тепло.

Стайлз становится на год старше, а чувствует себя только глупее от этого. У него нет никакой мудрости, только гора пороха и фитиль, который ждёт своего времени, чтобы рвануть. Когда-нибудь душа вспыхнет так сильно, так ярко, что стены не выдержат, осыпятся на мелкие кусочки. Его просто разорвёт изнутри, дурость вырвется. Не в прямом, конечно, смысле. Физически он будет здоров. Понятие душевного здоровья просто напросто исчезнет. Пуф, и Стилински забудет, что у него вообще когда-то была душа. Так, он и живёт - в непрерывном ожидании, диком предвкушении и в то же время, непонятном страхе, с которым он не может справиться. Стилински половину ушедших лет провёл на безопасном расстоянии от пропасти, того самого края. Ходил рядом, заглядывался на пустую темноту, но не пересекал обозначенную черту. Ему нельзя, нельзя подставлять себя, да наплевать на себя, нельзя подставлять других. Чем старше он становится, тем ближе подходит к дыре, балансирует на самом краю. Чувствует затхлый воздух, ветер, бьющий прямо в лицо, треплющий отросшие волосы. Ему стоит сделать всего лишь шаг. Джон много лет говорил, что внизу опасность. Смерть. Почему-то Стилински чувствует, как это постепенно перестаёт его останавливать. В какой-то момент Стайлз просто достигает определенной точки кипения. Отходит на пять широких шагов, выдыхает. А затем разбегается со всей дури и сигает вниз, не жмурясь, не отворачиваясь. Летит вниз, чувствуя, как холодный ветер проникает между длинных пальцев. Слышит крики отца, Скотта, которые постепенно растворяются где-то прямо под небесами. В ушах шумит ветер и шёпот прошлых лет. Стайлзу исполнится двадцать один через час пятнадцать минут, а он всё ещё безответственный придурошный подросток, который умеет только портить. Стилински сидит на холодном камне, наблюдая за восходящим солнцем и задирает голову к небу. Оно тёплое, оранжевых оттенков, дрожащее от дыма сигареты. Тепло такого рода уже давно перестало его греть. У Стайлза на кончике языка невидимая татуировка, которую он не решается произнести вслух, вдруг и правда сбудется. "Бог помогает убогим, значит, поможет и мне.* " Как людей в коме поддерживают специальными аппаратами, так Стилински поддерживает себя алкоголем. Надирается в поле, рассматривая зелёные дали и в душе, если честно, не ебёт, что он творит. Ему исполнится двадцать один через десять минут, а он всё ещё пустышка,забитая дрянным порохом внутри. На лице растянута глупая улыбка, мол, ура. Дожил. Стайлз смотрит на свои бледные руки и гадает доживёт ли до двадцати двух. После пустой бутылки, брошенной на сухую траву внутри него пожар. Внутри тепло, почти как было в небе, только вот он опять ничего не чувствует. Все его эмоции остались за той безопасной чертой. Рядом с отцом и Скоттом. На правильном месте. Стайлз говорит себе, что не скучает по прошлому, он его отпустил. Стайлз доказывает себе, что он умелый лжец каждый день, а потом давится собственными словами. Палец попадает по звонку не сразу, где-то попытки с пятой. Стилински прислоняется лбом к запястью, вдавливая тёмную кнопку ещё раз, вслушиваясь в противную трель за стеной. Дверь открывает Хейл, раздражённый, хмурый как обычно, как парень любит. Стайлз отталкивается рукой от стены и нагло улыбается, щуря глаза. Подходит чуть ближе, чуть наклоняя голову и падает прямо в широкую грудь, цепляясь длинными пальцами за ткань футболки. Чужие руки держат его за плечи в ответ. Стайлзу исполнилось двадцать один и, кажется, он наконец-то чувствует тепло.