Lucanus Cervus

      Меня привезли до обеденного перерыва, однако уроки в закрытой школе для мальчиков Сорроу Хилл* уже начались. *От англ. sorrow hill — «печальный холм» или «холм печали».       Опоздали, несмотря на вчерашнюю телефонную договоренность с директрисой подоспеть к занятиям, и Грэг яростно давил на педаль всю вторую половину пути, каждый раз едва не подпирая зад впередиидущему авто. Думаю, он так спешил, чтобы успеть хотя бы до обеда — сэкономить лишнюю порцию. Сорроу Хилл то еще местечко. Стоящее на вершине холма, окруженное полями и лесополосой старинное кирпичное поместье со шпилями и арками, выглядящее — особенно после захода солнца — точно готический замок. До того, как в семидесятых стать элитным учебным заведением, в двадцатых годах прошлого века Сорроу Хилл являлось обителью для умалишенных со всей юго-восточной Англии. Но из-за нехватки бюджетных средств лечебницу прикрыли. Долгое время здание пустовало, и наконец было принято решение вдохнуть в его мрачные коридоры новую жизнь. Поначалу превратившись в мужской монастырь, Сорроу Хилл постепенно трансформировался в школу, однако религиозные традиции остаются чтимы и тверды в этих стенах и по сей день: ученики в обязательном порядке проходят обучение основополагающим канонам церкви. Так было решено очистить место от его былой скверны. Однако название, малоподходящее для образовательного учреждения, все же оставили неизменным в память о сотнях больных душ, содержащихся здесь когда-то.       И вот уже двадцать лет это школа для мальчиков. Нет, не так: школа для мальчиков под руководством женщины. Единственной в коллективе. Сидя на заднем сиденье и глядя на проплывающий мимо пейзаж, который скорее походил на глубокую осень, чем на зарю весны, я гадал, что же двигало этой женщиной. Быть может, она несчастная старая дева, которая все еще надеется, или закоренелая женоненавистница с мужским складом ума, или престарелая нимфоманка... или, наоборот, зла на весь род мужской из-за любовной трагедии в прошлом, поэтому мстит им за того одного, помыкая, раздавая приказы подчиненным-мужчинам день ото дня...       Но теперь я сидел в кресле прямо напротив ее каменного лица, удивительно сочетавшего в себе старческие изменения и неподвластную времени скульптурность; и холодных глаз, сверлящих меня сквозь стекла очков в тонкой металлической оправе. Волосы, зачесанные со лба и предельно натянутые, будто бы с целью понизить болевой порог или же какого еще воспитательного самоистязания, закалывались в хилый пучок — смесь потускневшей рыжины и почти пепельной седины.       — Итак, Дэмьен, — сказала она, опираясь локтями, торчащими под тканью, о стол и переплетая пальцы, — мы шли к этому на протяжении нескольких месяцев, и, несмотря на мелкие недочеты, — она строго взглянула на Грэга поверх спинки моего кресла, затем снова посмотрела на меня, — ты все-таки здесь. Мне бы очень хотелось, чтобы ты никого не подвел, и в первую очередь — себя самого. Ты готов остаться у нас один, без Грэга?       Свет, падающий из тянущегося к высокому потолку арочного окна за ее спиной, очерчивал строгий худой силуэт женщины, а еще дальше, за стеклом, я мог видеть толстые прутья решетки.       — Да, мэм, — я кивнул, глядя в глаза директрисе Зиммерманн. — Оказаться здесь — большая честь. У меня не было возможности поблагодарить вас лично за согласие принять меня до этого момента. Вы не представляете, что вы для меня сделали.       Она едва заметно улыбнулась.       И все же, подытожил мысленно я, — старая немецкая диктаторша, доверху набитая комплексами и предрассудками. А такие обычно любят, когда им льстят те, кого они выбрали объектами для своего спасительного презрения. Определять для себя ее возраст я даже не пытался: Зиммерманн словно бы законсервировалась, точно мумия, вытащенная из вековой усыпальницы, оживленная каким-нибудь разрядом электричества в одной из здешних башен и посаженная в это кресло.       — Отблагодаришь хорошей успеваемостью и примерным поведением. Мистер Гаретт, должно быть, очень тебя любит, Дэмьен, раз лично согласился оплачивать твое обучение здесь.       — Несомненно, мэм. Я бесконечно благодарен и ему.       — Что ж, тогда... — она сняла телефонную трубку с аппарата, стоящего на углу ее письменного стола, на котором царили черствая лаконичность и поистине безупречный порядок. — Томас, зайди ко мне в кабинет. Через несколько секунд в комнату вошел молодой мужчина непримечательной наружности.       — Когда Дэмьен попрощается с сопроводителем, будь любезен, отведи мальчика в его комнату, — металлическим тоном произнесла госпожа директор. — И не забудь передать школьную форму. Надеюсь, она готова, как и планировалось.       Помощник кивнул.       — Слушаюсь, мисс Зиммерманн.       «Мисс Зиммерманн... Так я и думал...» — ухмыльнулся я самодовольно, уже выходя в коридор вслед за Томасом.       Я открыто считал Грэга недалеким, а он с трудом мог меня терпеть. Так что долгих проводов с прощальными объятиями не случилось. Грэг только всучил мне маленький чемодан с моими немногочисленными вещами, и спешно ретировался.       Хотя, возможно, в своей недалекости он был дальновиднее очень многих — всегда стремился проводить в моем обществе как можно меньше времени.       С Томасом, который почему-то решил, что в распоряжение проводить меня входит роль экскурсовода, мы пересекли главный холл с мраморным полом, который тут же напомнил мне застывшее лицо и блестящие холодные глаза мисс Зиммерманн. Под его болтовню прошли в спальное крыло и поднялись на третий этаж.       — Ну, в общем, располагайся, — Томас открыл передо мной дверь, пропуская внутрь. — Твой сосед в данный момент на занятиях, но вы можете встретиться и познакомиться в обеденный перерыв — столовая внизу. Он поможет тебе адаптироваться в первые дни. Но, если тебе что-то понадобится, ты также можешь найти меня в крыле администрации.       Дождавшись, пока шаги Томаса не стихнут, я прошел к идеально застеленной кровати моего соседа, достал из-за полы своего пальто из серого сукна небольшую тетрадь, на обложке которой красивым почерком было выедено: «Дэзмонд Кениг. Личный дневник», и засунул ее между книгами (которые были расставлены по алфавиту) в конце одной из книжных полок.       «Так он не смог бы запылиться за все это время...» — подумал я и улыбнулся одним уголком губ.       Я смотрел, как он ест. Я знал, что это он. Мой сосед. Сидит за столом, держа осанку даже сейчас, ест медленно и аккуратно. За отдельным столом. Однако при всем вышеуказанном в его образе отнюдь не прослеживалось высокомерия, скорее обыкновенное, столь знакомое мне самому, желание уединиться.       — Это Дезмонд. Гордость мисс З-з-зиммерманн, — произнес Купер, нарочно коверкая фамилию директрисы, и кусочки полупережеванной ветчины вывались из его рта обратно в тарелку. — Тот еще зазнайка, скажу я тебе.       Купер — тучный паренек с прямыми черными волосами и ровно обрезанной над линией бровей челкой, которого я повстречал по дороге в столовую. Как оказалось, он всегда заранее отпрашивается «в туалет», чтобы первым набрать поднос.       — Он не зазнайка, — ответил я, продолжая пристально изучать парня взглядом. Вилка в моей руке бесцельно ворошила салат. — Он — особенный. Он знает, что такое борьба. Как и я.       Тут Купер прекратил жевать, уставившись на меня, но еда все же интересовала его больше, чем странные изречения нового знакомого, и он вновь принялся без разбора уплетать все, что добыл у раздатчика.       Следующие несколько часов я провел, гуляя по старинному зданию школы и запоминая расположение основных помещений. А ближе к вечеру, когда занятия подошли к концу, вернулся в комнату — и застал там Дэзмонда. В руках он держал ту самую тетрадь, личный дневник, который я оставил на книжной полке перед уходом. На его лице читалась радость внезапного облегчения.       — Нашел что-то ценное? — спросил я, и плечи парня дрогнули.       — Что?       — Твое лицо, — я улыбнулся ему, когда тот взглянул на меня в дверном проеме, — ты так смотрел, будто там описано, где зарыт клад времен Византийской империи, — пальцем я указал на тетрадь.       — Ох, нет, это... Просто... Не имеет значения. — Он покачал головой и завел руку с тетрадью за спину. — Я раньше не видел тебя в школе. Ты новенький? Меня зовут Дэз...       — Дэзмонд. Ага, в курсе. — На его лице отразилось смятение, а я, сделав несколько шагов, протянул ему руку. — Дэмьен, твой новый сосед по комнате, — я кивнул на свой неприметный чемоданчик и висящее над ним пальто в углу.       — Сосед? — золотистые брови Дэзмонда поползли вверх. — Но я же... Не хочу показаться грубым, но я бы предпочел остаться один. Мисс Зиммерманн разрешила мне...       — Видимо, она изменила свое мнение, — перебил я и пожал плечами. И я все еще держал его ладонь в своей. — Теперь нас тут двое. Ты и я, — с этими словами я слегка потянул его к себе, он был немного выше ростом, и я заглянул в его глаза снизу-вверх. И уверенно проговорил: — Тебе стоит начать свыкаться с этим.       Мгновение, другое, третье мы не двигались, а только смотрели, после чего я отпустил руку Дэзмонда и тут же устроился на его кровати — той самой, безупречно застеленной, — подложив руки под голову и по-хозяйски скрестив ноги.       Мой невольный сосед мгновенно отреагировал стиснутыми зубами, однако замечание делать не стал.       — Я... должен поговорить с мисс... — лишь прикрыв глаза, парень развернулся к двери, но я, приподнявшись на локтях, снова заговорил:       — Кстати о ней. Ее помощник... Томас, кажется... сказал, что ты поможешь мне освоиться здесь, — я приподнялся на локтях, когда он обернулся. — Я слышал о вашем парке с фонтаном, ты не покажешь его мне?       — Сейчас уже поздно и...       — Не так чтобы очень, — я воодушевленно вскочил на ноги, подошел к Дэзмонду. Моя ладонь доверительно легла на его напряженное плечо. — Да и у тебя есть оправдание на случай неприятностей — ты выполнял поручение: знакомил новичка с местными достопримечательностями.       Наконец юноша сдался. Он увел взгляд и, явно стараясь оставаться вежливым, проговорил:       — Ладно, идем.

***

      Немного прогулявшись и полюбовавшись фонтаном в полном молчании, мы опустились — сначала я, а затем скорее вынужденно и он — на деревянную скамью безлюдной парковой аллеи. В парке пахло осенней свежестью, пробуждением, самой жизнью... только воронье карканье снова и снова раздавалось откуда-то издалека, как будто сама смерть таким образом напоминала всему живущему в теплеющих объятиях весны том, что она всегда рядом.       — Мне здесь нравится, — утвердительно резюмировал я, однако мои глаза ни на мгновение не отрывались от его лица, а рука, которую я положил вдоль замысловатого стального витья спинки скамьи, почти касалась кончиками пальцев его плеча. — Определенно нравится...       — Так... — под моим взглядом Дэзмонд слегка нервно смял ладонями брюки у колен, — ты приехал с родителями сегодня утром?       — Отца я не знал, а моя мать... ей почти всегда нет до меня дела... Можно сказать, я сирота. Ты ведь понимаешь, какого это, верно?..       — Да, — он было кивнул в подтверждение моих слов, но в тот же миг, с удивлением отпрянув к противоположному концу скамьи, пробормотал: — То есть — почему я должен понимать это?       — Не знаю, — я снова невинно пожал плечами, — нечто в твоем взгляде подсказало мне, что в этом мы похожи.       Вдруг я скользнул взглядом по траве, а в следующее мгновение нагнулся и протянул руку. Дэзмонд с не меньшим удивлением смотрел, как я поднял что-то черно-коричневое и странное по форме с земли. И это «что-то» шевелилось...       Я повернулся к собеседнику, аккуратно держа двумя пальцами свою причудливую находку.       — Видишь это?.. Тебе известно его название?       Парень задумался на мгновение, чуть сдвинув густые брови, а после произнес:       — Lucanus cervus. Или — жук-олень.       Я удовлетворенно ухмыльнулся.       — Взгляни на его челюсти, здесь и здесь, — осторожно коснулся кончиком указательного пальца другой руки поочередно обеих мандибул* большого коричневого насекомого. — Они борцы от природы, при помощи так называемых «рогов» они бьются насмерть, пока один не погибнет в этом бою... *Жвалы, или Мандибулы (лат. mandibulae) — верхние (парные) челюсти ротового аппарата членистоногих.       — Не думаю, что я понимаю, о чем...       Он не договорил, потому что я ткнул пальцем в его грудь. Юноша опустил глаза. Я указывал точно на нашивку его форменного пиджака, нашивку с гербом школы Сорроу Хилл, а до нее — и одноименной лечебницы. Нашивку, в центре которой изумрудного цвета нитями был вышит точно такой жук-олень, как тот, которого я держал в руке.       — Знаешь, они вымирают, — продолжил я. — Несмотря на то, что они истинные борцы, они вымирают. Мы тоже борцы. Мы с тобой, Дэзмонд. И, вероятно, и мы вымираем... — тут я ненадолго замолчал. — Ты когда-нибудь задумывался, почему это символ нашей школы для мальчиков?       — Скорее нет, чем да...       — Эти «рога» есть только у самцов lucanus cervus. Женщинам тут не место... Ну, кроме нашей директрисы-тещи Франкенштейна.       Он засмеялся, но быстро одернул себя, ощутив, видимо, укол совести; или просто вспомнив о собственном, очевидно, строгом воспитании.       — Ты хоть раз видел самку жука-оленя? Она совершенно невзрачная, по сравнению с самцом. Абсолютно неинтересна и не способна дать отпор противнику... А они, — я поднял царапающего воздух жука выше, и взглянул одним глазом через неполное отверстие между его челюстями в лицо Дэзмонда, — способны убить вот этим в яростной схватке.       — Прости, но я не поклонник философии о фаллических символах, — пожав плечами, ответил Дэзмонд, и мы впервые с момента нашего знакомства рассмеялись. Рассмеялись дружно. Одновременно и не сговариваясь. Вместе. Отсмеявшись, я опустил глаза на красивое насекомое, которое по-прежнему не хотело мириться с судьбой чьей-то добычи.       — Ты чувствовал себя когда-нибудь беззащитным? — я задал свой вопрос, когда Дэзмонт еще улыбался произнесенной ранее шутке, и серьезный тон моего голоса — да и, полагаю, сам вопрос — заставил его насторожиться.       — Что ты имеешь в виду?       — Ну, игрушкой в чужих руках. Как если бы кто-то вот так же держал тебя навесу кверху брюшком?       Он неуверенно улыбнулся, взглянув на жука-оленя, а я не отводил острого пытливого взгляда от него самого.       — Все мы порой чувствуем себя беспомощными. А та рука — рука судьбы, над которой мы не властны. Разве нет? — Его глаза внимательно следили за хаотичными движениями насекомого, что непрестанно боролось за жизнь.       — Чтобы ты почувствовал на его месте, а, борец? — пальцами свободной руки я сжал кончик лапки жука и... оторвал ее.       Дэзмонд замер, все мышцы его лица напряглись. Казалось, он хотел что-то сказать, но мой поступок будто ошеломил его. Он только переводил взгляд с жука в одной моей руке на оторванную лапку в другой, — и обратно.       Взявшись за вторую — тонкую и блестящую крошечными зазубринами — лапку яростно вырывающего насекомого, я хладнокровно отделил и ее.       Не выдержав, мой собеседник вскочил со скамьи. Его дыхание участилось, а в глазах вспыхнуло возмущение.       — Какого черта, Дэмьен? Зачем ты это делаешь?       — Ты ведь сам сказал, что мы не властны над рукой судьбы. Что такова жизнь. Что же тебя так испугало? — еще одна оторванная конечность, а следом за ней еще...       — Это... это... ненормально. — Он будто бы плюнул эти слова, пропитанные отвращением, и, круто развернувшись, устремился в сторону школьного здания.       Вдали снова прокаркала ворона.       Я провожал его взглядом. Истерзанный и беспомощный жук-олень теперь был в моей ладони, и я услышал, как хрустнул его панцирь, его могучие «рога», когда я смял его в кулаке.       Больше в тот вторник мы не разговаривали. А утром в среду, когда я проснулся, то не обнаружил его в комнате. Он оставил записку на моей прикроватной тумбочке, в которой описал, как найти нужный кабинет (сегодня это была биология), и напомнил про завтрак, чего я, признаться, от него после вчерашнего не ожидал. Не знаю, что заставило меня улыбнуться — содержание записки или факт моей ошибки на счет этого парня...       Когда я вошел в кабинет биологии в самом дальнем конце коридора с классными комнатами, первым, что я отметил, было отсутствие свободного места рядом с Дэзмондом. Второе: на некоторых столах лежали заготовки для лабораторной с зафиксированными на основах лягушками уже под хлороформом. Тем же, кто еще не подготовил объект для препарирования, предлагалось обмакнуть марлю в наркотик, по очереди взять по одной лягушке из большой банки на учительском столе, и усыпить их.       Я занял пустующий табурет в ближайшем ряду от двери.       Купер полез в банку пухлой рукой, с третьей попытки ему удалось выудить несчастного лягушонка, но он тут же выскользнул из его влажных пальцев и пустился наутек, поблескивая сумасшедшими от страха глазами. Кто-то обозвал Купера «жирным неудачником», и несколько мальчиков рассмеялись, пока «жирный неудачник» ползал по полу, тщетно пытаясь изловить беглеца.       Я посмотрел на Дэзмонда. Он сдержанно улыбался, глядя на этот неравный бой природной ловкости с природной же неуклюжестью.       Время шло. Ученики разбирали лягушек из банки, не уставая дурачиться: тыкая ими в лицо друг другу и изображая, будто собираются поцеловать мокрую зеленовато-бурую кожу.       — Дэмьен, правильно? — окликнул меня мистер Рассел, преподаватель всех естественных наук в Сорроу Хилл.       — Да, сэр, — тут же встав, подтвердил я.       — Почему ты не берешь лягушку? Подходи, не стесняйся.       — Дело в том, — начал спокойно объяснять я, — что причинение боли живым тварям даже в целях науки противоречит моим убеждениям.       Украдкой я покосился на Дэзмонда. Он сидел с открытым ртом, часто моргая: казалось, он просто не в силах поверить, что секундой ранее действительно услышал то, что услышал.       — Простите, сэр, если я заслуживаю неуд, вы справедливо можете его ставить. Никаких жалоб с моей стороны не последует.       Дэзмонд не сводил с меня ошарашенного взгляда, я больше не видел его, но чувствовал этот огненный взгляд на своей коже. И мысленно усмехался, сохраняя на лице виноватое, но вместе с тем твердое выражение.       Мистер Рассел вздохнул, постучав по краю стола авторучкой.       — Ничего страшного. Можешь идти. Но будь добр зайти ко мне после занятий и ответить на ряд вопросов по анатомии земноводных — пойдет в счет лабораторной.       — Благодарю, сэр.       В классе поднялся недовольный гомон, но Рассел поднял руки, призывая всех к спокойствию.       — Это касается только Дэмьена, — коротко и ясно отрезал он. — Следующий.       Спустя приблизительно четверть часа, я остановился в коридоре, чтобы свериться с расписанием на клочке бумаги, и тут кто-то, не щадя моей новенькой формы, схватил меня за плечо и резко развернул к себе.       Светло-карие глаза Дэзмонда буравили меня своим жидким и, казалось, кипящим в эту минуту янтарем.       — Что это было, черт возьми?! Зачем этот цирк? Я своими глазами видел, как вчера ты безжалостно издевался над «живой тварью», а теперь «противоречит твоим убеждениям», значит?!       Я улыбнулся, взглянув ему прямо в глаза, затем посмотрел на губы, которые кривились от раздражения и непонимания. Вновь посмотрел в жидкий янтарь. Да, на этот раз никакой ошибки: он был из тех, кто не может остаться равнодушным, кто не способен мириться с собственным непониманием вещей, их закономерностей, их внутренней тайной структуры, логического обоснования...       Я медленно взял его руку и отстранил ее от себя. Затем подался вперед и зашептал:       — Хочешь знать, в чем разница?.. — я помолчал, улыбаясь у самого его уха. — Все просто, боец. Эта лягушка не могла мне сопротивляться.