live for the moment

В этом огромном мире Луи бесило многое. Носки, например. Свои и чужие. Овсянка на завтрак. Облака. Трусы Гарри – любые, он определённо должен ходить без них всегда. Солнце. Вставать по утрам. Облака. Зебры. Солнце. Свифт и всё, что имело блондинистый цвет. Найл не в счёт. Хотя и Найл иногда. Облака… а нет, на этот раз дождь. Облака нормальные, а вот дождь реально выводит. Овсянка… ах, было? Ну, так снова. С удвоенной силой… Короче говоря, бесительный список Луи каждый день, каждый час и каждую минуту обновлялся - ибо прогресс, прогресс! – и бывали дни, когда его бесило просто ВСЁ. В эти чёрные времена окружающие его люди пробирались крадучись, распластавшись по стенам коридора, за километр по пожарным лестницам обходили комнату Луи и молились о том, чтобы не попасться ему на глаза. Потому что фантазия Томмо была безгранична, уровень циничности зашкаливал, тормоза отвалились ещё в детстве, а совесть в автозагрузке не значилась. Терпеть его выходки мог только Гарри, которого в такие дни готовы были причислить к лику святых за космическое терпение. Но были вещи, которые бесили Томлинсона стабильно, до зубовного скрежета и матерных изощрений – интервью и папарацци. И если в одиночку или в составе группы давать интервью и фоткаться было ещё терпимо – всегда можно было косить под дурака, кого-нибудь доводить и ловко уворачиваться от прямых ответов на вопросы – то, когда дело касалось только Гарри, собственник внутри Луи превращался в зубастого йети. Эта дурная радиостанция должна была позвонить Стайлсу в четверг, и уже в понедельник, осознав, что Гарри будет разговаривать с ржущими ведущими, отвечать на тупые вопросы и в миллионный раз лгать о своей любви, о которой они его обязательно спросят – не могут не спросить, потому что их интересует только это, всегда только это! - Томмо стал невменяемым. Если бы не регламент, настоятельно не рекомендующий участникам группы иметь засосы на заметных участках кожи, шея, щёки, лоб, руки Гарри были бы всех возможных фиолетовых оттенков. Луи отыгрывался на его бёдрах и заднице, на самых нежных и чувствительных участках кожи, где синяки и следы от зубов расцветали ярко, как акварель на сырой бумаге. И кудрявый не возражал – ему нравилось всё, что делал с ним Луи. Всегда. Особенно, когда он злился и не церемонился с ним, срывая на нём плохое настроение. Каждый раз это было по-новому - ибо безграничная фантазия, долго - ибо слишком много злости, и очень, очень, очень горячо – ибо это был Луи… К этому телефонному интервью Томмо подготовился очень тщательно. Оставалось всего десять минут. Парни лежали вдвоём: Гарри, раскинувшись на кровати расслабленно, по-домашнему, без трусов, которые ему было запрещено надевать в пределах гостиничного номера, и Луи рядом, с головой на его груди. Томлинсон свернулся калачиком, бездумно поглаживая рукой спокойно вздымающуюся бабочку на тёплом животе. Он был доволен: Стайлс ни о чём не подозревал, иначе давно бы отменил это дурацкое интервью. Наконец раздался звонок. Гарри легонько столкнул Луи с себя и потянулся за телефоном к тумбочке, а когда принял вызов, Томмо уже сидел верхом на его животе с ворохом его любимых бандан в руках. Кудрявый удивлённо поднял брови, а Луи сладко улыбнулся ему в ответ и принялся приматывать его левую руку к столбику в изголовье кровати. Сосредоточившийся на разговоре Гарри явно не понимал, что происходит, и именно поэтому Томлинсон не получил пинка. Через тридцать секунд парень сделать этого уже не мог: Луи надёжно привязал все его конечности так, что он не мог шевельнуться. Только правая рука, которой он держал телефон, оставалась свободной. И вот тогда-то Гарри накрыло понимание, и вместе с ним – дикое возбуждение и не менее дикая паника. Он ждал сигнала ведущего, чтобы буквально через несколько секунд выйти в прямой эфир, который услышат тысячи поклонников, и в это время его любовь, его душа, его будущее и, мать его, настоящее сползал вниз по его ногам с вполне ясными намерениями… С первыми звуками хрипловатого голоса Луи с силой лизнул головку его члена. Луи любил делать ему минет. Может быть, не так сильно, как любил это делать Гарри, но Гарри никогда не мог продержаться дольше двух минут, превращаясь в исступлённо скулящий комок оголённых нервов. Томмо начал медленно. Облизал свои губы, нахально ухмыляясь и стреляя на Стайлса взглядом, и втянул член в рот плавно, сильно сжимая его, словно не желая пускать внутрь. У Гарри помутнело в глазах: это ощущение невероятной узости, жара, ласковых стенок… как будто в тот раз, когда он впервые брал Луи. Когда тот, точно так же ухмыляясь, толкнул его в плечо и сказал: «хватит лени! Сегодня твоя очередь работать», а в его глазах мерцали решимость и возбуждение… Если бы они были одни, Гарри бы запрокинул голову и хрипло закричал, не в силах справиться с ощущениями… но они были в прямом эфире, грёбаный боже, они были в прямом эфире! И Стайлс мог только дышать, широко раздувая ноздри, впиваться в изголовье и телефон дрожащими пальцами и не путать, не сметь путать, ни в коем случае не путать слова… Это было высшее наслаждение – смотреть, как он старается. Как он закрывает глаза, как облизывает пересохшие губы. Слушать, как он запинается, как долго тянет это хриплое «эм-м-м», чтобы дать себе хоть немного времени просто подышать, чувствовать его желание, стыд, страх, восторг, эту безумно возбуждающую гремучую смесь, и знать, что именно он, Луи, виновник всего этого. Именно он заставляет Гарри ощущать себя так. Секунда за секундой, сантиметром за сантиметром глубже и глубже, пока Томмо не уткнулся носом в кудрявые волоски в паху. - Эм-м, знаете, я сейчас сосредоточен на музыке, и у меня нет времени для любви… Вот оно. Тот самый гвоздь программы, которого с замиранием сердца и капающей слюной ждёт весь мир. Ложь, от которой, как бы ни хотелось, им никуда не деться. Луи с утробным, едва слышным рыком впился пальцами в бока Гарри, царапая ногтями, заставляя его корчиться и извиваться, словно стараясь передать ему всё то, что чувствует он сам. Стайлс заскрёб по деревянному изголовью и чуть не выронил телефон, выгибаясь над кроватью и лишь чудом сохраняя ровный голос. - Я имею ввиду – да, я умываюсь. Но я… никогда... не использовал… никакие… части… овец… Томмо от неожиданности выпустил изо рта раскалённый член и уставился на Гарри, тяжело дыша, но тот не смотрел на него, пользуясь передышкой и продолжая болтать. Ну нет, так дело не пойдёт. - Думаю, эм… знаете… у нас есть, как вы сказали… у нас есть альбом и тур, и прямо сейчас мы усердно работаем… …Луи нежно сжал его яички, гладя напрягшиеся бёдра, смакуя терпкий вкус и жадно наблюдая за тем, как Стайлс отчаянно пытается сдержать рвущиеся из груди стоны. А потом коснулся губами мошонки и спустился ещё ниже… это было неудобно, почти невозможно, но он быстро облизал палец, и голос Гарри на следующем слове сорвался почти в визг. Указательным Луи ласково массировал плотно сжатое колечко мышц, а кудрявый под ним паниковал и бился в своих путах. Громадным усилием воли Гарри прижал трубку головой к плечу и освободившейся рукой вцепился Луи в волосы, с силой притягивая его к себе. Это было больно, очень больно, но Томлинсон в отместку жёстко дрочил ему мелкими, короткими движениями, как раз там, под головкой, как делает он сам, когда хочет быстрее кончить… и Стайлс разжал пальцы. Рука безвольно упала ему на плечо, голос стал совсем слабым… …и за секунду до того, как Луи успел перехватить основание его члена, чтобы помучить ещё, не давать кончить, пока он не закончит разговаривать, Гарри излился в его кулак, долго и молча вздрагивая, пачкая белым свой живот и пальцы Томмо. Ровно четыре секунды спустя Стайлс начал болтать. Он тарахтел, как моторный катер, и завершил интервью в рекордные сроки – Луи успел только облизать ладонь и перегнуться через него, чтобы подхватить с пола тюбик со смазкой, и в следующее мгновение оказался прижатым к сильной груди. - Какого чёрта, - задыхался Гарри, дёргая его волосы, чтобы он поднял голову, - какого чёрта? Они столкнулись губами – Стайлс укусил Луи, больно сжал зубами, словно наказывая за то, через что он заставил его пройти, и застонал. В голос, не стесняясь, наконец-то становясь настоящим собой. Томмо вывернулся из его хватки, поймал ладонь и насильно переплёл пальцы. - Не дёргайся, солнышко… вот так. Открыть тюбик смазки одной рукой было делом секунд. - Л-лу, - едва выдохнул Гарри, до боли сжимая его руку, - Лу, нет, не надо, пожалуйста… Но Луи только улыбнулся ему, поцеловал его бедро, лизнул свежий засос, наливающийся алым, и резко вогнал палец в колечко мышц. Стайлс сцепил зубы, обречённо зажмуриваясь. И если то, что Томмо творил с его членом всего пару минут назад, было изощрённейшей пыткой, то это было всеми муками ада сразу. Гарри не мог даже кричать. Только биться, сжиматься вокруг его пальцев, безжалостно ласкающих внутри то самое место, от которого всё тело пронзает сотней раскалённых спиц, и пытаться просто вдохнуть. Луи горячо дышал в его промежность, прижавшись губами к мошонке, и трахал его пальцами то жёстко и быстро, то почти замирая, мелким дрожанием подушечек доводя кудрявого до безумия. Он запретил себе думать о собственном каменном стояке, отдавая Гарри всё своё внимание, дыхание, сердцебиение и каждый импульс. Он жил этим моментом, был этим моментом и хотел, чтобы это не заканчивалось… В длинном и сильном, покрытом потом теле напряжена была, казалось, каждая мышца. Стайлс толкался вверх и вниз беспорядочно, быстро, мечась под прикосновениями и умирая от каждого, и в этот раз Луи успел накрыть его член ртом. Гарри отчаянно взвыл и наконец-то кончил, оставляя на языке Томмо горьковатую сперму. Луи же уткнулся лбом в его бедро, в три резких движения довёл себя до разрядки и, еле дыша, первым делом принялся распутывать узлы на покрасневших лодыжках. Едва освободившись, Гарри подмял его под себя, прижимая к постели всем своим немаленьким весом. - Ты засранец, ты просто невозможный засранец, - рычал он, сильно сжимая безвольные руки и терзая зубами шею, - ты хоть представляешь, чем нам это грозило, ты хоть на минуту задумался о том, что… - А ты слишком горячий, когда хочешь кончить, знаешь? – выдохнул ему на ухо парень, перебивая этот поток запоздалой паники. Губы Гарри прижались к его шее ещё раз, а потом он медленно отстранился, приподнимаясь на локтях и заглядывая в синие глаза. - Давай проверим, может быть, ты тоже горячий? – светски предложил он, с невинным выражением лица скользя рукой по груди и животу Томмо вниз. Луи замер на миг, когда пальцы коснулись его входа. - Уверен, что я ещё горячее, чем ты. Гарри ухмыльнулся и поднялся на колени, а потом закинул ноги Томмо к себе на плечи. - Сейчас проверим. …и где-то в перерывах между отчаянными стонами, между вспышками, опаляющими нервные окончания, языком, скользящим и растягивающим так хорошо и правильно, пальцами, сжимающими смятые простыни, где-то между глотком воздуха и новым вскриком Луи выдавил из себя хриплое: - Блять, не могу думать ни о чём, кроме этих идиотских овец! Голова Гарри показалась между его раскинутых ног, возмущённые брови взлетели на самый лоб: - Представляешь, кто-то решил, что я использую овечью плаценту, чтобы улучшить кожу лица! Томмо замер на миг, фыркнул, не сдержавшись, хрюкнул, а потом разразился истерическим, просто дебильным неконтролируемым смехом. - Прекрати ржать, - рычал на него Стайлс и тряс его за плечи, сгибая почти пополам, - это не смешно! Это ужасно! Эй! Я тут, между прочим, занят делом! Но Луи его не слышал, продолжая хохотать, и только длинный и толстый член, плавным толчком заполнивший его тело до конца, заставил его сбавить громкость. Он прогнулся, схватился за плечи кудрявого и застонал, продолжая хихикать: - Овечья плацента, - толчок, - овечья плацента… - Луи!! - Овечья плацента, о-о-ох, блять…