если он захочет мне свой номер впихнуть или придёт ещё? — А ты дверь не открывай! Ну нет тебя дома, так и что? Не сидишь же ты всё время дома? — А ты дело говоришь, табурет! Дело. Да… вижу я, какое «дело» ты от моего лица наговорил. Чего ж ты тогда так глазищами стреляешь? Врёшь ведь! Побежишь открывать ему. Как миленький! Я же вижу, что ты уже решил с ним дружбу водить. Авось проблема сама рассосётся? Эх, Антон! Глупая ты скотинка, тупенькая. Все решения у тебя на лице написаны. Лучше пойди в своём нэте гей-порно пошарь. Может, тебе поплохеет и ты вылечишься? А то, что-то ты быстро смирился. Попробовать хочешь? Только пока вслух не признался? Вот напасть! Антон снял с меня чашку и побрёл к креслу. Ладно, хоть не на подоконник! Эх, если б я мог с тобой и правда поговорить… Ну что бы я тебе сказал? Не надо пробовать? Глупо не пробовать… и — глупо пробовать... * Актёр, сыгравший роль Декстера в сериале Dexter, до этого сыграл роль гея в сериале — Six Feet Under — о семье, владевшей похоронным бюро. *** Антон мой как вперился в свой комп, так и просидел на диване двое суток напролёт. То ли работу срочную хотел закончить, то ли спрятался так от проблем реала? Так ещё и звук на телике выключил. А мне что прикажешь, артикуляцию мимическую осваивать? Да я уже и так ас вроде. Ну вот, совсем телик выключил и пошёл в спальню спать. В кои-то веки! А мне что теперь делать? Притвориться, что тоже сплю? Для кого? Эх-х-х… Буду его сон охранять. Чувствую: проспится, что-то будет. Ох, что-то буде-е-ет… *** Нет, ну, вроде ж пока ничего… Антон проснулся, попялился в монитор, позвонил своему начальству, поматюкался всласть, что они все гребаные идиоты — один он самый умный. И начал хозяйством заниматься. А вот это уже нехорошо. Это уже из ряда вон. Значит, он решил ЕГО позвать, раз тот сам не приходит. Уж лучше бы Антона в офис вызвали. Пусть бы у него настроение от этого испортилось, но он бы хоть на людей на улице посмотрел. Может, отвлёкся бы? О, бонус! Телик-телик-телик-телик… Антончик телик включил! Ну, наконец-то! Как там? Какие новости? Надеюсь, с сериалами всё в порядке? Не позаканчивались? Вык-лю-ч-чил-л-л… Ну, что за хня? Так переживает? Его посторонние звуки раздражают? Он, что, хочет в тишине думать свои одинаковые мысли? Поди уж, зациклился на двух-трёх… Скоро начнёт причитать их вслух. Вот. С приехалом вас! Будьте здоровы! *** Да, вот, Антончик, меня радует то, что ты до сих пор ничего не говоришь. Вон уже и всю квартиру прибрал, и полтора часа в ванне проплавал, и рыбы сготовил. Значит, с твоим мозгом пока всё в порядке, пока крыша не едет. Но, с другой стороны, я же тоже хочу что-то услышать. Ну хоть планы какие-нибудь… И вдруг! Звонок в дверь. Антон несётся из кухни, поскальзывается на чистом паркете и падает. Интересно, зачем он в спальню бежал? Звонят ведь во входную дверь! Там шкаф с одеждой, конечно. Но переодеваться вот прям сейчас? Антон встаёт и, видимо осознав свою неправоту, ковыляет к входу. Руки у него трясутся. Мне его даже немного жаль. Он такой трогательный: весь сжался, как будто ему зябко. Вдыхает, распрямляет плечи, потряхивает в воздухе носком правой ноги, чуть её приподняв, потом левой. Делает вид, что расслабился. И распахивает дверь, отступая на шаг. Ну, здравствуй, гость наш долгожданный! Явление второе, действие первое. Те же, там же. — Привет, Антон?! Это он его так спрашивает: а привет ли или не привет? Пустишь или прогонишь? — Привет, Марк. С опаской так здоровается, затаившись. — Не ждал? — Ждал. Напускного спокойствия этому… Марку… не занимать. Весь аж светится наглостью, и напор по всему телу так и рвется наружу, чтоб там что-то завоевать. А старается скрыть. Хочет казаться спокойным. — Проходи. Я, и правда, тебя ждал. Антон показывает рукой, как будто «ты теперь здесь будешь жить», а вовсе не «знакомься — это моя квартира». М-да, ну и жесты у него. Надеюсь, этот парень их читать не умеет. Хотя у Антончика и на роже то же самое написано. И вот этот Марк… Не знаю уж, что он там сумел на нашем Антошеньке разглядеть, только он голову низко опустил, развернулся ко мне задом, да и плюхнулся на меня сверху! Вот это номер. Ой, как дрожит-то эта его задница. Мелкой дрожью. И давай кроссовки снимать. А Антон ждёт. Но чуть не ринулся ему помогать. Сдержался. Надо же, наверное, допёр, как бы это глупо выглядело: гостю обувь стягивать! А я и сам сейчас под марковой задницей растаю. Он такой горячий и проникновенный, мягкий и нерешительный, на самом деле оказывается. Еле дышит. Волнуется. Меняет ногу и начинает стягивать второй кроссовок. Нервно сглатывает — и это отдаётся в его ягодицах. Я не могу это чувствовать! Вернее не хочу! Но чувствую. Не понимаю, как ему удаётся управиться с этими кроссовками — он ведь едва сознание не теряет от напряжения! Он очень боится, что Антончик его неправильно поймёт и выгонит. А-а-а, вот он чего боится! Что Антончик его не поймёт! Да не бойся ты, пацан. Я думаю, что Антон давно всё правильно понял. И строить из себя недотёпу не собирается. Ох, мама-дорогая, я-то под твоей жопой уж точно проникся. Кажется, я сам тебя уже пылко люблю. Ну вот, теперь я буду медленно остывать и дико завидовать Антону, если, конечно, он что-то сделает с тобой. Ты такой приятный. Если б ты на мне телевизор смотрел… О-о-о, я — пустомечтатель… Антон шагнул вперёд и схватил его руку. И сразу же поволок его за собой в ближайшую комнату. А это спальня, между прочим. — Я знаю. Не говори ничего, мне и так трудно. — «Я продолжил своё наступление. Но Марк, видимо, считает, что должен много чего сказать. И, наверное, не откажется от своей затеи. Поэтому, я бросаю его на себя, сжимаю, крепко держу и отпускаю, только чтобы поцеловать. Интересно, как у меня это получится?» Судя по звукам, они там целуются. Ничего. Кровать у меня вся как на ладони в зеркале отражается. Пожалте, голубчики, на кровать! Ну пожа-а-луйста… Я тоже хочу посмотреть! — Антон… И снова чмоки, но теперь ещё и подозрительная возня прибавилась. Они раздеваются? Вот так сразу? Только на порог — и сразу в кровать? А чай? А покраснеть хоть? Ох, и нравы! Хотя, конечно. Два самца. Чего им канителиться? Кто за кем должен, с какой-то радости, ухаживать? Ой-й… Я вот тут подумал… Антон же мой, вроде как, должен сверху быть, насколько я понимаю в колбасных обрезках? А это он только прогу писал, и ни на какое порно не лазал. Что ж он теперь делать будет? Он вообще хоть знает чего куда совать? В гробовщиках-то этому не учили. Ну, там, куда — ясно! Но — как?.. О-о… Я в ужасе. А он-то?.. Пре-э-э-д-ставля-а-й-йю-у-у… Ё-о-о-о… Пищу от восторга! Они появились в поле зрения! На кровати. Антончик носок пытается доснять, а так — совсем голые! Ура! Какое счастье… Я это вижу. Жуть. Не буду делать вид, что мне здесь всё понятно. Но мне кажется или это смазка? Вот этот малюсенький тюбик, которого у Марка в руках вообще не было видно, а теперь Антон его рассматривает? Ну что ты, дурья башка, там читаешь? Даже я допёр, что с ним нужно делать! Вот шизоид. Ой, мама-дорогая, это ж как я стесняюсь, что уже до обзывательств дошёл? — Антон… — «Как будто под дых ударил меня моим же именем. Нужно посмотреть ему в глаза! Я же не собираюсь здесь стесняться?» Ой, Антончик! Представляю, как тебе стеснительно-то. И что он тебе такого сказать-то хочет? Вот так вот, в голом виде, на кровати. — Антон, это не сложно. — «Да… Ебать, как несложно. Не туда не попадёшь. Ещё бы руки не дрожали, душа не уходила в пятки и сердце бы билось, а то молчит как выеденное… Так, инвентаризация внутренностей произведена: Анахата съедена страшным зверем, Манипура треплется, как телячий хвост, а то, что пониже, должно пребывать в праздничном настроении — но оно просто в ступоре. Кажется, нужно попросить помощи у партнера по несчастью…» — Намажь сам. — «Только бы он взял обратно этот тюбик. Только бы он согласился». — Конечно. Давай. — «Слава всем богам… И чего я боялся?» О, я сейчас скопычусь! Они расшаркиваются как на балу: и вам — приятного настроения, и вам — не хворать! Зашибись! А где вот это — безудержная страсть, необузданная мужская ярость? О-о. И чего это я? Мальчики просто боятся друг друга поранить. Да может быть, темпераменты совсем не те! Мой Антончик, вообще, лосось мороженый. Странно, как он ещё его до кровати дотащил. И ведь сам! Никто ж его не подталкивал! И уже за это — медаль ему на шею. А я ещё про страсть какую-то… Не, ну нельзя же полчаса один член намазывать? Или можно? Что за мазохизм? Видимо, Антончик все свои программерские мозги обломал — в какую позу того поставить? — раз так непонятно дергается, всё никак определённое положение не займёт, пока мелкий его елозит. Ну, слава тебе… Он Антона нашего на себя утянул. О, я сейчас очередные полчаса буду смотреть, как они лижутся. А мне вот любопытно, если так передержать, то может же всё попадать и не встать? Да лучше быть табуретом, чем таким сложным кожаным недоразумением, как этот Марк! И с чего это я его мелким обозвал? Совсем даже ничего. Ну, поменьше на пару сантиметров. Но такой узенький, тоненький, вон как сквозь пальцы у Антона струится — того и гляди на пол утечёт. А чтоб вас! Да что ж вы всё пялитесь друг на друга? Да, это не телевизор. Тут всё серьёзно. Здесь без монтажа. Пожалте, Табурет Полковникович, посмотрите, как люди это делают на самом деле: хуи студят под взглядами друг друга. Опять расцепились. Мне кажется, что им так неловко, что и сбежать хочется. Во всяком случае, я б уже сбежал. А они пока еще ничего, держатся. Да и то правда — куда теперь, в голом виде-то, побежишь? Го-о-ол! То есть ура-а-а! Всунул! Наконец-то… Хух! Дождался я. Увидел, наконец, как это делается. Вот же гад — Антончик! Сам порнуху не смотрит и другим не дает! Вот теперь сам пусть порнозвездой и подрабатывает! Фух! Жарко. Водички на меня плесните, люди добрые! Какие движения! Какие тела! «Антон, быстрее. Быстрее. Быстрее». «Не кончить бы прямо сейчас. Подожди... Ма-а-арк. Сейчас ускорюсь». Ну, Антончик, ты молоток! Мозг-умище у тебя еще тот. Правильно додумался, что мальчик-то из этих и всё пройдёт как по маслу, если просто всунуть. «Да заткнись ты, Табурет Полковникович! Заткнись!» Антончик, да я ж ничего. Я ж просто любуюсь. Странные они. Молчат, как воды в рот набрали. Ну красиво зато. Почти плавно. Меня сейчас в нирвану унесет. «Бля-а-а-дь, Ма-а-арк, кончай уже-э-э…» О-о. Это — что? Это что же я такое лицезрю? Это вот так вот? О, боги! Хоть бы кто это сфоткал! Полный экстаз: двое поражённых падучей. О, что это я? Так непоэтично! Молнией! Вот! Молнией поражённых. Хоть это слишком, наверное. Ну и фиг. Красиво же. Вот красиво же — ничего не скажешь! Ещё бы озвучку включили, а то только звуки возни. Антончик как змей сполз и обвился рядом, и тут же передумал — загреб его на себя. А тот и рад, сам обвился. — Ты как? — М-м… Прекрасно, Антон! Прекрасно… — Я боялся… Нужно было поговорить хоть… до того… — А, не переживай! Я дрочил эти три дня, чтобы тебе не было неудобно с непривычки. — Господи, Марк, захлопни пасть. Нельзя же такое говорить! — Но тогда как ты узнаешь? — Ладно. Болтай, что тебе вздумается. Хоть и про анальную мастурбацию. И то правда. Блин! Блин! Блин! Хорошо, что моего воя и писка не слышно! Я от них просто угораю. Они друг друга нашли! Два сапога пара. Ей-ей! — Марк, слушай, а переезжай ко мне! Сдашь свою квартиру внаём, не нужно будет много уроками подрабатывать. Оставишь себе девочку с гитарой, я буду зимой тебя у её подъезда встречать… О, я не хочу слышать ответ, не хочу! Да и какой он может быть? Ведь он сам пришёл — значит Антон мой ему понравился; значит он на это и надеялся. Кажется, внуков я здесь не дождусь. Кто же и когда в таком случае покажет мне помойку? Fin