Overdose

Её любовь к нему — много больше, чем посредственное человеческое чувство. Впервые Бьянки почувствовала это в детстве, на каком-то из многочисленных банкетов, что так часто организовывал отец. В пору розовых платьев с рюшами, закрытых плеч и естественных рыжих волос, заплетённых матерью в косу. В пору хрупких белых рук с маленькими, непослушными пальцами, ещё не прикасавшимися к кулинарной книге и револьверу, чистой кожи без тату, которое через некоторое время будет известно во всех мафиозных кругах, и самой чистой детской ревности. Младший братец был тихим и неприметным, нелепым в детском костюме для взрослых — белой рубашке с накрахмаленным воротником, элегантной двойке, с несоразмерно большой бабочкой, щекочущей подбородок. Это был его первый выход в свет, и Бьянки надеялась подарить ему танец, только вот братец едва доставал до локтей. Тогда отец подвёл к нему златокудрую девочку-одногодку, дочку одного из почётных гостей, и они танцевали несколько танцев подряд, улыбаясь друг другу. Бьянки пила апельсиновый сок в углу, прогнав навязанного ей партнёра, а вокруг сновали туда-сюда гости, список имён которых ей нужно было накануне выучить наизусть, и прислуга с подносами. В тонких высоких бокалах пузырилось шампанское и плескалось красное вино, которое попробовать ей было ещё не позволено. Златокудрую девочку звали Беатрис. Ей недавно исполнилось шесть, и она носила розовое платье с рюшами, лаковые туфельки на сантиметровом квадратном каблуке и пышную причёску с завитыми локонами. Изящная и хрупкая, Беатрис была словно сплетена из кичливого благородства и противоречащей ему невинности — из такой не получится первоклассной убийцы, если вовремя не макнуть лицом в грязь, и подружки для брата тоже не получится. А вот воровка из неё вышла отменная. Праздничный вечер медленно перетекал в ночь, разговоры взрослых становились всё громче и непонятливей, а у малышки Беатрис, навеселившейся до упаду, устали ноги. Она улыбнулась Бьянки — и как только скулы не ныли от миллиона пустых улыбок — и попыталась завести вежливый разговор с дочкой хозяина особняка, как учили родители. Бьянки совсем не слушала её торопливой, взволнованной речи — от громкой музыки, не замолкающей ни на секунду, звенело в ушах, а Беатрис так настойчиво и звонко интересовалась, в какие она играет игрушки… Бросив короткий взгляд на родителей и убедившись, что они слишком заняты деловыми беседами, Бьянки цепко схватила девочку за запястье. — Пойдём, я покажу тебе свою комнату, и ты всё увидишь сама. Позже Бьянки ни разу не смогла вспомнить с предельной ясностью, было ли всё спланировано холодно и расчётливо или же произошло по случайности. Когда банкетный зал остался позади, притихла музыка и разговоры, перед ней остались только Беатрис и пустынный особняк. И когда Бьянки отпустила её запястье, Беатрис неловко покачнулась, а затем кувырком покатилась с лестницы, успев лишь коротко вскрикнуть и выставить вперёд руки, к концу падения изломавшиеся и вывернувшиеся под неправильным углом, словно слепленные из пластилина. Под обтягивающим шёлковым платьем на груди проступили бугры сломанных костей, растекающаяся бордовая лужа — цвет вина в тонких бокалах — окрасила волосы в алый. Бьянки смотрела на неё сверху, не пытаясь пошевелиться или позвать на помощь, а во рту становилось солоно, жгло губы, и когда она дотронулась до своего рта подушечками пальцев, на них остались мазки крови. Благодаря отцу этот вечер не стал известен как дебют несовершеннолетней убийцы — свои таланты в преступном мире она раскрыла несколько позже — и дело удалось замять без суетной волокиты с репортёрами и судебными разбирательствами под видом несчастного случая. Ромео был приятным парнем. Жизнерадостным, обаятельным и интеллигентным, что полностью вписывалось в хроники репутации заядлого сердцееда, бежавшей впереди него. Совсем недавно Хаято сбежал из дома, и по слухам нашёл временное убежище в его семье. Волосы Бьянки уже были ядовито-розовые от краски, в узких кругах ещё не запомнили её имени, но с почтением называли Ядовитым Скорпионом, и она в полной мере осознавала, что влечение к брату — противоестественно и нездорово. Ромео был приятным парнем, клюнувшим на её красоту, и всего лишь средством для достижения цели — поближе подобраться к брату, застать его врасплох и, если понадобиться, за шкирку приволочь домой. Ромео умел красиво ухаживать: дарил дорогие подарки, осыпал слащавыми комплиментами, склонял голову, мягко сжав в ладони её руку, и целовал фаланги пальцев, исподлобья рассматривая Бьянки и в миллионный раз подмечая, насколько она очаровательна и красива. Бьянки терпеливо принимала его ухаживания, дарила дежурные улыбки и ни на секунду не перестала думать о брате. Их роман — Бьянки всё же предпочитала использовать это слово, несмотря на то, что с самого начала всё было игрой в одни ворота. А почему бы и нет? Не все истории любви заложены на взаимности, а людям свойственно использовать друг друга — оборвался, когда Хаято прознал про её манипуляции и вновь пустился в бега. Ромео был приятным парнем. Приятным и больше ненужным. Бьянки даже попыталась произнести заезженную фразу из мыльных опер: «Дело не в тебе, а во мне», принимая вину за дешёвую, бессмысленную связь, но он крепко сжал её в объятиях и насильно коснулся губами губ. Позже его фото с заблёванным лицом, опущенным в раковину, мелькали в прессе. Бьянки не удалось подарить брату ни первый танец, ни первый поцелуй. Сузуна была особенной. Каждый день под предлогом шоппинга Бьянки прогуливалась возле средней Намимори, иногда заставая брата с Ямамото и Цуной в окрестностях. Япония не нравилась ей, но здесь она обрела дом и нашла блудного брата. Азиатские девчонки казались ей все как на подбор неладными, низкорослыми и несимпатичными, и до поры до времени она с ухмылкой наблюдала, как неловко они пытаются признаться в любви, подсовывают записки в ящик для обуви, вручают коробки с бенто в надежде на внимание. Сузуна была другой. Женщины шестым чувством чуют соперниц за километр, — от Сузуны исходила пока ещё слабая, но набирающая обороты угроза, и всё внутри Бьянки напрягалось и желало смерти этой необычной девчонке с длинными чёрными волосами и смеющимися рыже-карими глазами. Ничто в поведении брата не давало повода волноваться, он был перманентно груб и равнодушен к настойчивым попыткам обратить на себя внимание, но иногда Сузуна вызывала у него улыбку, и этого хватало, чтобы собственнический инстинкт помутил рассудок. — Значит, ты его сестра? — спрашивала Сузуна прямолинейно и беззастенчиво, дёргая длинную прядь прямых чёрных волос. — Расскажи мне, что ему нравится. Сузуна была слишком молода и неопытна, чтобы распознать в стоящей напротив неё девушке соперницу, да и пресловутое «сестра» сводило «на нет» малейшие подозрения. Это стало для неё фатальной ошибкой. Позже прохожий вручил Бьянки листовку с фотографией без вести пропавшей девочки, останки которой, раскроённые на мелкие кусочки, теперь гнили в канализации. Вскоре брат забыл о ней и стал вести себя так, будто никакой Сузуны в его жизни и не существовало. Так и должно было быть. Когда Бьянки заглядывает в гости к брату, он всегда отворяет двери и впускает её с показным неудовольствием, бросая с порога, чтобы не смела снимать солнцезащитные очки, однако, немного погодя, когда она в очередной раз пытается придумать тему для разговора, которая не выбесит братца окончательно, во время слишком долгой паузы он идёт на кухню и делает сэндвичи с ветчиной и сыром — на них двоих. А ещё у него всегда находится её любимый чёрный чай, который в Японии можно было достать лишь по баснословной цене, если не заказывать заграницей. Он всегда её ждал, но вслух бы никогда в этом не признался, но Бьянки вполне хватало тех намёков на чувства, что он проявлял молча или в свойственной ему раздражительно-нетерпеливой манере. Иногда Хаято позволял ей вспоминать прошлое и смеяться, когда она описывала его шестилетнего, растерянного и смущённого, сравнивала с тем, в кого он превратился сейчас, отпускала ироничные шуточки. Иногда он позволял ей обнять себя крепко-крепко и пропускать сквозь пальцы волосы. И вовсе не было никаких Беатрис, Ромео, Сузуны… Только пустошь смазанных, пресных воспоминаний, через которые они так долго стремились друг к другу. Её любовь к нему — много больше, чем посредственное человеческое чувство. И вряд ли в нём была хотя бы капля человеческого. Просто передозировка.