I was supposed to save you

Он каждый день идет «лечить свое тело, но не душу». Он каждый день по инерции, в любом состоянии, подходит к одному и тому же дому, где его будет ждать измученный взгляд пары покрасневших от усталости и бессонницы глаз. Его будут ждать холодные руки, готовые зашить любые раны, исправить любые совершенные глупости. Его будет ждать хриплый, осипший низкий голос, который можно заткнуть в любое время, по первой необходимости. Его будет ждать постоянное, безотчетное спасение от того, кого уже давно пора бы спасать кому-нибудь еще. Ключ на тонкой шее до боли мозолит глаза, но Крис знает, что его оттуда не снять никак. Можно усыпить пьяного, растерзанного собственными мыслями, Хоррора, снять с него одежду, обувь, цепочку, но она все равно останется там, даже если не физически. Крис каждый день живет в режиме ожидания. Существует от момента к моменту, когда на пороге послышится шорох еле передвигаемых ног. Ему остается только сидеть и вглядываться в дверь, гипнотизировать порог, напрягать слух, чтобы услышать, наконец, хоть какое-то движение за пределами дома. Он не может себя ничем занять, не может ни на что отвлечься, потому что смыслом его жизни стал момент, когда такое родное и болезненное лицо появляется в дверном проеме. От него несет перегаром, никотином, дурью, бензином – чем угодно, Бог знает, где и чем он занимается днями и ночами напролет. Одно остается неизменным – Ричард в любом случае принесет на последнем издыхании свое тело к этому порогу. Его лицо тусклое, щеки впали еще на первой неделе безумного марафона самоистязания, глаза потухшие и пустые. Он прижимается головой к стене, поддерживая себя плечом, лишь бы не упасть прямо здесь, лишь бы дотянуть до сильных холодных рук, со вздутыми от напряжения венами, а дальше можно и сознание потерять, и заснуть вечным сном – о его теле позаботятся, сделают все, чтобы к утру он был отмыт, вкусно пах, лежал на мягкой теплой постели. Его будет ждать завтрак, к которому он опять не притронется (но надежда умирает последней?). Высокий брюнет будет сидеть в кресле напротив кровати и охранять его сон. Чего хочется ему самому – это неважно, это не несет ценности. Когда он ест и спит никому не известно, потому что когда сгорбленная фигура появляется на пороге – он уже готов к своему ежедневному подвигу. Крис спасает его тело, но не душу, хотя давно отдал бы ему свою, будь то возможно. Он отдает несчастному все, что у него есть, но, черт возьми, этого всегда недостаточно. Он подарил бы ему целый мир и все звезды с неба, но оно ему не нужно. То, чего он отчаянно желает, навсегда ушло и никогда не вернется, а больше он не хочет ничего – вообще. Ни заботы, ни ласки, ни любви, ни его – Кристофера, ни всего и сразу, хотя ему бы все это отдали без остатка. Ему уже давно все это подарили, но он не видит ничего своими пустыми глазами. - Больно, - невнятное бормотание, мешающееся с мерным, ровным дыханием его спасителя. - Потерпи немного, - уверенный голос, чей обладатель по инерции тянется губами к ране. Животный инстинкт, слизать кровь, затянуть порезы, заглушить боль. Но он вовремя одергивает себя, он не имеет права делать так. Кристофер борется с падающими на глаза волосами, но руки заняты бинтами и мазями, ему не до этого. Тонкие пальцы музыканта тянутся к его волосам, заправляют за ухо, и столько нежности и аккуратности в этом движении, что хочется волком выть, потому что все это – не твое. Шумный выдох в попытке отогнать злые мысли. Два конца стерильной марли заплетаются бантом, и вот он снова – весь перевязанный, как солдат на войне, готов отправиться в постель. И так день за днем. А перед этим горячая ванная и пенная мочалка в больших холодных руках, скользящая по хрупкому телу. Черная копна закрывает глаза, подбородок, прижатый к груди, обвитые руками колени - занимать меньше места, превратиться в точку, исчезнуть. Взгляд Кристофера тяжелый, напряженный, бороздит по телу парня только с одной целью – отмыть и уложить спать. Не позволять себе никаких вольностей. Закрыться, бороться с самим собой, но не думать о нем в других направлениях. Помыть и уложить спать – ни шага вправо, ни шага влево. Редкие детские реплики: «горячо», «больно», «холодно» разрывают сердце на части. Хочется защитить от всего мира, закрыть собой, посвятить всего себя ему, увезти далеко-далеко, заменить ему всех. Но Крис лишь сжимает зубы, глубоко дышит и из последних сил надеется никогда не сломаться. Махровое полотенце укутывает сжавшийся от холода комок. Холодные руки прижимают его к себе и несут в спальню. Вытирают, отправляют под одеяло, выключают лампу. - Крис…? - тяжелый вздох, робкий вопрос. - Да? – надежда, смешанная с отчаянием. Почему? Зачем? Снова? Сегодня? - Я хочу тебя… - сбивчивое дыхание, стыд на грани с желанием. О черт. Сегодня. Нет, он хочет не его, совсем не его. Если бы это было правдой, он, Кристофер, стал бы самым счастливым человеком на земле, и, возможно, больше ничего бы не просил у судьбы. Но Рикки не хочет его. Он хочет терзать себя снова и снова в попытках избавиться от глухой боли внутри. Ему чертовски повезло, на самом деле. Если бы не Крис, он бы умер где-нибудь в подворотне еще в первую неделю мучений, но нет, ноги сами несут его к этому порогу, снова и снова, по кругу. И Кристоферу ничего не остается. Он обязал себя отдать этому несчастному парню всё, что у него есть. И он отдает. Себя, свои мысли, свои чувства, свое тело, свое сердце. Он подходит ближе. Садится рядом на кровать. Холодные руки стягивают футболку, домашние штаны летят на пол следом, и их владелец забирается под одеяло. Сколько было этих ночей? Никому не известно, но Крис, конечно же, считает. Много. Очень. Но он никогда не отпускает себя на свободу. Постоянный тотальный контроль всех своих движений, каждого прикосновения. Этому несчастному парню под громоздким телом мужчины можно всё. Он может быть свободным на все сто процентов. Он может кусать, царапать, терзать это тело, как угодно. Он может оставлять шрамы, отметины, кровавые полосы – но мужчина сверху не произнесет ни звука, он никогда не позволит себе лишнего. Полный контроль. Длинноволосый брюнет может приказывать ему, сильному и властному, всё, что придет в голову, и любой его приказ будет незамедлительно выполнен. Но даже в этих движениях Крис контролирует каждый сантиметр своего тела – не сделать лишнего, не навредить. Пьяный Ричард не запомнит никаких событий ночи, или сделает вид, что не запомнил, как он метался в простынях, разрывая ночную тишину хриплыми стонами. Как он кричал на пике блаженства, возможно, что-то лишнее, но какая разница, когда ему было так хорошо. Как холодные сильные руки, прижимали его к себе, как чужие губы пытались впитать в себя каждый сантиметр его тела, запечатлеть, высечь в памяти каждую секунду этой ночи. Как он обессиленный провалится в спасительный сон без кошмаров, без воспоминаний, без боли. И он точно не запомнит, как провожающий его снова за дверь мужчина, будет выть, срывая голос, метаться, рыдать от боли, чтобы ночью снова услышать шорох шагов за дверью, контролировать себя, не позволять себе лишнего. Потому что он этого никогда не узнает. Они застряли в одной реальности, полной горечи и слез, но в разных измерениях. - Я… люблю… тебя… - кричит Ричард каждую такую ночь, но никогда не вспомнит. А Кристофер никогда в это не поверит. Эти слова адресованы не ему, и никогда не станут ему принадлежать. Хрупкий несчастный парень всегда сквозь сон будет слышать шепот этих же слов от своего спасителя. Он очень хотел бы ответить ему взаимностью, но Кристофер спасает «его тело, но не душу», что бы он ни делал, как бы ни старался. И он согласен нести по жизни это бремя, лишь бы Ричард не пришел однажды к другому порогу.