Вера для отчаявшихся

Доброта Инквизитора порой может принимать странные формы. Коул замечает их случайно — двух мужчин, разговаривающих посреди двора. Знает, что они его не видят, никто не видит, но все равно непроизвольно поддается назад, прячется за резным подоконником под аккомпанемент сумасшедшей пляски сердца. Эмоции, не чужие, непривычно собственные, заполняют его, словно пустой сосуд. Рис почти не изменился, и Коул не может сдержать жадного любопытства. Он перебирает детали, ища сходство и несоответствие. Замечает легкую паутину-седину в волосах, тонкие полосы от наручников, оставленные событиями в Белом Шпиле. Время вьется вокруг Риса, подпевая его дыханию. Коула тянет к нему, вниз. Но сомнения отравляют изнутри: он помнит, никогда не сможет забыть чужое горе, жгучее разочарование, после того как его сущность стала ясна. Он не хочет причинять еще больше боли. Коул ведь просил Инквизитора не искать его друзей, и не понимает, почему тот не послушал; почему Рис стоит сейчас здесь, в Скайхолде. Он тянется в переплетение мыслей и эмоций Инквизитора, желая понять, в чем провинился, но не находит ничего, кроме непонятного довольства и стремления помочь. Так странно. До Коула доносится отзвук смеха. Он снова украдкой выглядывает, до побеления пальцев вцепившись в подоконник. Не может отвести глаз от теплого, близкого Риса, запрокинувшего голову в лучистом веселье. Даже со второго этажа таверны может почувствовать запах нагретого песка и яблок, которыми всегда отдает его радость. Магия вторит переливчатым звоном, вызывая внутри позабытый трепет. Коул снова ныряет вниз, в свое укрытие, когда эти двое расходятся, пожав друг другу руки, и Рис направляется к таверне. Он знает, что без его желания никто не сможет проникнуть взглядом сквозь пелену невидимости, даже медиум. Но страх все равно неприятно сводит внутренности. Он ждет, затаившись возле мешков и ящиков, пока Рис — каменистая пыль на мантии, запах эльфийского корня, песнь Тени щекочет мысли — поднимается по лестнице. Почти не дышит, пока тот подходит к окну, из которого Коул наблюдал за ним. Пальцы задумчиво проходятся по нагретому телом дереву. Рис ждет, это не поддается сомнению. Ждет именно его, Коула, терпеливо и спокойно. Неизбежно. Коул не может заставить себя выйти к нему. Не может даже тогда, когда Рис — время прячется в уголках глаз и губ, оседает пылью на кожу — опускает на пол, опирается спиной на подоконник, укладывает на колени книгу в потрепанном переплете. Робость, сковывающая подобно насту, тает только тогда, когда чужие веки опускаются, а дыхание выравнивается. Пестрые искорки воспоминаний вьются вокруг, распространяя светлое тепло. Коул рад, что Рис видит хорошие сны. Он машинально касается его памяти — она раскрывается безо всякого протеста, смущая и грея подобным доверием. Чужое тепло, руки держат крепко, шепот возле виска ласковый, не обвиняющий — Коул выныривает назад раньше, чем успевает увидеть себя. Он осторожно садится рядом. Пальцы сводит желанием коснуться. Никто и никогда не делал Коула таким настоящим, как Рис. Коул просто хочет снова почувствовать его — живого, яркого, не испытывающего боли. Пальцами у запястья он слушает тягучую песню крови, пронизанную тонкими лириумными нитями. Прикрывает глаза, завороженный цветными остатками недавно пережитых эмоций: радость, сомнение, трепет. И не сразу замечает взгляд, внимательный и спокойный. Коул совсем забыл, как правильно бывает с Рисом. Он чувствует себя птицей, попавшей в силок, когда ощущает смыкающиеся на запястье пальцы. — Поймал, — усмехается Рис, как будто не было всего того времени, проведенного порознь. Нет ни страха, ни отвращения в его дыхании, только осколки тепла и застарелая болезненная нежность. — Не исчезай, — просит Рис, предугадав его стремление. — Я хочу поговорить. — Зачем? — бормочет Коул, отводя глаза. Чужие пальцы обжигают, как крупинки черного перца на языке. — Не нужно было уходить. — Тебе было больно, — упрямо возражает он. — Гораздо меньше, чем тебе. Коул нервозно качает головой. Сжимает губы — теперь память Риса горькая, насквозь пропитанная пеплом и потерями, и дышать ей трудно. — Вестник сказал, что ты научился читать воспоминания, — осторожно начинает тот. Коул в смятении отводит взгляд, понимая, к чему ведет Рис. — Я хочу, — тот медлит, собираясь с духом. Ему тоже это дается нелегко, — чтобы ты заглянул в мою память. — Нет, — испуганно отшатывается Коул. Рис мягко гладит его по предплечью, успокаивает, будто пугливую птицу. Его усталость вязким маревом ощущается в солнечном сплетении. — Не надо, — со страхом просит Коул. Испуганно пытается выскользнуть из разговора, но Рис держит так крепко, будто от этого зависит его жизнь. Коул может вырваться, но не желает вредить ему. — Нельзя позволять прошлому отравлять настоящее, — качает головой Рис. Он тянет Коула к себе привычным жестом. Чужие эмоции вытесняются собственными чувствами. Коул совсем незаметно для себя поддается. Тычется лбом в чужое плечо, ощущая травянистый запах не памяти, но кожи. Рис гладит его по спине неловким жестом, так же, как и тогда, в подземельях Белого Шпиля. Коул сдается. Прикрывает глаза, погружаясь в пучину памяти. Поток чужих эмоций подхватывает его почти сразу — видимо, воспоминания настолько болезненны, что не тускнеют даже спустя столько времени. Вина уже привычно сковывает нутро. Но в памяти Риса не оказывается злости. Его воспоминания насквозь пропитаны горьким сожалением и потерей. Утратой чего-то — кого-то, растерянно поправляет себя Коул — несоизмеримо важного. Ему странно это осознавать. За сухой констатацией факта — Рис не злится на него — стоят пугающие выводы. Больше нет нужды уходить. Можно — горло сводит сухим спазмом — быть рядом. Пусть он и научился не ускользать из чужого сознания, в Рисе нуждается не меньше прежнего. Коул осознает, что задыхается. Редко чужие переживания оказывали столь сильное влияние на его разум, и никогда еще — на физическую оболочку. — Тебя позвал Инквизитор? — спрашивает он, отстраняясь, неосознанно стремясь отгородиться. Но Рис не отзывается на его попытки — не снимает ладоней со спины, продолжая делиться уютным тягучим теплом. — Ага, — Рис щурит глаза, вспоминая. — Его письмо передали сразу, как только мы оказались в лагере инквизиции. И, замечая нервозность Коула, спешно уточняет: — Вестник не выдал тебя. Сначала он писал, что его заинтересовал мой опыт общения с необычным духом, которого я упоминал в благодарственной заметке. Только потом, когда выяснилось мое отношение ко всему произошедшему, он признался, что нашел тебя. Коул замирает, внимательно слушая. Ощущения отвлекают: эмоции Риса похожи на звонкие лютневые струны, которые поют чисто и громко в ответ на любое, даже скользящее касание. Трудно сосредоточиться на словах. — Я не думал, что смогу снова встретить тебя, — негромко признается Рис. — Возможность, которую предложил Инквизитор в обмен на службу слишком ценна для меня, чтобы отказываться. — Ты останешься в Скайхолде? — неловко уточняет Коул. Слова Риса отзываются внутри искристой волной удивления и довольства. — И буду рад, — Рис поднимает взгляд, пристально вглядываясь в лицо напротив, — если мы сможем общаться так же, как в Белом Шпиле. У Коула неощутимо подрагивают пальцы. Слова Риса, расправляясь подобно смятым обрезкам ткани, несут в себе скрытое, так и непроизнесенное вслух, но невыразимо важное. В его присутствии они все ощущают неловкость. Неподвластное разуму пугает людей, заставляя избегать не только общества Коула, но и памяти о нем. Рис же говорит, что принимает его. Его, чуждого этому миру духа, который никогда не сможет до конца стать человеком. Варрик рассказывал ему, что боль — это самое тяжелое, ее нужно просто пережить. Но то, что ощущает Коул сейчас, кажется ему во много раз страшнее. Рис не торопит его. Успокаивающе водит пальцами по спине, между лопаток. Коулу кажется, что с его подушечек одновременно с лаской стекает спокойствие, прохладное и немного покалывающее, как мятная мазь. Хочется почувствовать не через ткань, а кожей. Непривычно и оттого особенно смущающе. — Что бы ни случилось, — непривычно серьезно говорит Рис, глядя ему прямо в глаза, — никогда больше не убегай. Запрятанное среди цепочки слов обещание проходит сквозь тело грозовым разрядом. Дает странную надежду прикоснуться к той жизни, на которую у Коула никогда не было даже малейших шансов. Коул сглатывает пульсирующее волнение. И кивает.