Мои мечты (во)плоти

       Стайлз выходит из этого жуткого места под прицелом ружья и даже не оборачивается. Хочется поскорее забыть, серьёзно. Смотреть на эти пустые глаза со звёздами зрачков и знать, что у тебя такие же... Видеть бледную кожу с выделяющимися вечными гематомами и мешками под глазами, буквально ощущая свои собственные... Смотреть на трупы, подмечая знакомый цвет крови, ещё совсем тёплой, и чёрные внутренности... Стайлз честно хотела снова сдохнуть, подставиться под шальную пулю напавших, но с её невезением вряд ли бы всё случилось именно так, как она хотела. Она выходит из здания и вдыхает грудью воздух, естественно ничего не ощущая ― ни запаха крови, ни свежести воздуха снаружи, ― но Стайлз хватает и этого. Она садится в грузовик под чутким руководством охранника с довольно внушительного вида ружьём и удобнее перехватывает рюкзак. Следом в кузов запрыгивают ещё около десяти больных СЧС ― им всем по пути. Дорога никак не кончается, и Стилински откидывается спиной назад. Дырка между позвонками неприятно колет от этого соприкосновения, и трясёт так, словно она на какой-то безумной карусели с этими лошадками, что весело скачут вверх-вниз. Организм Стайлз восстановился не настолько, чтобы хотеть спать, но смотреть на угрюмых охранников, больных и пустую дорогу слишком невыносимо. Потому девушка прикрывает глаза, с облегчением выдыхает, но продолжает чувствовать всё. Нужно лишь продержаться несколько часов. А пока есть время обдумать происходящее. И что она имеет? Второй шанс, подаренный эпидемией, нестареющее тело и кучу лекарств в рюкзаке. Никаких физических ощущений, словно она повисла в вакууме и парит там, способная говорить, видеть, слышать, но точно не осязать, и от этого горько-горько на душе. Машина останавливается где-то примерно через три часа, пять остановок ― у Стайлз не было часов, чтобы точно отсчитывать время, а охранники не удосужились отвечать на её вопрос, только крепче сжимая стволы своих ружий. «Чертовски круто», - саркастически подумала она и закатила глаза. И сейчас Стайлз стоит перед домом, где жила раньше вместе с отцом. Она невольно морщит нос, когда один из сопровождающих не очень мягко подаёт ― кидает ― ей рюкзак с вещами. - Спасибо, что подвезли, - говорит она и улыбается. Мужчины на это только хмыкают и дают сигнал водителю ехать. Буквально через секунду Стайлз вся в пыли. - Придурки, - бормочет она и отряхивает одежду. Её всю довольно ощутимо трясёт, потому что впереди нет ничего, кроме неизвестности. Целых пять лет Стайлз только и делала, что сходила с ума, а теперь её возвращают туда, откуда всё началось: к бросившему Альфе и забывшей Паре, разъехавшимся друзьям и воспоминаниям, которые не пожелаешь никому. Идти банально некуда. Дом перед ней совсем чужой. Во время поездки сюда она думала, что его наверняка уже снесли, перестроили и теперь там живёт какая-нибудь семейная пара, а про Стилински уже давным-давно забыли. И Стайлз оказывается права. На месте красивого синего дома построили коттедж нежно-жёлтого цвета. На ветке любимого дерева во внутреннем дворе повесили новые качели вместо старой ― шины на верёвках. В гараже стоит белая ауди, а в углу ― трёхколёсный велосипед. Всё вокруг дышит счастьем и спокойствием. И от этого хочется блевать, серьёзно. Если бы у Стайлз было нормальное тело, то её, скорее всего, стошнило бы от ужасной атмосферы веселья. Потому что точно такая же атмосфера была и у них, у семьи Стилински. Даже после смерти Клаудии... При одной только мысли о маме к горлу словно подступает ком, какой бывает перед тем, как польются слёзы ― Стайлз вспоминает это щемящее чувство и заставляет себя буквально испытать его. И словно бы получается, но вдруг что-то идёт не так... Она ничего не чувствует, ничего не воспринимает. Она будто какая-то кукла, напичканная мыслями, но имеющая мёртвое тело. Марионетка с правом выбора, но в итоге всё равно поставленная в жёсткие рамки кукловода. А Стайлз ненавидит быть управляемой. Ей хватило и Ногицуне когда-то в прошлом, ещё живом прошлом. Тогда было то же самое: ей подкидывали мысли, ощущения, двигали её телом без каких-либо последствий для себя. Стайлз просто использовали, когда она пожертвовала своей жизнью ради спасения любимых друзей, открыли приоткрытую дверь и зашли внутрь её души, расположившись там со всеми удобствами ― вот вам и юное тело, вот вам и новая марионетка, вот вам и отличное поле для игры. Осточертело! Неужели так сложно было оставить Стайлз в покое, дать спокойно разложиться в этом чёртовом гробу?! Она сжимает пальцы в кулаки и громко выдыхает сквозь стиснутые зубы, поправляет рюкзак на плече и потом идёт на кладбище. Ей нужно срочно прийти в себя и в спокойной обстановке обдумать, что делать дальше.        Кажется, Стайлз уже ненавидит когда-то родной и любимый город. Всё вокруг словно знакомое, но одновременно такое чужое, и это пугает до чёртиков, до какого-то животного страха. И Стайлз бы наверняка ощутила его, но лекарства не настолько восстановили её мозговую деятельность, а потому она переживает лишь слабые отголоски сильного чувства. Стайлз идёт по вечернему, почти ночному городу ― за время на кладбище успело прилично стемнеть ― и вновь узнаёт-не узнаёт его: вроде как дома всё те же, но что-то неуловимо изменилось. Люди совсем не замечают её ― на улице слишком темно, чтобы обращать своё драгоценное внимание на какую-то девчонку в красной толстовке с накинутым на голову капюшоном. И это хорошо, Стайлз не нужны косые, узнавающие взгляды, хотя бы пока она более-менее не освоится. Ноги сами ведут дорогой, которая, кажется, отпечаталась на внутренней стороне черепа и уже никогда не сотрётся. Как много тысяч раз она бегала этой тропой к дому своего лучшего друга, сколько оставалась у него с ночевкой. Сейчас там горят ― сиротливо и одиноко ― лампочки на нижнем этаже, где, по памяти Стайлз, находится кухня. В комнате Скотта темно. Видимо, он действительно уехал, как мечтал ещё до всей этой суматохи с эпидемией. Уехать в Нью-Йорк и учиться на ветеринара. Стайлз помнит, как они вместе выбирали комнату, которую планировали снимать в будущем. Она хотела рвануть с другом, поступить в какой-нибудь колледж и стать, к примеру, программистом. Да, планы не ахти, но зато рядом был бы Скотт ― тот, без кого жизнь Стилински вообще не имела ярких красок. А теперь вместо лучшего друга у неё вечная жизнь и грёбаное одиночество. Домечталась! Стайлз ступает на каменную дорожку дворика и прикрывает глаза. Хочется снова вдохнуть родной запах этого дома, услышать весёлую болтовню Скотта об Эллисон, но всё это так нереально. Первые шаги даются как-то привычно легко, будто и не было пяти лет отчуждения, жизни в бессознательном состоянии. И пальцы ложатся на дверной звонок знакомым движением, словно и не переставали никогда. Да, врачи говорили, что даже столько лет не выбьют самые старые привычки ― тело обмануть нереально. И это с одной стороны круто, а с другой... Хотелось начать жизнь заново, оставить всё старое позади, особенно привычки прошлой жизни. - Кто там? - слышится по ту сторону закрытой двери, и Стайлз резко вздрагивает, вспоминая, где находится и зачем. Родной голос набатом отдаёт в ушах, то ли заставляя закрыть их ладонями, то ли наоборот ― раскрыть как можно шире, вслушиваться как можно сильнее. - Мелисса, - говорит Стайлз тихо, но чётко. И дверь тут же распахивается. На пороге стоит ошарашенная мама её лучшего друга и смотрит на Стайлз долго, внимательно. Её когда-то тёмные густые волосы теперь испещрены сединой, а в уголках глаз добавилось морщинок. Но улыбка такая же широкая и добрая, по-особенному добрая. Такая, на которую хочется смотреть вечно. На Мелиссе лёгкая футболка и домашние штаны. - Тиша? - удивлённо шепчет она. Сокращение старого имени бьёт по ушам не хуже, чем смерть отца тогда, потому что Анастасии больше нет и никогда не будет. Почти никто из знакомых не мог правильно выговорить её красивое польское имя, переиначивая по-своему: кто-то звал Тишей, кто-то Эн, кто-то Айс, кто придумывал своё. А сама Анастасия этого не любила, ей нравилось быть именно Анастасией, а не обычной американской девчонкой. - Нет, я теперь Стайлз, - говорит она и грустно улыбается. Мелисса понимающе кивает и пропускает внутрь. Они сразу проходят на кухню, где на выключенной плите ещё шипит лазанья, а из кружки на столе идёт дым. И свет по-домашнему мягкий. Тут всё пропитано уютом, таким родным и далёким. Мелисса обходит вставшую посреди прохода Стайлз и садится за стол, грея руки о кружку, видимо, с кофе. Она взглядом приглашает сесть, и Стилински не может отказать, потому снимает с плеча рюкзак, ставит его у стенки и садится за стол. Ей немного неудобно, но здесь хотя бы «дышать» легче ― словно она рыба, которую вновь поместили в воду после долгого заточение на воздухе. - Почему именно Стайлз? - негромко спрашивает миссис МакКол, видимо, решившись всё-таки поднять эту тему — она выглядит при этом несколько сконфуженно. - Когда ты мертвяк, сложно произносить длинное имя, - просто отвечает Стилински и пожимает плечами, словно всё нормально, словно ей не больно говорить об этом. Мелисса сначала молчит, давая время собраться с мыслями, а потом осторожно спрашивает: - Как ты? И этот вопрос, словно пощёчина, топит, заставляя уйти глубоко в себя, попробовать ощутить что-то, хотя прекрасно известно, что ничерта не получится. Стайлз долго смотрит в одну точку на столе, отчего Мелисса чувствует себя ещё более неловко, однако не нарушает тишину, в которой шум холодильника можно принять за рёв мотора. - Ты действительно уверена, что хочешь услышать правду? - серьёзным голосом интересуется Стайлз, не поднимая взгляда. Мелисса тихо соглашается в ответ, незаметно подобравшись; она готова ко всему. Или нет. - Я хочу умереть, - произносит Стилински таким тоном, что сразу становится понятно - не врёт, правда хочет, близка к исполнению. Она сжимает пальцы в кулаки и выдыхает воздух сквозь крепко сжатые зубы. Миссис МакКол давит в себе жалость. Стайлз потерялась и не знает, ради чего жить дальше; она слишком сильная, чтобы мириться со своей беспомощностью и мертвенностью. Это не для неё, когда-то шебутной Анастасии Стилински, чей смех заставлял улыбаться в ответ. Поэтому Мелисса молчит, снова; не желает делать ещё больнее своими причитаниями, хотя хочется взять за плечи и встряхнуть со всей силы, чтобы Стайлз открыла глаза, перестала мучить себя. Но нельзя. У них нет доверительных отношений, чтобы это действие не воспринималось, как попытка насильно наставить на другой путь, вцепиться всеми пальцами в чужое личное пространство. - Всё так же работаешь в больнице? - спрашивает Стайлз, и Мелисса безумно благодарна за смену темы. - Да, но теперь я ещё и добровольный сотрудник программы помощи больным СЧС по реабилитации в обществе, - улыбаясь, произносит она и заправляет выбившуюся прядь обратно за ухо. - И недавно мне сообщили, что в связи с чрезвычайной ситуацией в лечебнице многих больных отправят по домам. В том числе и тебя. - Так ты знала, что я приду? Мелисса только загадочно пожимает плечами и робко улыбается. - Возможно, - всё же говорит она. - Только я не ожидала, что ты придёшь практически сразу. Думала, встречу где-нибудь на улице через пару-тройку дней. Стайлз кивает, подтверждая догадки женщины. Да, она бы так и поступила, если бы не время, проведённое у могилы отца. Там лежали свежие цветы. Наверняка принесла Мелисса. Почему-то тогда воспоминание о маме лучшего друга стало чем-то вроде путеводной звезды, на которую Стайлз пошла практически вслепую. - Но что случилось? Почему вас вдруг экстренно начали отправлять по домам? - Мелисса отставляет кружку с кофе и смотрит немигающим взглядом на Стайлз. Её глаза странно блестят, и в голове девушки возникает мысль, что это, возможно, из-за подступающих слёз. Стайлз громко выдыхает, прикрыв глаза и собираясь с мыслями. Их слишком много. Она обводит взглядом уютную кухню поверх головы Мелиссы, а потом говорит: - Пару дней назад на нашу лечебницу напали террористы. Очень легко восстановить эту картину перед мысленным взором — стоит только закрыть глаза и отпустить все мысли. - Большую часть персонала они перебили, потом принялись за нас. Помощи долго не было, но вскоре приехали солдаты из центра и помогли. В итоге, более или менее сознательных из оставшихся больных было решено отправить обратно по городам, где мы умерли. Нужно ли говорить, что Стайлз не хотела возвращаться? Мелисса, заглядывая в полуприкрытые глаза напротив, сейчас привычно ярко-карие. Стайлз вообще выглядит привычно, повседневно: красная толстовка, синие джинсы, шухер из длинных волос на голове. Но какая она без всей той мишуры, выданной врачами? Хочется узнать, хочется залезть под кожу и разглядеть настоящую Стилински, что прячется под тонной косметики и ненависти к себе. И Мелисса в который раз мысленно одёргивает себя: нельзя! Она поджимает губы — Стайлз замечает это боковым зрением — и долго размышляет. На кухне повисает тишина, которая прерывается только глубоким дыханием миссис МакКол. - Никто же больше не знает, что я здесь? - Стайлз из-за очередной старой привычки облизывает наверняка сухие губы и заметно подбирается, как перед большим прыжком. - Только другие сотрудники больницы. - Хорошо. Кофе в кружке Мелиссы давно остыл, и Стайлз негромко предлагает ей подлить, в ответ получая кивок и слабую улыбку. Женщина выглядит уставшей, измотанной скорее морально, и неуместная жалость буквально разрывает внутренности. - Тебе же негде остановиться? - спрашивает Мелисса, когда отпивает кофе из цветастой кружки. Стайлз только неопределённо ведёт плечами. - Я хотела пожить в мотеле здесь неподалёку, - отвечает она и садится обратно за стол. - Останься здесь, - Мелисса устало прикрывает глаза и после трёт их. - Не уверена, что это хорошая идея, - хотя на самом деле вполне неплохая. - Почему? И тебе легче, и мне. Ты не будешь жить в дыре, а я смогу приглядывать за тобой и вовремя делать уколы. И, Стайлз, - зовёт миссис МакКол, на что Стилински вскидывает голову, вглядываясь в серьёзный, просящий взгляд женщины, - я устала от пустого дома. В голосе сквозит такая печаль, что невольно усиливается жалость к Мелиссе, маме лучшего друга. Стайлз просто не может отказать, хотя и не хочет жить там, где прошлое не даёт покоя. Она встаёт со своего места, забирает полупустую кружку из слабых рук и помогает Мелиссе дойти до её комнаты и лечь спать. Той действительно нужен отдых. Стайлз тем временем возвращается на кухню, моет посуду в раковине, убирает остывшую лазанью в холодильник и подбирает рюкзак у стены. Она не знает, что делать. По идее, нужно уйти и снять комнату в ближайшем мотеле — там Стайлз хотя бы будет чувствовать себя не так ужасно. А с другой стороны, она нужна Мелиссе, и бросить женщину сейчас — значит полностью разрушить её спокойствие. Чёрт! Стайлз смотрит на свои бледные пальцы — после мойки крем смылся — и не может решить, но всё же встряхивает головой со спутанными волосами, выключает свет на кухне и идёт в гостевую комнату на втором этаже, рядом со спальней Мелиссы. Там почти ничего не поменялось: та же кровать у окна, комод в углу и стол со стулом в противоположном. Окно приоткрыто на проветривание, но Стайлз безжалостно его закрывает — всё равно не может почувствовать свежий воздух, а подобным лишь сыпет соль на рану, — опускает плотные шторы, погружая комнату в полумрак, и валится на кровать прямо в одежде. Толстовка немного задирается вместе с футболкой, но её так лень поправлять, что Стилински просто забивает на это. По идее, нужно встать, раздеться, смыть крем, снять линзы и только после этого ложиться в кровать. Стайлз, конечно, навряд ли уснёт, но просто прикинуться обычным человеком нужно. Хотя бы чтобы начать убеждать себя, что у неё всё получается и она молодец. Так она и лежит, пока не выдыхает. Самое сложное — смыть с лица крем и взглянуть на всё глазами с разорванным по краю зрачком и практически белой радужкой. И смотреть на собственное, по-мертвецки бледное, лицо с синими губами невозможно — больно. И когда-то милые родинки теперь кажутся просто уродливыми точками. И Стайлз ненавидит себя. Она сжимает губы в тонкую полоску и выходит из ванной комнаты, направляясь в гостевую, где, снова не раздеваясь, заваливается на кровать. Этот день был ужасно выматывающим, а впереди ждёт не менее выматывающая ночь. - Приятных снов, Стайлз, - шепчет Стайлз в темноту и горько усмехается. И зачем эти чёртовы террористы напали на их лечебницу?! Почему они против больных СЧС? Сейчас «мертвяки» довольно мирные, пока принимают нейротриптилин, особенно на закрытой территории. Но нет, они против даже этого! И теперь Стайлз здесь, отправленная домой, как и другие больные. Вот только дома больше нет. Она со всей силы стучит по кровати, как бы чувствуя, как та упирается в жёсткое одеяло, но этого не происходит. Стайлз просто смотрит на свою бледную ладонь, на синие ногти и длинные пальцы. А ведь когда-то эта рука была не такой бледной. Нет, конечно, у Стилински почти все в роду рождались светлокожими, и Стайлз ничем не отличалась. Но это бледнота такая... мёртвая. И она чертовски сильно контрастирует с красной толстовкой. Это было бы круто, если бы не было так удручающе, хотя за пять лет пора привыкнуть. - Да, Стайлз, привыкай, - шепчет она в темноту, - потому что нихрена ты изменить не сможешь. И сколько она будет себя так накручивать, она не знает, просто шипит сквозь стиснутые зубы, как от сильной боли. Пытается почувствовать. Но ни-че-го. И так проходит целая ночь.