Горчит

Сасаки хмурится, поджимает губы и не хочет во всё это верить до отчаянной горечи где-то внутри него, которая вдруг почему-то решила вновь показать своё присутствие. Перед ним на круглом столике стоит чашка с ароматным кофе, приготовленным так умело прекрасной баристой из тёплого кафе, и Хайсе хочется надавать тумаков самому себе. Он не должен быть здесь. Зверь внутри него копошится, скребёт чёрными ногтями по холодному грязному полу, но впервые Сасаки не страшно и не хочется убежать. Всё это место дарит ему лишь тихое умиротворение, то самое, о котором он мог лишь мечтать, проклиная прошлого себя. Она подходит к нему. Он заглядывает в её глаза, наполненные тоской. Зверь затихает, скуля. Словно чувствуя поганую вину. — Вам не понравилось? — грустная бариста подходит, тревожно спрашивая, и так терпеливо дожидается ответа. — Что? Нет-нет, всё хорошо, — следователь отвечает слишком быстро, испуганно тараторит и делает первый глоток, показывая, что всё действительно хорошо. — Просто задумался, не переживайте, Киришима-сан. Тоука, кротко улыбнувшись ему, уходит к следующем посетителям, с завидным дружелюбием и утончённостью спрашивает у них заказы, и, когда он наблюдает за ней, что-то внутри распускается ноющей тоской, горчащей на вкус. Хайсе ненавидит себя за ложь. Потому что у него никогда не было всё хорошо, и, видимо, не будет, для него не осталось никакого спасительного билета тёплого счастья. На кончике языка горчит самый лучший кофе его жизни, Сасаки усмехается, делает второй и третий глотки, а потом в его голову что-то ударяет твёрдым молотком. Так, что не спастись. Какой именно жизни? Зверь почему-то улыбается. Впервые в жизни Хайсе видит, как прошлый он растягивает уголки губ в какой-то извиняющейся улыбке. Следователь не понимает абсолютно ничего, и это пугает до дрожи в коленях. Тот, кто наводил на него непередаваемый ужас, сейчас выглядит настолько сломленным, словно может от одного едва ощутимого касания рассыпаться на сожженные лепестки ликориса. Сасаки не знает, почему именно ликорис, просто этот цветок мёртвых слишком прочно засел в его голове идеальной ассоциацией его жизненной дороги. Хайсе ступает по дороге мертвецов, с которой ступить невозможно. Когда он приходит и пробует этот кофе в очередной раз, Зверь всё так же скулит, улыбается, забывает о существовании самого Хайсе и что-то шепчет одними губами самому себе. Сасаки не хочет его тревожить, но его ноющая тоска передаётся и следователю, словно они связаны одной прочной нитью. И Хайсе уверен: когда-нибудь она его начнёт душить. Вся эта ноющая тоска, любящая горчить чем-то неизвестным на губах, становится весьма привычным делом, следователь даже в шутку называет её своей пассией на вечер в уютном кафе, где есть удивительная хранительница, умеющая делать изумительный кофе, который горчит так, как должен. Послевкусие остаётся несмываемым осадком у него в голове. Всё было бы хорошо, будь Сасаки нормальным. Но когда он пробует кофе в десятый раз, в его сознании начинают появляться рваные обрывки прошлого, которое должно быть похороненным. Улыбающаяся девочка с заколкой-цветком. Мальчик с почти рыжими волосами. И Киришима Тоука, та самая хранительница-бариста из его фантазий, рассказывающих кротко так о его светлом будущем. Хайсе задыхается, Хайсе не понимает, что происходит, Хайсе почему-то снова плачет, залпом выпивает горячий обжигающий кофе, игнорируя соль-горечь, и думает, что вот сейчас-то действительно стоит уйти, исчезнуть, раствориться в толпе прохожих, чтобы Киришима-сан — Тоука-чан — не увидела, не узнала, осталась в прекрасном неведении. Зверь смотрит на него с каким-то чудовищным пониманием, выворачивающим без всякого сожаления наизнанку. Сасаки из последних сил держится. Послевкусие кофе остаётся во рту. Горчит. Невыносимо горчит. Как вся его проклятая жизнь. Правда бьёт его прямо в грудь, не жалея. Арима-сан вонзает кончик своего лучшего куинке в глаз Хайсе-который-был-тогда-другим. Но это, по правде говоря, ничего не меняет и совсем не спасает. Его жизнь рушится. Вся игра становится фальшивой, личная маска сгорает под какой-то странной верой в то, что всё будет хорошо, и это выходит ему боком. Хайсе оказывается не готовым к такому исходу событий. Спасает лишь то, что Зверь почему-то лишь скалится и выжидает. И тут Сасаки просыпается, выныривает из вод ночного кошмара, пытается собрать ртом спёртый воздух комнаты. Его бьёт мелкая дрожь, сердце колотится больной птицей, готовой к сломанной шее, он закрывает устало глаза и снова открывает, встречая непримечательный серый потолок своей комнаты. Хайсе сжимает кулаки до хруста костяшек — пора забыть дорогу в это кафе. Он даёт себе нерушимую клятву, вырезает в стенках сознания спасительные печати. Но на следующий день он снова видит эти тёмно-синие глаза, наполненные ноющей тоской. Клятва рушится. Печати смываются кислотой. Хайсе знает, он всё прекрасно знает: нужно как можно скорее забыть. Вот только вся проблема в том, что он не может не ходить сюда, не может не видеть тёплую хранительницу чего-то то ли ушедшего, то ли грядущего. Поначалу он не понимает, почему всё так, но потом приходит слишком лёгкое осознание — ноющая тоска в груди стала близким настолько, что не хочется избавляться, даже если это убьёт. Сасаки не хочет исчезать, но одновременно с этим понимает, что это, конечно же, случится. Именно поэтому ему так сильно хочется видеться с Киришимой-сан. Даже если эта ноющая тоска в глазах и улыбке похожа на его собственную. И Хайсе проклинает себя за такое глупое подлое желание. Горечь что-то шепчет ему на ухо вместо Зверя, который всё ещё молчит. «Фальшивость в генах». Хайсе с горечью усмехается. Потому что знает. Вкусный кофе, приготовленный Тоукой-чан, горчит точно так же, как и его ноющая тоска, притаившаяся в груди. Хайсе хочется ненавидеть хранительницу его мимолётного счастья. Хайсе впервые хочется умереть.