Хозяин

Джинки порой кажется, что он – большой, ленивый кот, которому для счастья стоит завалиться только на кровать где-то рядом с хозяином, уткнувшись мокрым носом в бок и мурлыча долго-долго, пока не заснут оба. И, о Боже, он готов биться головой об стену, понимая, что совершенно точно, признает всего одного «хозяина», каким милым бы не казался Темин, сильным Минхо и нежным Кибом. Просто Джонгхен, мать его, идеальный во всех смыслах этого слова. И Джинки светится от счастья, чувствуя себя большим, разноцветным воздушным шариком, когда ладонь самого старшего из его донсэнов опускается на его волосы, поглаживая мягко и перебирая рыжеватые пряди. Но самое страшное, что он готов упасть ему в ноги и молиться на него до бесконечности. То, что он с легкостью согласиться исписать километровую доску его именем и глупыми сердечками и, черт бы побрал все это, он не может признаться ему! Просто заикается каждый раз, как видит перед собой ослепительную улыбку, а после принимается отрицательно мотать головой, как ребенок пятилетний на простое: «хён, что-то случилось?». Кажется, легче убиться об стол там, чем произнести всего три слова: «Я люблю тебя». А ведь у него уже и речь целая подготовлена - листочек с ней и сейчас лежит перед самым носом - а он перечитывает раз за разом, хоть и вызубрил все уже как неделю. Просто это сложно до дикого ужаса. Легче, наверное, провалиться в открытый канализационный люк, удариться затылком и потерять память, а потом валяться и улыбаться, как идиот, задавая тупые вопросы. Но ведь и это не поможет – он уверен в этом на все двести процентов – Джонгхен вновь влюбит его в себя, сам того не понимая. А ведь это на одержимость уже похоже, как от наркотиков, сигарет или же спиртного. Хотя, нет, хуже. От всего этого отказаться ещё возможно, а от него уже и не откажешься никак. Привязан ведь канатами – не вырваться. И Джинки зубрит вновь, иногда поглядывая в листочек нервно: «Знаешь, Джонги» и запинается, потирая большим и указательным пальцем переносицу, прикрывая глаза и откидывая листочек в сторону. Какой на фиг «Джонги»? Что за детский сад? -Эй, Ким Джонгхен! Я люблю тебя! – Ну, вот, что может быть легче? -О, правда? Джинки вздрагивает, и материться где-то в глубине души хуже, чем любой сапожник. Опять ты дверь закрыть забыл? Пустая твоя бошка! – А в следующее мгновение молится, что бы это оказались слуховые галлюцинации, которые появились сами по себе, сразу после того, как он полетел всего пару минут назад на пол, споткнувшись об ножку стула. -Хен? - Облом, и не глюки вовсе. Онью приоткрывает сначала один глаз, а потом второй, подобно коту, и улыбается тут же широко, уже было собираясь начать оправдываться, вот только Джонгхен улыбается опять. И плакать хочется. И сказать-то больше нечего, а к горлу ком подступает. -Я тоже, - Джонгхен говорит тихо совсем, неуверенно, зато признается гораздо быстрее, чем он сам. И Джинки вздрагивает, позволяя себе разрыдаться, а после броситься на шею, сжимая в руках ткань белоснежной футболки донсэна и бесконечно всхлипывать, уткнувшись носом в плечо. Просто Джонгхену порой кажется, что он – большой, ленивый кот, которому для счастья стоит завалиться только на кровать где-то рядом с хозяином, уткнувшись мокрым носом в бок и мурлыча долго-долго, пока не заснут оба. И, о Боже, он готов попасть в психушку, рехнувшись от счастья, понимая, что совершенно точно, признает всего одного «хозяина», каким милым бы не казался Темин, сильным Минхо и нежным Кибом. Просто Джинки, сукин сын, теплый очень, ласковый, заботливый, а ещё ребенок совсем.