В Наружности

      — Погоди. А Слепой как очутился в Наружности? У него что, тоже случился приступ лунатизма?       — У него случился Ральф. Представь себе, Курильщик, в один прекрасный день, вернее, вечер, старина Ральф, которого мы считали человеком достойным и выдержанным, вдруг хватает нашего вожака и увозит прочь из Дома. И где-то в Наружности подвергает допросу с пристрастием. Можно сказать, даже пыткам. Потому что Б. П. — это очень чесучая штука. А когда ты ее начинаешь чесать, очень кровавая.       Жить в темноте было для него привычным делом. Тьма стала неотъемлемой частью его жизни, его существования: в ней он чувствовал себя комфортно, спокойно, свободно. Слепец от рождения, он вырос и жил в неведении того, что его окружает, и ориентирами служили лишь звуки и ощущения, запахи, по которым он понимал всё до мельчайших деталей: какая погода, сколько времени, что испытывает человек, стоящий напротив, и сколько ещё живых существ находится в одном с ним помещении. Его руки и слух были всем для слепца, и он никогда бы не подумал, что кто-то использует это против него.       Чуток, внимателен. Слепой всегда прислушивался к голосу говорящего с ним, пытаясь выловить все те эмоции, которые крутятся в голове у собеседника. Он читал его мысли по одному только слову, по мелким движениям и странным привычкам, присущем каждому человеку, но именно в тот день он не смог уловить угрозу, искрящуюся со стороны собеседника. Потонув в недоумении, возмущении, не скрытой неприязни к стоящему напротив, Бледный и не успел заметить, как попал в его цепкие лапы: в лапы того, кто сильнее, глупее, высокомернее. В лапы Зрячего.       Лишённый слуха, почти что обездвиженный. Ему оставалось лишь следовать за тем, кому он не мог сопротивляться. А был ли смысл? Даже если он попытается сбежать, Лес не спасёт его: ни на глазах этого человека, ни при Чёрном Ральфе. Лес его не любил, и Слепой это прекрасно знал, поэтому безоговорочно следовал на свою казнь: вначале пешком, долго, до стирания босых ног о жесткий, каменистый асфальт, а потом ещё какое-то время на транспорте, — машина? автобус? — но точного времени определить он не мог: слишком много мыслей витали перед глазами, не давая сосредоточиться на реальности. Реальности приглушённой, еле как слышной, только и делай, что цепляйся тонкими, костлявыми пальцами за всё, что под руку попадётся.       А потом вновь по дороге, раздирая израненные стеклом ступни в кровь, тормоша старые раны, вызывая щипучую и неприятную боль. Его вела за собой цепкая хватка Ральфа, идущего всё дальше и дальше, в неизвестном направлении, и Слепой понимал — они уже давно не в Доме. В этом месте пахло совсем по-другому, не очень приятно, Бледному не нравился этот запах, но сколько бы он ни кривил лицо, никому не будет до этого дела. Такое далёкое расстояние от родного гнезда сделали его почти что беспомощным, безоружным, словно вдали от Дома он потерял что-то, возможно, самого себя, и страх, образовавшийся в ходе таких мыслей, распространился по коже, вызывая странную сыпь, из-за которой напрочь хотелось содрать с себя кожу.       Когда ему позволили сесть… хотя не столько позволили, как заставили. Приказной тон Чёрного Ральфа всегда казался Слепому забавным, ведь воспитатель четвёртой действительно думал, что именно из-за строгости приемники станут его слушать. Сам вожак зачастую поддавался, пытаясь дать ложное впечатление главенства, однако сейчас подобные мысли не вертелись в голове у подростка. Теперь, когда ему вернули слух, всякий звук казался слишком громким и резким, из-за чего голос Ральфа, прозвучавший над головой, громыхнул громом в голове Слепого, и ему пришлось повиноваться, но, скорее, то была незамедлительная реакция самого тела, старающегося таким образом защититься.       Какое-то время Ральф молчал. Только и было слышно, как он вышагивает из стороны в сторону, о чём-то чрезмерно громко думая и размышляя. Пытался подобрать слова? Возможно, то было так, но Бледный не сразу понял, о чём тот хочет с ним поговорить и для чего в таком случае было отвозить в такую даль от Дома. Может, воспитатель побоялся, что Дом его услышит и будет предпринимать меры? Ведь кто-кто, а Слепой не мог ослушаться «правил», которые выстраивались целыми поколениями. Не мог ослушаться приказов Леса, что тот иногда нашёптывал: тогда, когда приходит время. Но сейчас Слепой не знал, о чём с ним будут говорить.       Стена за спиной, к которой он прислонил голову, приятно холодила горящие мысли. А сейчас ему было о чём подумать. Вожак провёл рукой по лицу, стряхивая с него несколько лишних прядей, а потом нервно почесал щёку длинным, сломанным ногтем, что неприятно царапал кожу. Он буквально чувствовал, как бледная кожа принимает розоватый оттенок, и потом, когда тёплая кровь ошпарила руку, одёрнул ладонь, роняя её обездвижено висеть вдоль туловища. В этот момент эхо от шагов умолкло, и слепец буквально почувствовал, что взгляд, до этого гулявший по помещению, остановился на нём. И вновь звук шагов. Воспитатель встал напротив него.       — Что ты сделал с Крёстной? — прямо спрашивает Ральф. Его голос, как всегда, требовательный и властный, но, по сущности своей, совсем пустой и не даёт никакого эффекта, не даёт того беспрекословного повиновения, что он рассчитывал увидеть. Даже здесь, вдали от Дома, Слепой не попадает под влияние и лишь коротко, без особого энтузиазма, качает головой.       Это, по всей видимости, и разозлило мужчину, который, замахнувшись что есть силы, ударил подростка по лицу. Слепой, несколько не ожидая этого, не успевает даже среагировать, отчего вместе с перевёрнутым стулом падает на пол, ударяясь плечом о твёрдый пол. Воздух из лёгких на мгновение выбило, заставляя вожака четвёртой поперхнуться и даже потеряться в пространстве. Именно из-за этого, пожалуй, единственное, что он смог сделать, когда его подняли за ворот кофты — вцепиться пальцами в руку Ральфа. Удушающее чувство сковало всё его тело, заставляя чуть ли не дёргаться, но всё сразу же прошло, когда его усадили обратно на поставленный стул. Ральф вновь начал расхаживать из стороны в сторону.       — Не смей мне лгать, — нарушает тишину Р-первый, перестав ходить по комнате. — Я знаю, что ты понимаешь, о ком я говорю. А ещё я знаю, что ты как-то причастен к её пропаже.       — Кто-то из воспитателей пропал? Вот это неожиданность, — отвечает Слепой, а потом усмехается. — Думаю, она просто сбежала. Решила, что ей нечего ловить как в Доме, так и у Стервятника.       — Тебе известно что-то об этом? — несколько удивлённо интересуется Ральф. Бледный вновь качает головой.       — Совсем не понимаю, о чём вы.       Следующий удар был не столько неожиданным, но всё же словить его Слепой смог только в самый последний момент. Кулак ударил по тому же месту, но не с такой силой, ибо Бледный успел схватиться обеими руками в запястье мужчины, впиваясь в него ногтями, стараясь разодрать кожу до самых костей, пачкая собственные пальцы в чужой крови. Ральф болезненно зашипел и еле как извернулся, когда подросток попытался дать сдачи: по старой привычке, словно тело его так реагировало на любые попытки покалечить своего хозяина. Однако воспитатель оказался быстрее и, ухватившись рукой за тонкую шею, прижал Слепого к стене, крепко, но недостаточно сильно, чтобы задушить. Стул от такой суматохи опрокинулся на пол с громким грохотом.       Слепой, почувствовав, как ему пытаются перекрыть дыхательные пути, перестал пытаться ударить в ответ. Вместо этого он вцепился в руки воспитателя, но в этот раз не цепляясь за них ногтями: тонкие ладони подростка буквально скользили по рукам мужчины, не в силах зацепиться за одно место, но пытаясь оторвать от себя удушающую тяжесть. И тогда Ральф вновь заговорил: сквозь плотно сжатые зубы, с ненавистью и неприязнью, на какую только был способен человек.       — Хватит с меня ваших шуточек. Хватит с меня ваших игр в самых умных. Дом? Законы? Свой отдельный мирок, который ведёт всех и каждого, кто не достиг возраста разумного мышления? Бред! Эти ваши игры и вы сами — один сплошной бред! Мелкие уголовники, наркоманы и убийцы — вот кто вы такие, все, поголовно, а ты стоишь на верхушке, на пике. Вожак! — он буквально выплюнул это слово, сплёвывая куда-то в сторону, и потом, глядя прямиком в пустые глаза стоящего перед ним, продолжил: — Ты расскажешь мне обо всём, что сделал: с Помпеем, с Соломоном, Фитилём или Доном, чёрт бы вас побрал, как вы себя кличете! И ты расскажешь мне, что случилось с Крёстной.       Ральф стал ждать, когда подросток откроет рот и начнёт рассказывать: мужчине показалось, что его слова и действия хорошенько встряхнули Слепого, и сейчас, вот уже прямо сейчас, он расскажет ему обо всём и, возможно, даже больше нужного. Однако вожак четвёртой молчал, пронизывая своим незрячим взглядом Р-первого. И это раздражало того ещё больше. Ведь всегда, — чёрт подери, всегда! — этот мальчишка умудрялся его обхитрить, оставить ни с чем, только лишь с чувством униженности и лютого гнева. Да, Ральф ненавидел Слепого. Ненавидел так, как ненавидит Дом со всеми его жителями, законами, правилами, написанными и нет. Он всё ненавидел, но уйти от этого не мог.       Разжав руку, Ральф отошёл на шаг назад, позволяя Слепому расслабиться и, выдохнув, ухватиться за своё горло, проверяя, всё ли с ним в порядке. Такое чувство, что подобной несильной хваткой он вообще мог нанести какой-то вред! Однако синяки, проступающие на бледной коже, доказывали, что да, ещё как мог. А не перегибает ли он палку? Разве можно так обращаться с воспитанником, с простым ребёнком, инвалидом, тем, кто живёт в четырёх стенах старого, обветшалого Дома, не зная, даже не видя то, что его окружает? И Ральф думает — можно. С этим человеком так можно поступать, ведь иногда ему кажется, что тот и не человек вовсе. Заносчивый, слишком большого о себе мнения, словно он — владелец всего мира. Нет, не так. Весь мир для него — серая коробка, именуемая Домом. И теперь, вдали от него, кто он такой? Никто, просто никчёмная пародия на человека. Это-то и показалось Ральфу несколько заманчивым, ведь теперь, замечая рассеянность собеседника, он понял — его ещё можно заставить говорить.       Слепой дышал часто, вдыхая до боли в лёгких. Воздух пропах сыростью, грязью, не такой грязью, как в Доме, а более противной и щекочущей горло, вызывая рвотные позывы, но даже этот запах казался ему теперь чем-то достаточно неплохим. Главное то, что он мог дышать, шею его более не стягивали, а ворот длинного свитера, на пять раз ему не по размеру, свободно свисает на груди, оголяя белую кожу. В ушах громко звенело, поэтому он не сразу понял, что посторонние звуки — это голос Ральфа, а когда понял, ещё некоторое время не мог разобрать, что тот говорит. Что-то о «по-хорошему», о сотрудничестве, но Слепой, в меру своего состояния, мог лишь отрицательно качать головой. Кожа страшно чесалась, голова болела, он буквально задыхался в этом страшном месте, не имея возможности найти себя. Он потерялся. И это пугало бесстрашного слепца.       Очередной удар о пол его хорошенько встряхнул. Звон в голове мгновенно прошёл, но правое плечо отдало жаркой болью, заставляя Слепого оскалить зубы. Он опёрся руками о пол и попытался подняться, но пинок в живот выбил из него весь дух, заставляя завалиться набок. Вожак четвёртой сплюнул смешанную с кровью слюну, а затем прислушался к звукам, что его окружают. В тишине, стоявшей в помещении, витал неприятный писк: так пищит злоба, так пищит ненависть и гнев, и подросток понимал, где находится его источник. Ральф присел и ухватил Бледного за ворот кофты, прихватывая несколько длинных прядей волос, потянув их, заставляя Слепого зашипеть сквозь зубы, точно озлобленный кот.       — Ты расскажешь мне или нет? Спрашиваю в последний раз, — угрожал ему Ральф, но даже после всех избиений, что выдержал на себе Бледный, он оставался верен своей стойкости и упорству. И через какое-то время, переставая сверлить лицо воспитателя незрячими глазами, Слепой ответил:       — Я ничего не знаю.       Он резко поддался назад, высвобождая из цепкой хватки и одновременно с этим изворачиваясь от замаха кулаком, что прошёл в жалком сантиметре от его лица, еле как задевая кончик носа. Однако то, что его схватят за голову, он не учёл, поэтому, не успев и звука издать, Слепой почувствовал, как волосы его сжимают на затылке, а затем Ральф приложил подростка лицом к полу. Тот, болезненно взвыв, попытался подняться, но его ещё сильнее вжали в каменную поверхность, не давая возможности подняться. Бледный пытался извернуться, оттащить со своей головы чужую руку, но костлявые конечности его будто бы не слушались, однако попыток вырваться или хотя бы нанести увечья своему мучителю он не оставлял. Хотя это лишь ещё больше веселило Р-первого.       — Значит, будем болью вытаскивать из тебя правду, — заключил Ральф прямиком в ухо подростку. Тот усмехнулся, переводя пустой взгляд на воспитателя.       — Будете бить меня до потери сознания? — спросил тогда Слепой, не скрывая забавляющей улыбки. Однако то, что вслед за ним усмехнулся сам Ральф, заставило подростка несколько напрячься.       — Зачем же бить? Есть способ куда более действенный, да и, возможно, более болезненный.       Слепой не сразу понял, о чём тот говорит. Он всегда был догадливым, понимал с полуслова или мысли, что диким вихрем витали вокруг каждого, но здесь, вдалеке от источника собственной силы и власти, Слепой не слышал мыслей. В тишине помещения витали странные звуки и запахи, не позволяющие ему понять, чем то является, да и тихое шуршание, сопровождающееся звоном, ему мало о чём сказали. Поначалу. Только потом, когда широкая ладонь воспитателя прошлась по позвоночнику, оголяя худую спину, по каждому выпирающему позвонку прошлись мурашки: не то от того, что рука была слишком горячей, не то от мыслей, что посетили подростка. Нехороших мыслей, которые никогда бы не пришли ему в голову.       — Вы серьёзно хотите выбить что-то из меня таким образом? — невозмутимо спрашивает Слепой, чувствуя, как рука на его спине останавливается. Воспитатель вновь усмехается.       — Именно так, — отвечает Ральф, стягивая рваные и грязные джинсы с худых бёдер: и без этого спадали. А потом, наклонившись к самому уху Бледного, заговорил несколько язвительно, не скрывая удовольствия от сложившейся ситуации и злобы, что испытывает к нему. — Тем более, давно хотел это сделать. Отодрать тебя в тощий зад и стереть, наконец, это надменное выражение лица с рожи. Оно раздражает. Ты раздражаешь.       — Вы ненормальный, — заключает Слепой, на что Ральф тихо посмеялся, а потом, растянув губы в широкой усмешке, ответил:       — Это взаимно, не так ли?       Свободной рукой мужчина ухватился чуть ниже талии, а второй продолжал держать подростка за волосы, не позволяя тому подняться. Слепой вновь попытался вывернуть руки, но после того, как локтевая часть от подобной гимнастики болезненно хрустнула, он оставил попытки, роняя их перед собой и сжимая ладони в кулаки. Он старательно сводил колени, что так нагло раздвигали, вместе, пытался завалиться набок, но чужая рука держала его крепко, поэтому всякое препятствие с его стороны были пустым звуком и лишь ещё больше раззадоривали воспитателя. И в один прекрасный момент Слепой просто смирился: подумаешь, и не такую боль терпел. Бывало, его избивали до полусмерти, но раны на нём заживают как на собаке. Поэтому он был уверен, что и сейчас сможет перетерпеть. Думал до тех пор, пока тело его не сковало жгучее чувство боли, расползающееся по всем конечностям, по волосам и ногтям, застревая в пересохшем горле и заставляя так сильно прикусить щёку, что во рту появился противный, солоноватый привкус крови.       Ральф не заботился ни о чём. Ни о том, чтобы как-то подготовить не знающее о подобном тело, ни о том, чтобы доставить подростку хоть каплю удовольствия. Он вошёл резко, проскальзывая наполовину, но затем остановился, тяжело дыша и щурясь оттого, что мышцы обхватили его член буквально до боли. Слепой весь сжался, попытался скрутиться в бледный клубок с торчащими, грязными волосами, но Ральф приподнял его голову, а потом вновь приложил о пол, заставляя протяжный, болезненный стон вырваться из глотки Слепого. Однако выражение лица у того так и не изменилось, и это злило Р-первого, из-за чего он, наплевав на боль, попытался погрузиться в тело под ним ещё глубже.       Бледный скалил зубы, раздирал пальцы в кровь, цепляясь ногтями о твёрдую поверхность пола. Камень холодил разгорячённую кожу, но вместе с этим сдирал её тонким слоем, оставляя неглубокие, но саднящие раны. Незрячие глаза плотно сжались, до боли, но и эта боль была ничем по сравнению с той, что пронизывает его тело с каждым толчком. Его локти, щека, шея, плечи — всё разодрано до крови. И тогда, когда рука отпускает чёрные пряди, Слепой утыкается носом в сложенные перед ним руки, жмурясь, тяжело дыша, пытаясь унять хрипы и стоны, вырывающиеся из глотки. Из-за боли в голове метались страшные, громкие мысли, но больше всего Слепой недоумевал: и разве это могло кому-то нравиться? Неужели всякий испытывает схожие чувства в подобной ситуации? Отчего-то ему в один миг захотелось извиниться перед всеми девушками, с которыми переспал в последнее время, но от подобной мысли его избавили, перевернув на спину.       Тяжело дыша, чувствуя лишь жалкие отголоски боли, Слепому показалось, что это конец и всё закончено, но когда Ральф, подхватив того за бёдра, вновь вошёл одним резким движением, он невольно выгнулся в спине, пытаясь таким образом унять новый поток боли. Бледный дышал через рот, громко и быстро, глядел куда-то вверх и не мог пошевелить конечностями. Слабость во всём теле пульсировала вместе с невероятной энергией, что была вызвана желанием спастись, но он просто не мог себя спасти, зная, что так или иначе будет пойман. Лишь периодически морщась от боли, вожак четвёртой оставался всё так же холоден и невозмутим, а белые глаза, залитые кровью, что стекала из ран на щеках, были такими же пустыми, как и всегда.       — Всё ещё не хочешь рассказать? — наклоняясь к нему, интересуется Ральф. Слепой на мгновение забывает, как дышать, а потом, сузив глаза в узкие щёлочки, сжал тонкие губы вместе и ответил холодно, несколько хрипловато, но уверенно:       — Нет.       Злость неприятными колючками зазвенела во всём теле, заставляя Ральфа нахмурить тёмные, густые брови, а затем, прошипев что-то нецензурное в сторону подростка, он вновь начал двигаться, резко, выходя почти полностью, а затем одним движением входя до конца. Слепой вновь сжал зубы, пытаясь не прикусить себе язык, щёки или даже губы, и отвернул голову вбок, пытаясь завлечь себя в мир мыслей, что отнесут его далеко от всего этого хаоса, что творился в этом месте. Он пытался мысленно улететь далеко, домой, там, где он сможет спасти себя от подобной участи; где не позволят подобному случиться. И именно это раздражало Ральфа ещё больше.       Слова не привлекали Бледного: он попусту игнорировал всякий приказ со стороны воспитателя. Тогда Р-первый, сощурив глаза, внезапно расплылся в улыбке. А затем по телу Слепого прошлась волна лёгкой паники, испуга и, что самое ужасное, удовольствия. Горячая ладонь мужчины сжала член бледнолицего, проводя большим пальцем по головке, отчего орган незамедлительно среагировал, начиная твердеть и наливаться кровью. Но сам Слепой разумом не хотел того, на что реагировало неокрепшее, подростковое тело: он мгновенно вцепился руками в ладонь Ральфа, пытаясь отстранить ту от себя, говоря о том, чтобы он этого не делал, буквально приказывая ему остановиться, но воспитатель делал то же самое, что и сам вожак несколькими минутами ранее — просто игнорировал.       Острые колени что есть сил сжимали талию воспитателя, поэтому Ральф не побоялся отпускать бёдра, что сжимал второй рукой, а затем, ухватывая запястье одной руки, он отвёл его в сторону, начиная двигать другой вдоль вставшего члена. Слепой буквально подавился воздухом, но, пытаясь держаться, свободной рукой прикрыл лицо, пряча его, пытаясь скрыть выступивший румянец, что был слишком уж заметен на бледной коже. Дыхание стало рваным, резким, а потом, выгнув шею и отворачиваясь, он закусил губу, прикрывая глаза и пытаясь удержать стоны, что тихими хрипами вырывались из глотки с каждым выдохом. Ральф довольно улыбнулся, а затем вновь предложил Слепому сознаться — тогда он прекратит всё это. Но тот отрицательно качнул головой, пытаясь сказать о том, что ничего не знает, но лишь ещё сильнее закусывая уже изрядно кровоточащие губы. Впрочем, разозлить воспитателя сильнее у него уже не выдастся возможности.       Рука стала двигаться быстрее, отчего подросток чуть было не подавился слюной. Ральф, освободив его запястье, вновь ухватился за талию и начал двигаться в такт собственной ладони, заставляя Бледного под ним выгнуть от боли и удовольствия, что сплелись в страшный клубок, натягивая его всего, как струны на гитаре. Слепой закрыл лицо руками, тихо хрипя, но из-за сомкнутых ладоней всякий звук, вырывающийся из груди, становился несколько громче положенного. Не выдержав такого напора, он кончил прямиком в руку воспитателя, плотно прижимаясь спиной к прохладному камню и почти переставая замечать боль, пронзающую его бёдра. И почти что вслед за ним кончил и сам Ральф, изливаясь в Слепого, отчего сперма, опаляя кожу, потекла по бедрам, когда мужчина вышел из него.       Р-первый натянул на себя штаны, застегнул ремень, а потом кинул взгляд в сторону подростка. Слепой, поджав под себя ноги, перевернулся набок, и теперь лежал вот так, на земле, глядя куда-то в пустоту и пытаясь уровнять сбившееся дыхание. Раны на всём теле перестали кровоточить и покрылись тонкой корочкой запёкшейся крови, а лицо приняло привычное, непричастное ни к чему, выражение. Во мгновение он менялся, переменяя маски друг за другом, но неизменна была та, что всегда покоилась на лице слепца: безразличная, холодная, почти что усмехающаяся. Ральф с силой ждал кулаки, а затем, сплюнув куда-то в сторону, кинул:       — Ну и хрен с тобой. Оставайся здесь. Дорогу обратно ты всё равно не найдёшь.       После этих слов мужчина подхватил откуда-то куртку, а затем, громко топая, удалился из помещения. Последнее, что слышал Слепой, прежде чем погрузиться в тишину, это хлопок железной двери. За ним пришло спокойствие и долгожданное умиротворение. Он, наконец, остался один. Наконец он мог собраться с мыслями, взвесить все за и против, и, придя к конечному результату, тонкие, испачканные в крови губы растянулись в странной усмешке.       Слепой приподнялся, поправил свитер, съехавший с плеча. Натянул на себя грязные джинсы, не с первого раза попадая в нужные дыры, а затем, болезненно щурясь, поднялся на ноги. Пора возвращаться Домой.