Placebo – A Million Little Pieces
Паук быстро перебирает лапками, перебегая от одного края оконной рамы к другому. Паутина — липкая, радужная на свету — вьется тонкой сетью, и Чанёль не знает, как закрыть окно. Он удобней устраивается на подоконнике, скрещивает лодыжки и, опустив книгу на колени, следит за животным. Паук работает усердно, без перекуров через каждые десять минут, как это делают двое краснолицых вьетнамцев внизу. Их соломенные шляпы плавают над кустами роз и поднимаются в воздух, когда смуглые руки утирают со лба пот. Жара стоит безбожная, и даже в затененной мансарде нечем дышать. Чанёль вздыхает, протягивает руку и легонько касается паутины. Она упругая и не рвется. Паук замирает, превращаясь в черную жемчужину, полную страха. Чанёль виновато поджимает губы и прячет глаза за книгой. Читать он не очень любит. По крайней мере, не то, что стоит на полках их библиотеки. Он лениво переворачивает страницу за страницей и пытается не потеряться среди бесконечных описаний и ответвленных рассуждений автора. Чанёль понимает, что Пруст — не то, что заинтересует шестнадцатилетнего мальчишку, но Кант еще хуже, а из двух зол выбирают меньшее. Чанёль заканчивает главу и, заложив страницу пальцем, смотрит в сад. Он пытается понять, как главный герой может любить героиню, но, должно быть, он чего-то не знает о женщинах, потому что… Господи, она же шлюха! Чанёль от досады стонет и затылком ударяется о стену. Вьетнамцы курят свои вонючие толстые сигареты и негромко переговариваются. Они кончили срезать увядшие бутоны и теперь ждут, когда явится старший садовник и даст им новое задание. Солнце светит этажом ниже, но одинокие его лучи уже добрались до подоконника и щекочут голые ступни. Ноги у Чанёля непомерно длинные, и как бы он их не поджимал, они все равно на подоконнике не помещаются. От ворот слышится протяжный автомобильный гудок. Чанёль настораживается и, сев прямо, вытягивает шею, чтобы лучше разглядеть приезжего. Машину он не узнает, а вот водителя, который высовывается в окно, чтобы подписать пропуск, — да. Книга выскальзывает из рук и со шлепком падает на пол. Чанёль едва не теряет равновесие и хватается за подоконник, чтобы не упасть следом. Сердце екает и проваливается в живот: к нему гравитация безжалостна. Чанёль свешивает ноги в комнату и, поколебавшись секунду, спрыгивает на пол. Поднимает книгу и, швырнув ее на кровать, идет к двери. Он спускается на первый этаж, проходит в гостиную, чьи огромные окна с ленью глядят на сад, и там, у не затворенной стеклянной двери, останавливается. Шляпы вьетнамцев виднеются над изумрудно-черными кустами плетущихся роз. «Кир Роял» уже отцветает, а вот «Эльф» лишь этим утром начал распускаться. Чанёль выходит на террасу, и солнце тут же обжигает лицо. Ветер, приносящий с собой ароматы цветов — от сладких до леденяще-терпких, — нисколько не помогает. Чанёль ерошит волосы на макушке, прячет выгоревшую челку за ухом и принимается прогулочным шагом расхаживать по террасе. Он видит, как из коттеджа выходит главный садовник и по песчаной дорожке идет к машине. Та въехала в ворота и, свернув к дому, остановилась. Чанёль замедляет шаг и прислушивается. Розы кружат голову, но он старается не обращать на них внимания и прислушивается к каждому шороху, скрипу, отзвуку. — Добрый день, господин Квон! — Шофер снимает фуражку и кланяется садовнику. Тот улыбается ему приветливо, но в каждом его жесте чувствуется нервозность. Чанёль слишком много времени проводит на своем подоконнике, наблюдая, чтобы не знать таких вещей. — Мы ждали вас к вечеру, — говорит садовник с легкой одышкой и упирает красную руку в бок. Рубашка в пятнах пота и липнет к телу. Садовник отирает лоб широким носовым платком, а шофер, глядя на него виновато, говорит: — Ох, вы же его знаете: весь в делах. Позвонили из офиса в шестом часу утра, и теперь он весь на нервах: должен срочно лететь в Шанхай и когда вернется — не знает, а розы ждать не будут, — он натягивает фуражку на голову, поправляет блестящий на солнце козырек. — Ох-ох-ох, мы тоже все в делах, — ворчит садовник, но препираться бессмысленно: никто не покупает у Паков столько роз, как господин Ву. Садовник и шофер уходят вглубь сада, и Чанёль, делая вид, что бездельничает, обходит его с другой стороны. Он не знает, какой на этот раз Ву выбрал сорт, но ветер шлепает по щекам обрывками фраз, и он идет по их следу, как Элли — по дороге из желтого кирпича. Садовника и шофера он находит в западной части сада, неподалеку от забора, который отделяет участок Паков от соседского. Вьетнамцы тоже здесь. В руках у них садовые ножницы, которыми они ловко орудуют, срезая бутоны темно-малиновых цветов. Это «Маунстид Вуд», и Чанёль понимает, почему Ву выбрал ее: пахнет роза божественно. Впрочем, они могут лишь предполагать, зачем они нужны Ву в таком количестве, и по каким критериям он выбирает тот или иной сорт. Каждый раз он разный, и это путает все карты. Для производства духов или масла роз мало, для гербария — многовато. Ву никогда не берет сорта на длинной ножке, поэтому вариант с цветочным магазином тоже отпадает. Чанёль трясет головой, и солнце растекается по щекам солеными ручейками. Он смазывает их ладонью и, облизнувшись, подходит ближе. — Маладой гаспадина сматреть мы работать харашо, — говорит один из вьетнамцев и улыбается Чанёлю так, что трещат щеки. Его коричневые от табака зубы поблескивают на солнце, и это отчего-то вызывает неприятное ощущение в животе. Чанёль дергает кончиком носа, поджимает губы и делает еще один шаг вперед. Берет в руки еще не срезанный бутон, гладит бархатные лепестки и, наклонившись, нюхает цветок. Он не ценитель ароматов, но этот ему нравится. Он густой и теплый, с нотками черники и терна. — Господин Квон, — Чанёль осторожно отпускает цветок и поворачивается к шоферу, — если я попрошу вас об одолжении, вы его сделаете? Шофер смотрит на него растерянно, улыбается своими тонкими серыми губами и пожимает плечами. — Не знаю. Смотря, о чем вы попросите. — Передать господину Ву письмо. — Письмо? Господину Ву? — Да, — язык Чанёля живет собственной жизнью. Сам Чанёль еще не до конца понял, зачем он об этом просит, но любопытство не отпускает и вряд ли отпустит. Господин Ву в последнее время слишком занят, чтобы лично приезжать к Пакам за заказом, и поговорить с ним не представляется никакой возможности. Конечно, вероятность того, что он прочтет письмо от хозяйского сына, приравнивается к пятидесяти процентам, но это лучше, чем ничего. — Ну, это, думаю, я смогу сделать, — говорит шофер, растягивая слоги, а садовник недоверчиво косится на Чанёля. Ему явно не нравится его просьба, и он обо все расскажет отцу, но это не страшно. Чанёль не собирается делать ничего предосудительного, и бояться ему нечего. — Тогда я сейчас вернусь, — говорит он и бегом бросается к дому. В своей комнате он быстро находит папку с бумагой, хватает ручку и строчит письмо. Оно не такое уж и длинное, но первый вариант никуда не годится — слишком много исправлений и зачеркиваний, — и он его переписывает. Когда Чанёль выбегает в сад с запечатанным конвертом в руках, шофер и вьетнамцы уже возвращаются к машине с двумя корзинами, полными роз. Чанёль сует шоферу письмо и просит не забыть о нем. Шофер кивает, и Чанёль уходит в дом, потому что солнце злится на него как никогда прежде.***
Чанёль сонно шоркает ногами по песку и пропускает тонкие его струйки между пальцев. Прошло больше месяца, как шофер приезжал за розами, а ответа от его хозяина Чанёль все еще не получил. Он мается от скуки, любопытство и обида попеременно занимают сердце и мысли, и он не знает, куда от всего этого деться. Жара не спадает, и только ранним утром и поздним вечером дышится полной грудью. Чанёль пользуется этими часами, чтобы побродить по саду. В Чанёле, как и в каждом подростке, уживается две личности. Одна из них — желторотый птенец. Именно он заставляет писать письма таинственным незнакомцам (вообще-то, он с Ву знаком, но разве это важно?) и при виде почтальона выскакивать из штанов. Вторая же — вполне рассудительный парень. Он не дает первому «Я» наделать глупостей, впихивает в ветреную голову обгрызенную, обглоданную ленью информацию и, в общем-то, неплохой малый. Из него, пожалуй, получится полноценная личность. Впрочем, насколько полноценная, судить сложно. Чанёль не уверен, но иногда — двадцать три часа и пятьдесят девять минут в сутки — ему кажется, что к господину Ву у него не совсем здоровый интерес. Ву высокий (ох, боги, Чанёль никогда не встречал настолько высоких мужчин!), стройный, и лицо у него… О, это лицо! Чанёль пытается — и у него неплохо получается, потому что он, мать его, читает Пруста, — описать его, но в итоге, выдирая из дневника по десятку страниц за раз, приходит к выводу, что единственное слово, которое хоть немного приближает его к истине — это аристократичный. Чанёль не знает, каких кровей господин Ву, но выглядит он, минимум, как граф, и это не шутки. У него высокий гладкий лоб, прямой нос, красивые губы и глаза, которые даже Пруст не смог бы описать. У него бы слова закончились, и это тоже не шутки, совсем нет. Чанёль постанывает, думая о господине Ву и его неописуемой прекрасности, и не замечает, как к нему подкрадывается один из вьетнамцев. Чанёль серьезно думает, что они разделенные сиамские близнецы, хотя имена у них, кажется, разные. Они работают у них третий год, и Чанёль до сих пор их не различает. Даже по шляпам, потому что они, будь все неладно, тоже одинаковые. — Гаспадина! — кричит вьетнамец Чанёлю в спину. Чанёль хватается за сердце и застывает на месте. Вьетнамец подскакивает к нему и машет перед лицом конвертом. — Гаспадина ждет письмо? Вьен встречать пачталёна, он несет гаспадина послание. Вьен взять его для гаспадина. Чанёль прирастает к конверту взглядом и облизывает губы. По спине катится крупная капля пота. — Ты молодец, Вьен, — говорит он охрипшим голосом и неуверенно тянется за письмом. Вьен подпрыгивает на месте и отдергивает руку. — А что гаспадина даст Вьену за услугу? Чанёль застывает. Инстинктивно сует руки в карманы, но там пусто. — У меня ничего нет, — говорит он потерянно, а Вьен, который этого, кажется, ожидал, улыбается своей морщинистой улыбкой, демонстрирует плохие зубы и говорит: — Вьен провожать гаспадина в дом. Чанёль шумно вздыхает и, повернув на пятках, идет к террасе. Вьен, припрыгивая, следует за ним. Чанёль сует ему пять тысяч и получает конверт. Вьен уходит, пересчитывая банкноты, а Чанёль взлетает на мансарду. Падает на кровать и, трясущимися руками надорвав конверт, вынимает письмо. Читает его, жадно заглатывая каждое слово, и, переполненный эмоциями, вскакивает на ноги. — Мам! — Зовет он громко, и мать, которая находится у себя, потому что к завтраку еще не позвонили, точно его слышит. — Господин Ву приглашает меня в гости!***
Ву живет в белом доме, обсаженном кустами белых цветов. Магнолии, гортензии, ромашки, лилии, каллы — все вокруг белое, и Чанёль готов увидеть белые комнаты с самой белой мебелью в мире и поэтому иступлено таращится перед собой, когда оказывается в небольшом холле всех оттенков красного. Ву встречает его у двери, за которой виднеется еще одна комната в кровавых тонах. Чанёль глупо хлопает глазами и не может закрыть рот. — Все такое… — шепчет он вместо того, чтобы поздороваться, и медленно оглядывается вокруг себя, — вау. Ву громко, раскатисто смеется и, держа руки в карманах узких черных брюк, идет к Чанёлю. — Впервые вижу такую реакцию, — говорит он и встает рядом с Чанёлем. Смотрит на комнату его глазами и довольно цокает языком. — Ты явно ожидал другого. — Ага, — признается Чанёль и наконец-то смотрит на Ву. Уши краснеют, и левая щека начинает гореть. Чанёль морщится и осторожно трогает ее пальцами. — У вас и дом, и клумбы белые, вот я и решил, что внутри тоже все будет такое же, а здесь… я немного растерялся. — Я люблю белое и красное. Прекрасное сочетание, не находишь? — Я люблю желтый. Ву снова смеется и качает головой. — Мог бы догадаться, — говорит он и облизывает губы. Они и в самом деле красивые, а когда их еще и язык касается — влажный и горячий, — то это настоящее произведение искусства. — У повара сегодня выходной, так что ужин готовил сам. Надеюсь, не отравимся. — А как же… — Чанёль все еще подвисает на губах, поэтому запротестовать, как следует, не получается. — Только после того, как я тебя накормлю. В этом доме ни один ребенок голодать не будет. Чанёль хочет заметить, что он не ребенок, но Ву вдвое его старше, и, пожалуй, он, таки, ребенок, потому что обижается, когда его так называют. Ву проводит его в небольшую, оборудованную новой техникой кухню. И отделка, и мебель здесь темных, насыщенных цветов: красное и крытое черным лаком дерево, бордовые стенные панели с узором цвета черненого золота. На потолке — лампы под красно-черными абажурами, а на окнах жалюзи цвета каштана. Стол сервирован на двоих, и когда Чанёль вымывает руки, Ву отодвигает перед ним стул. Чанёль смущается, потому что это немного странно, но ухаживание принимает. Садится он очень кстати, потому что колени слабеют от близости Ву. Он проходит за его спиной и рукой то ли случайно, то ли намеренно касается его плеча. Чанёль вздрагивает и вскидывает голову, чтобы посмотреть на Ву. Тот дарит ему улыбку, но глаза остаются неподвижными, бесчувственными. Чанёлю становится не по себе, и он быстро опускает голову. Ву накладывает ему в тарелку гарнир, но когда берется за телятину под густым, пряным соусом, Чанёль поспешно говорит: — Я не ем мяса. Ву удивленно вскидывает брови, и улыбка его становится слегка насмешливой. — Это вредно для растущего организма, — говорит он. — Знаю. Спасибо, но нет. Ву еще пару секунд смотрит на него, а затем берется за салатницу. Пока они едят, говорит лишь Ву. Он просит называть его Крисом, и Чанёль мысленно стонет это имя пару сотен раз. Ему нравится его тяжесть на языке, чуть грубоватое, рычащее звучание, но оно совершенно не подходит к образу аристократа, который успел выстроиться в воображении. — Почему тебя так интересует, чем я занимаюсь? — ножом намазывая на кусочек мяса соус, спрашивает Крис. Жесты у него тягучие, с ленцой и бархатной капризностью. Чанёль следит за движением его рук и думает о том, что таких огромных ладоней он не видел ни у кого. Пальцы у Криса длинные, ногти ухоженные, но на указательном пальце левой руки виднеется тонкий белый шрам, а тыльная сторона правой ладони вся в пятнах и давно затянувшихся рубцах. — Потому что вы никогда об этом не говорите? Слишком много тайн вокруг роз. Крис усмехается чуть набок и кладет нож на салфетку. — Я делаю из них вино. Чанёль не может решить, говорит Крис правду или шутит, и продолжает смотреть ему в лицо, никак не реагируя. — Правда, Чанёль, — улыбка становится шире, и на дне глаз что-то волнуется, тревожится, пробуждается, отчего кожа на руках покрывается пупырышками. Чанёль опускает взгляд в тарелку и пожимает плечами. — Тогда не пойму, зачем такая секретность? Это всего лишь вино… — Это хобби. А хобби — это личное. А личным я ни с кем не делюсь. Чанёль хмыкает, кивнув, и принимается за салат. Ужин они заканчивают в тишине, под приглушенным, матово-красным светом ламп. Крис убирает посуду в мойку и спрашивает, пробовал ли Чанёль вино из роз. — Нет, — Чанёль качает головой. — А хочешь? — Крис подходит к нему, и Чанёлю кажется, он пересекает какую-то черту. Она тонкая, меловая и восстановить ее нельзя. Чанёль теряется в непонятных ощущениях и легкой настойчивости Криса, его умении держать себя так, чтобы «да» хотелось говорить чаще, чем «нет». Он неуверенно кивает, Крис улыбается ему и жестом приглашает идти вперед. Они выходят в холл, пересекают его и оказываются в небольшой затененной гостиной. Она отделана и обставлена в тонах заката, и Чанёль невольно вздрагивает. — Замерз? — спрашивает Крис, на что Чанёль отрицательно качает головой. — Присаживайся, — Крис указывает на диван цвета переспевшей вишни, и Чанёль опускается на его краешек. Осматривается украдкой, потому что делать это открыто стесняется. Он никогда не бывал в гостях у таких людей, как Крис Ву, в одиночестве. Тем более, он не бывал в гостях у тех людей, от которых бешено колотится сердце и предательски дрожат колени. Крис идет к столу, что примостился между двумя высокими книжными шкафами. На нем разместились ведерко со льдом, из которого торчит горлышко винной бутылки, и два пузатых бокала на короткой ножке. — Разве вино пьют охлажденным? — Чанёль не знаком с винным этикетом. Ему шестнадцать, все же, и пробовать спиртное ему приходилось лишь дважды: на новогодней вечеринке, которую устроили родители, и на собственном Дне рождения. Оба раза это было легкое розовое шампанское, от которого у Чанёля остались искристые воспоминания. — В Испании, к примеру, только так и пьют, — говорит Крис и вынимает бутылку изо льда. Откупоривает и разливает по бокалам густо-красное, с пурпурным отливом вино. Оно пузырится на стенках и с виду напоминает забродивший смородиновый компот. Чанёль украдкой облизывает губы и прижимает ладони к коленям. Пальцы подрагивают от нетерпения и легкого волнения, и сердце бьется чуть быстрее, чем следовало бы. Крис проходит к дивану и протягивает Чанёлю бокал. — За твое здоровье, — говорит он и салютует Чанёлю. Тот смущается и опускает голову. Подносит бокал к губам, но останавливается, когда чувствует аромат вина. Он дразняще-фруктовый, но с насыщенным оттенком цветочного меда. — Пей, не бойся, — шепчет Крис, и от этого у Чанёля на миг темнеет перед глазами. Он зажмуривается и делает глоток вина. Оно наполняет рот своей пьянящей сладостью, пощипывает, леденя язык и нёбо, а затем теплом растекается по горлу и пышным цветком распускается в груди. — Нравится? — диван скрипит, прогибаясь, когда Крис усаживается рядом с Чанёлем. Чанёль кивает и открывает глаза. — Сладко, — говорит он и смотрит на Криса. — На шампанское похоже. — Так и должно быть, — Крис отпивает из бокала. — Зачем вы меня пригласили? Могли бы написать об этом в письме. — Хотел угостить тебя вином, — Крис улыбается ленивой улыбкой и откидывается на спинку дивана. Помешивает вино в бокале и все смотрит, смотрит на Чанёля. — Пей же, пока не выдохлось. — Хотите меня споить? — Одним-то бокалом? Чанёлю стыдно за свои нелепые вопросы, и он прикусывает язык и пьет свое вино. Ему нравится его вкус и то чувство, что оно ему дарит, и, наверное, поэтому он не отказывается, когда Крис предлагает еще. Он не должен этого делать: Чанёлю, все же, шестнадцать, но они одни в винной гостиной, а за окном расплескивает свои гранатовые капли закат. Жара спадает, и Крис открывает высокое, во всю стену, окно. В комнату врывается ветер, полный нежных запахов и отдаленных звуков города, и Чанёль чувствует себя слишком легко и свободно. Он допивает второй бокал и уже не стесняется рассматривать Криса и улыбается ему открыто. — Вот теперь с тебя точно хватит, — говорит Ву и забирает у него пустой бокал. Возвращает его на стол, к ведерку с подтаявшим льдом, и оттуда поглядывает на Чанёля. В его взгляде снова проскальзывает что-то живое и теплое, и Чанёль пытается ухватиться за это, удержать рядом с собой подольше. Он хочет рассмотреть, что кроется за мраморной красотой этого лица, но, наверное, слишком пьян, потому что ничего у него не получается. Он сдается и расслабленно сползает по спинке дивана. Крис возвращается, встает перед Чанёлем и пару долгих секунд молча смотрит ему в лицо. Протягивает руку, ладонью кверху, и Чанёль, не задумываясь, берет ее. Крис дергает его на себя, и Чанёль, охнув, оказывается на ногах. Его тело — непослушное и вдруг бесконечно тяжелое, оказывается в руках Криса. Он прижимает его к себе слишком крепко, чтобы это сошло за помощь, и губами практически касается покрасневшего уха. У Чанёля пульс сбивается и переваливает за сотню ударов в минуту, ноги подрагивают, а в животе не то бабочки порхают, не то пьяные пчелы резвятся. Ладони у Криса и впрямь огромные, и Чанёль чувствует их скольжение по своей спине как-то слишком остро, ярко, словно в голове вспыхивают фейерверки. Он гыкает и лбом утыкается в плечо Криса. Тот выдыхает шумно и так крепко вжимает Чанёля в себя, что он давится воздухом, вспыхивает и пробует отстраниться, но руки не слушаются, да и Крис сильнее, и он лишь вжимает ладони в его грудь и замирает. — Вам не кажется, что это неправильно? — шепчет он. Крис носом утыкается в его висок, вдыхает запах его кожи и бормочет: — Все зависит от того, кажется ли так тебе. Чанёль царапает его грудь сквозь ткань рубашки, пошатывается, когда в голову ударяет кровь, и говорит: — Но мне шестнадцать… — Я еще ничего не делаю. — А хотите? — Хочу. Чанёль судорожно выдыхает и поднимает голову, чтобы посмотреть Крису в глаза, но тут же краснеет и отводит взгляд в сторону. — Откуда вы узнали? — Я не мальчик, Чанёль. Я такие вещи вижу. — Я не хотел… — А я хотел. — Это плохо. — Будет хорошо. — А если кто-то узнает? — голос Чанёля садится, и конец фразы сливается с шумом их разгоряченного дыхания. — Не узнает. Голова кружится сильнее, и Чанёль прикрывает глаза. Сквозь ресницы он видит золотистые пятна света, что подрагивают на складках крисовой рубашки, прозрачные пылинки и сиреневую тень от движущихся занавесок. Чанёль снова оказывается на диване, но на сей раз — лежа, а солнце уже скользит по спине Криса, который нависает над ним, целуя нежно, но настойчиво. Чанёль обнимает его за шею, гладит неуверенно по волосам, забирается за ворот рубашки и касается кожи. Она прохладная и гладкая, и ласкать ее очень приятно. Чанёль боится лишний раз пошевелиться, и Крису приходится самому его раздеть. Вино все еще дурманит, и от этого стыд разжижается, размывается, и лишь дрожащее его очертание маячит неподалеку. Чанёль держит глаза закрытыми, то и дело облизывает губы и слегка прогибается, когда Крис ртом проводит по его груди. Ему жарко, а Крис тяжелый, и его пальцы кажутся грубее, когда мнут и сжимают обнаженное тело. Первые несколько минут Чанёлю очень больно, и он практически плачет, когда Крис начинает двигаться. Он целует его невпопад, чтобы отвлечь, и у него неплохо получается. Чанёль охотится за его губами, пытается поймать хотя бы один поцелуй и вздрагивает всем телом, когда его пронизывает наслаждением. Он замирает, напрягшись, и Крис снова делает это. Чанёль сжимается, зажмуривается до рези в глазах и пытается вдохнуть, но не может, а в голове все вспыхивают и вспыхивают новые звезды. Он отмирает, когда Крис просовывает руку между их телами, и сжимает его член в липких от пота пальцах. — Ох, боже мой! — Чанёль хватает ртом воздух и распахивает глаза. Крис вслепую находит его губы, но Чанёль не может ответить на поцелуй. У него собственный апокалипсис, и он явно попадет в ад, потому что так хорошо может быть лишь грешнику. — Вы часто так делаете? — Вернувшись обратно на землю, спрашивает Чанёль. Крис наклоняется, поднимает с пола свою рубашку и протягивает ее Чанёлю. — Что именно? — спрашивает он. — Спаиваете мальчиков и занимаетесь с ними любовью. — Не чаще, чем это требуется. Чанёль поджимает губы, неловко, не попадая в рукава с первого раза, натягивает рубашку и свешивает ноги на пол. Сидеть не больно, но не очень приятно. Он весь липкий от пота и спермы, и желудок немного сводит от вина и обиды. — Я не стану говорить, что никогда этого не делал. Ты не первый мальчик, который оказывается в моей постели. Но разве это имеет значение? Тебе ведь понравилось? Тебе было хорошо? — Я хочу в душ. Можно мне в душ? — Чанёль сползает с дивана, собирает свои вещи и, прижав их к груди, выпрямляется. Он не смотрит на Криса, но чувствует на щеке его взгляд. — Ты не ответил на вопрос. — Я не хочу на него отвечать. Пожалуйста, покажите, где ванная… — Чанёль, посмотри на меня. — Хорошо, можно и без душа. — Чанёль бросает одежду на кофейный столик и принимается суетливо натягивать белье. Крис поднимается с дивана и, схватив Чанёля за локоть, дергает его на себя. — Что за истерики? Чанёль выворачивает локоть и выдергивает его из рук Криса. — Мне шестнадцать, и это не то, на что я надеялся. — Именно. Тебе шестнадцать. На что ты надеялся? Что я предложу тебе руку и сердце и любовь до гроба? — Крис выходит из себя, и Чанёль впервые видит, как много в его глазах может быть эмоций. Они ему не нравятся, и он отступает от Криса на шаг. — Уважения было бы достаточно. — В чем я повел себя неуважительно? Я унизил тебя? Чем? — Вы меня использовали. — Ты был не против. — Я думал… Я другое думал, и вы это знали. Вы сами… сами заставили меня поверить, что это не просто… близость. — Ты даже слово «секс» не можешь произнести. Ты еще ребенок, а я не нянька, чтобы панькаться с тобой. — Знаете, такие разговоры лучше вести в штанах, — Чанёль кивает своим словам, колкостью заглушая боль, что разрастается в груди, отходит к дивану и заканчивает одеваться. Крис тоже одевается, и Чанёль спиной чувствует его раздражение. — Как для человека, который делает вино из роз, в вас нет ничего романтического, — добавляет он напоследок и быстрым, заплетающимся шагом уходит. Водитель не задает вопросов, и когда машина минует ворота, включает радио.***
Чанёль пытается на Ву злиться, и первые три дня у него неплохо получается, но затем он понимает, почему он так поступил. Все же, Чанёлю шестнадцать, а в таком возрасте говорить о чем-то серьезном не стоит. Он будет первым, кто изменит, потому что перерастет, потому что Крису будет даже не тридцать, когда он вступит в тот возраст, когда они смогут не скрывать отношений. Подросток, который позволил всему этому случиться, уступает место парню, который запихивает в голову Пруста, а с ним — и взрослые мысли. Чанёль пишет еще одно письмо — такое же короткое, как и первое — и сам относит его на почту. Вьену он не доверяет и каждый день дежурит под воротами, чтобы не пропустить почтальона. Крис на письмо не отвечает. Вместо этого он присылает шофера с короткой запиской для матери Чанёля. Чанёль не знает, хорошо это или плохо, но мать отпускает его к Ву. Крис встречает его на крыльце и проводит в библиотеку. Вина он больше не предлагает: только сок и минеральную воду. Жара стоит адская, и от нее уже не спасают толстые стены и закрытые окна. — Зачем вы снова меня позвали? Было бы достаточно письма. — Потому что я удивлен. Правда. И давай на «ты»? — А давайте — нет? — Почему? — Не хочу с вами сближаться. Я и так в вас влюблен: хватит и этого. Крис едва заметно вздрагивает, но ничего не говорит. Догадываться — это одно, но слышать — совсем другое. Чанёль представляет, сколько, должно быть, человек уже призналось Крису Ву в любви, и улыбается. Получается не очень живо, и Крис это замечает. Склоняет голову набок и смотрит пристально, выискивая в его защите брешь. Она есть — Чанёль и сам ее видит, но ничем не может ее заделать. Это время, и оно на стороне Криса. Чанёль слишком слабый, чтобы долго ему сопротивляться, и поэтому хочет как можно скорее закончить этот ненужный разговор. — Что именно вас удивило в моем письме? — Насколько взрослым ты, оказывается, можешь быть. Чанёль усмехается и опускает взгляд в пол. Быть взрослым на бумаге намного проще, чем в реальности. — Ты понимаешь меня лучше, чем я — тебя. — Это неважно. У нас все равно нет будущего. Так что вам не нужно меня понимать. Я лишь хотел сказать, что не держу на вас зла. Вы сказали мне правду, я отвечаю тем же. Мне кажется, это достойный обмен. — Но мне хочется узнать тебя лучше. — Зачем? Я не хочу продолжать общение. — Ты как роза, Чанёль. — Что, простите? — Как роза. Я видел в тебе лишь завязавшийся бутон, а на деле ты давно распустился. Чанёль улыбается широко. — Спасибо, — говорит он. — За правду не благодарят. Чанёль пожимает плечами. — Я могу идти? — Не останешься на ужин? — Если только на ужин. Крис смотрит на него слишком пристально, слишком глубоко забирается под кожу. Так глубоко, что Чанёль чувствует его повсюду. Крис на секунду опускает глаза, и в этом движении век, в этом взмахе ресниц что-то кроется. Чанёль чувствует в этом опасность и не ошибается. Крис шагает к нему, и Чанёль успевает схватиться за край комода, когда их губы встречаются. Крис ладонями обхватывает его лицо, сжимает его и крепко, и трепетно, и целует так, как не целуют тех, кто безразличен. Его губы горькие от сомнений, дыхание прерывается отчаянием, и Чанёль каждым волоском на теле чувствует напряжение, которое сковывает его тело. — Не делайте этого, — шепчет он, когда Крис освобождает его волю. — Мы с тобой лишь люди, так давай ошибаться? — Крис облизывает губы. Глаз он не открывает и обжигает Чанёля своей близостью. — И кто же из нас ребенок? — Вот и узнаем. Давай? — Ничего не… — Ненавижу это слово. — Но это пра… — Чанёль снова не договаривает. Крис кусает его губу, и мысли путаются, теряют свою важность. Есть только они, красные стены и пьянящее чувство в груди. Чанёль знает, что дважды не ошибаются, и делает свой выбор. Он разжимает пальцы, которыми все еще держится за комод, и всем телом прижимается к Крису. Обнимает его за шею и целует по-настоящему. 7-8 июня, 2015