black-and-white.

Ты, Макс Колфилд, до неправильности правильная, изощренная, полная доброты. Смелостью хлещешь, фотографируешь всё, находишь краски в мире. Только жизнь у тебя монотонно серая, как стена бетонная, каменный монолит. И волнениям там нет места. Твоя камера служит тебе очками, чтобы видеть, жаль, в неё нельзя смотреть всегда. Ты странная, Макс Колфилд. Потому что смотришь. И видишь, что, наверное, в миллион раз важней, ведь вещи ценят больше взгляды, чем бездумное толкование. И Макс Колфилд – словно открытая книга с множеством иллюстраций, только совсем без слов. Может, поэтому тебя и неинтересно читать. А в его глазах просто буря. Ураган, свитый каждой частичкой ненависти по кускам и сметающий всё на своём пути. Резкий, буйный. И Нейтан Прескотт – тоже. А ты его пытаешься разгадать, развернуть страницы. Только вот совершаешь непозволительные ошибки. Потому что ты смотришь, но совсем не видишь. И твоя камера разбивается о реальность, когда он прижимает тебя к углу. И в лицо кричит, стекло разбивает, рассыпая осколками по тропам. Как безумный, злится он слишком резко, загоняет себя, пугается, тебя пытаясь испугать. Но ты смелая. И совершенно его не боишься. Только камеру жаль, и ты ему отвечаешь. – Ты ужасный, – проговаривает, глаза щуря и не боясь ни капли. – Ты потерялся, Нейтан. Как олень, замерший перед волком. Или бабочка, севшая на паука. И пока ты строишь из себя бесстрашного оленёнка, убегай лучше, убегай. Да беги, не оборачиваясь больше, а иначе сломаешься, сломанной будешь, как полароид. Только с Нейтаном не так просто. И эта буря смолкает, и приходит на смену ей великий земной потоп. У Макс Колфилд пустое сердце да полная голова. За секунду успеть – это успеть надо. И спасаешь кого или просто же убегаешь. Потому что порой, когда ноги несут подальше, ты себя спасти можешь, и это твоя задача. Только всё не спишь по ночам, и мысли обуревают. Нейтан Прескотт – пустота двухцветная, где страницы сшиты почти вручную, и словами лживыми исписана каждая из страниц. В красках чёрно-белых он мир построил, да так, как ты не смогла. Научился там жить. И выжил. Только с Нейтаном всё не так просто. Потому что правильно он неправильный, и он фальшью заманивает бабочек в свою сеть. Слишком смелая, шипит в лицо сквозь зубы. Прекрасно знаешь. Не понимаешь, разве? – Бабочек разрывают, – смеётся тихо, ударяя со всей силы в стены. – Разрывают, Макс, понимаешь? И заходится в этом приступе, пополам сгибаясь. Так всё просто, Колфилд, только стань на момент волком, что отгрызает лапу, попав в капкан. И беги. Пока не сможешь бежать больше. Спасай шкуру, ставшую тебе неродной. И чини раз за разом свой полароид, чтобы запечатлеть яркие краски мира. Чтобы больше ничто не казалось тебе бесцветным, чтобы пища приобретала вкус, а люди – лица. Потому что в той серости ты с ним уж слишком близко. Вдруг столкнётесь? Уже столкнулись. И успели убить всё живое внутри себя. Макс без сердца совсем, с полною головой, и бездумный, проросший чёрным уголёк в рёбрах. И руки тонкие, исцарапанные, хватает ладонями грубыми и срывается. Только глаза Макс холодные, заиневшие, и Нейтан Прескотт на секунду к ней примерзает, невольно, просто взглянув туда. А она проводит пальцами вниз по венам, берёт руки его и подносит к своим губам. И поцелуи бабочками садятся на раны, порезы, протяжные по рукам, примерзают. И полароид в их памяти делает чёрно-белый снимок.