I Wanna Be...

Когда на горизонте бледно-розовым маревом расплывается закат, а длинная стрелка на спидометре дешёвенького, но вполне практичного, уже видавшего виды Мустанга, купленного наспех у одного из тех мужичков, что со скупостью преданного автолюбителя до последнего оттягивают момент продажи своего агрегата, достигает отметки сто пятьдесят километров в час, Минхёку начинает казаться, что они вот-вот врежутся в ещё не до конца остывший кругляш небесного тела. Дорога ровная, без видимых прорех и тех глубоких колдобин, что как будто бы невзначай портят дно у дорогих машин и, по сути, только мешают наслаждаться всеми прелестями загородной скоростной езды. Только вот старенький красный Мустанг не дорогой ни разу и куплен, кстати, далеко не по инициативе Минхёка, которому денег вовсе не жаль, просто эта старушка выглядела настолько безнадёжной, что его фантазии едва ли хватало, чтобы поверить, что на этом ведре с гайками можно совершить кругосветное путешествие. Но то ли Хёк мыслил слишком примитивно и ограниченно, то ли волшебство вне Хогвартса действительно стало чем-то законным и само собой разумеющим, только вот невзрачный Мустанг вновь, словно по мановению волшебной палочки, превратился в хорошо отполированный спорткар, но раритетного строения. Только вот волшебства тут едва ли бы хватило на маленькое чайное блюдце и пару ловких рук, что от рождения были наделены какой-то воистину великолепной сноровкой. Минхёк прекрасно помнит тот момент, когда пару дней спустя после покупки машины, вновь заглядывает в гараж, где на месте привычного ржавого корыта уже стоял хорошо отреставрированный автомобиль. В тот момент челюсть Хёка непроизвольно отвисла на манер ворот, а глаза и вовсе грозились помахать хозяину на прощанье белым платочком и переехать на лоб. И так бы Минхёк и продолжил стоять, ошалело глядя на это чудо механики, если бы не торжествующий вопль и широченная улыбка от уха до уха, которую Хёк любовно называл «чеширский улыбон». – И ты это всё сам сделал? – Минхёк, всё ещё не веря своим глазам, подошёл к машине, аккуратно, словно боясь, что от прикосновений Мустанг, как и оптическая иллюзия, растворится в воздухе, дотронулся до его металла пальцами. Только вот ничего подобного с машиной не произошло, она так и осталась неподвижно стоять на месте, а вот у самого Хёка сердце ходуном заходило лишь от одного только касания к прохладной поверхности капота. – Да, сам, – гордо вздёрнув заострённый подбородок к потолку, провозгласил Юквон. – Нравится? – Да это же просто чудо! Признайся, Квон, ты все эти дни тут занимался чёрной магией? – Минхёк, уже не боясь подвохов с исчезновением, стал вдоль и поперёк осматривать, трогать и как-то слишком непристойно ощупывать преображенную машину, словно та была по-особенному хрупкой девушкой. И Ли уже почти добрался до внутренней части Мустанга, салона, где, несомненно, тоже не обошлось без проделок младшего, как его рвение было нежно и очень заискивающе пересечено теми самыми ловкими руками, что сейчас обхватили Хёка поперёк живота и притянули к себе. – Ага, я новый Гарри Поттер, который запрещает наглым маглам проникать без разрешения в эту чудную крошку в грязных кедах, – угрожающе, но совершенно беззлобно промурлыкал Ким на ушко Минхёку, прижимая его слишком худое тело ещё ближе к себе. – Я бы назвал тебя Волан-де-Мортом, но, боюсь, ты обидишься, – как будто бы задумчиво протянул Ли, чувствуя, как холодные квоновские пальцы по-хозяйски исследуют выступающие тазобедренные косточки под ослабленной резинкой штанов. Когда Квон ухитрился справиться с капризной пряжкой ремня, Хёк предпочёл не задумываться, ведь за этим маленьким чертёнком глаз да глаз нужен, а как тут уследишь, когда в действиях младшего так много желанного Минхёком соблазна. – Правильно думаешь, но, если хочешь, то можешь называть меня Тёмным Лордом. – Играя уже совсем не по правилам, Юквон стал кроткими поцелуями одаривать шею Минхёка и слишком уж распутно огибать пальцами каждый участок тела старшего. – Всё, что будет угодно моему повелителю, – Минхёк не стал сдерживаться, неловко разворачиваясь в объятиях Квона, он впился в его губы жадным поцелуем и, теперь уже полностью перехватив всю инициативу на себе, прижал блондина к ближайшей стене. Им уже не в первый раз приходилось заниматься сексом в гараже, где была лишь небольшая раскладушка, одно старое кожаное кресло, выброшенное за ненадобностью из дома, шкаф с книгами, который, кстати, сюда собственноручно притащил Юквон, собрав на полках только самую любимую литературу, и теперь ещё большую часть пространство стал занимать красных Мустанг. Гараж был старый, выкупленный у какого-то старикашки, который, кажется, провёл здесь целую вечность, а потому совсем и не удивительно, что пахло тут резиной, древностью, солёными огурцами и ещё немного ржавчиной, которую Ли все-таки однажды попытался залатать новенькими пластинами серебристого металла. Но, в общем-то, гараж так и оставался бы тоскливым пристанищем, без должного на то домашнего уюта и очага, если бы только частым гостем, а точнее постоянным поселенцем здесь не был бы с недавних пор прописан Ким Юквон собственной персоной. А как это получилось? Да просто на свете для Квона существовали две вещи, которые он ненавидел больше всего – учёбу и своих родителей. Нет, своих маменьку и папеньку он очень любил, только когда их чрезмерная забота смешивалась с ответственностью за счастливое будущее своего чада, то с мнением Юквона, так же, как и с его чувствами, никто и не думал считаться, наезжая, как он выражался, без повода и ещё раз без повода. Именно в такие моменты, когда отец непроизвольно начинал повышать голос, а мать сокрушённо качать головой и утирать фартуком слёзы с бледных щёк, Юквон, являясь главной мишенью для обсуждений и моралей, даже не собирая своих вещей, на пару дней уходил жить к Ли в гараж (переезжать в квартиру старшего он почему-то категорически отказывался), где для него были воссозданы, как он считал, все самые лучшие условия для проживания. Многочисленные книги, которые Квон самозабвенно перечитывал уже тысячу и первый раз, импровизированная кровать и, конечно же, Ли Минхёк – лучший друг, который уже давно по совместительству так же являлся ещё и любовником. С Минхёком они знакомы уже давно, не сказать, что с раннего детства, но тот приличный срок из продолжительных дней и ночей, который можно было бы оценивать в скопление десятка с копейками лет. Юквон привык относиться к Минхёку не просто как к другу, а как к старшему брату, который каким-то образом всегда оказывался рядом и готов был поддержать Кима, если даже не разговорами, то теми бесконечными часами, которые Юквон проводил за чтением книг, а Минхёк – за мелочами бытовой рутины. И Юквон, если честно, всегда завидовал взрослому Минхёку, у которого не было родителей – просто мальчик с детства был круглым сиротой, – но была та безграничная и по-своему прекрасная свобода счастливого человека. Но всегда, когда затевались подобные разговоры, где младший рассуждал о том, как хорошо жить одному, Минхёк лишь печально качал головой, а глаза заволакивала густая пелена из картинок тяжёлого детства. У Минхёка с рождения не было ни мамы, ни папы, даже родные дедушка и бабушка махнули на него рукой, словно тот был бездушной куклой, жизнью которого можно было и пренебречь. У Ли никогда не было нормальной жизни, своего дома, где на пороге бы его встречала с детства желаемая собака и мама, что подарила бы ему свои родные и такие нужные объятия. И лишь в мечтах его комнатка в детском доме, что он разделял с несколькими другими мальчишками, превращалась в то тёплое и уютное место, куда бы ему хотелось возвращаться. Может быть, именно по этой причине Минхёк часто витал в своих фантазиях, был замкнут и на вид совсем не казался дружелюбным. Может быть, именно по этой причине другие ребята из детского дома всегда обходили его стороной, считая странным и вообще каким-то инопланетным. Может быть, именно по этой причине ни одна из сотен семей так и не захотела усыновить маленького сироту… И до сих пор единственной загадкой небытия так и остаётся то, как неразговорчивый мальчик умудрился завести знакомство с таким взбалмошным Ким Юквоном, от которого почему-то всегда исходило слишком много того родного тепла и солнечного света, которого так не хватало Хёку в детстве. Ли уже и не вспомнит, как именно они с Кимом познакомились, и почему тот не обошёл его стороной, презрительно фыркнув вслед, как это делали многие другие ребята. Только именно после того переломного момента они стали самыми настоящими друзьями. И только потом Хёку на ум пришла одна простая и до боли очевидная истина – противоположности притягиваются. А не по годам серьёзны Минхёк действительно был полной противоположностью беспечному задире Юквону. И только вместе они дополняли друг друга и становились тем целым и нерушимым, что порождало в душе каждого из них светлое и до боли приятное чувство счастья. Минхёк был счастлив, потому что наконец-то в его жизни появился кто-то, кому до него было дело. – Блять, Юквон, ты хоть знаешь, который сейчас час? Три ночи, какого чёрта ты звонишь? – Нет, Минхёк вовсе не злился, просто тот факт, что буквально через несколько часов ему нужно было вставать на работу, и он, в общем-то, очень сильно хотел спать из всё тех же гастрономических соображений, даже такой родной голос на другом конце начинал выводить его из себя. – Хён, пожалуйста, приезжай скорее, – голос Юквона на том конце линии звучал с каким-то истерическим, почти что безысходным надрывом, так что даже этого тона и обращения «хён», которым младший чаще всего просто-напросто пренебрегал, было для Минхёка достаточно, чтобы почти моментально сорваться с места и начать искать заброшенные куда-то по случайности носки. – Что случилось? Юквон, в чём дело? Где ты? – Минхёк, будучи не в силах сдерживать своего волнения, начал поддаваться панике и громко кричать в трубку. Волнение за младшего было гораздо сильнее голоса совести, что иногда всячески любил повопить на тему ночи и вредных соседей, которые утром, несомненно, будут высказывать всё своё недовольство по поводу ночного кутежа прямо Минхёку в лицо. – Пожалуйста, быстрее, – последние слова были сказаны каким-то полушёпотом, но Минхёку и повторять дважды было не нужно. Наплевав на всё равно бесполезные сейчас носки, он пулей выскочил из дома, наспех лишь и по привычке закрыв дверь на замок. Сомневаться, где сейчас мог бы быть Квон, и не приходилось, хотя страх, что в гараже, от которого у Кима был собственный ключ, его могло бы попусту не оказаться, всё равно как-то неприятно высасывал из Минхёка все жизненные силы, отчего ноги буквально становились ватными. Все действия были рваными и нервными, руки тряслись, а время, казалось, и вовсе замедлило свой ход, потому что такси, которое обещало прибыть к дому Минхёка через десять минут, не появилось через пять, так что Ли, пренебрегая собственной логике, решил добежать до гаража на своих двоих. И только когда Ли, проклиная свои дерьмовые способности спринтера, наконец-таки оказался у своей цели, то ещё долго не мог сообразить, а где же, собственно, море крови и искалеченный до полусмерти Ким Юквон? Нет, Юквон был, впрочем, как и всегда, в неизменном кожаном кресле и с небольшим томиком стихов в руках, но все остальные спецэффекты, которые Минхёк уже успел себе понавыдумывать, почему-то так и не были найдены его зорким глазом. – Юкво-о-н, – протягивая гласные и всё ещё пытаясь восстановить дыхание, позвал Минхёк младшего, надеясь, что тот соизволит оторваться от такой увлекательной поэзии и успокоит расшатанные нервы старшего своими объяснениями. – О, Минхёк, а я тебя заждался, – как всегда жизнерадостно выдал Квон, растягивая губы в довольной улыбке. – Что случилось? – Кратко и как-то совсем непонимающе. – Ничего. – Как, совсем? – Совсем. – А что ещё тогда за звонки посреди ночи и слёзы? – Минхёк, видя, что младший откровенно издевается над ним, медленно начал выходить из себя. Если этот паршивец обманул меня и позвонил ради забавы, глаз ему на жопу натяну, с презрением думал Ли, тщательно обдумывая план своих действий. – Я хочу уехать, – безапелляционно заявил Юквон, откидывая потрёпанный томик в сторону. Сам же он подался всем телом вперёд, как бы пытаясь внушить таким образом Минхёку свою, как ему казалось, шикарную идею. – Ты издеваешься? Куда уехать, сейчас? Юквон, это не смешно, что за детские капризы, мы же договорились, что поедем отдыхать, как только ты закроешь все зачёты и сдашь сессию, а я как раз попрошу у начальника отпуск. – Терпению старшего наступал конец, и ему уже начало казаться, что он готов без зазрения совести отвесить младшему люлей за такое нахальство. Ну ведь не ребёнок уже… – Не сдам я никакую сессию, не закрою зачётов и домой больше не вернусь! – вдруг закричал Юквон, утыкаясь лицом в прижатые к груди колени. – Меня попёрли из университета, отец обещал выгнать из дома, если я в течение недели не восстановлюсь, а я не хочу туда возвращаться, не хочу там учиться, потому что этот чёртов физмат мне нахуй не сдался! Почему мною все командуют, почему все велят мне, что я должен делать? Почему я должен слушаться отца и становиться грёбаным рабом этих дурацких стен науки? Почему я должен изучать высшую математику, когда я нехера в ней не понимаю, почему должен становиться тем, кем быть не хочу? Почему, чёрт возьми, у меня нет права выбора? Я хочу быть свободным и счастливым, хочу делать только так, как нравится мне, а мне нравится читать, танцевать и даже петь. Мне нравится напиваться, гулять по ночным городам и крышам, заниматься сексом и просто быть рядом с тобой. Разве я о многом прошу? – Если сначала голос Юквона звучал уверенно, немного с надрывом и капелькой той самой истерики, что в роковые моменты обличает в каждом из нас слабину, то вот в конце голос Кима стих и утонул в тех самых мучительных выкриках, что порождают слёзы. Юквон плакал, громко, почти навзрыд, показывая Минхёку, что этот, как младший сам считал, взрослый и самостоятельный, немного упрямый и до непозволительного целеустремлённый парень с невероятной волей и силой духа, ломается изнутри, с каждой слезинкой выдавая в себе всё больше той детской незащищённости, которую Юквон всегда так старательно скрывал за фарфоровой маской уверенного в себе человека. Минхёку было больно смотреть на слёзы того, кто был ему дороже собственной жизни, которая без чеширского улыбона Квона была бы нелепой и бессмысленной, превращаясь лишь в жалкое существование. Именно так раньше не жил, а существовал Минхёк, каждый день поддаваясь течению и тому должному, что вынуждало его продолжать свой путь дальше. И если бы тогда Минхёк не встретил бы своё солнце, то его путь бы рисковал стать бесконечной дорогой, ведущей во мрак или к обрыву, где однажды бы и оборвалась жизнь Минхёка. И Ли пообещал себе, что завтра же утром они уедут отсюда далеко-далеко, где не будет страшных ссор Юквона с родителями, и той злосчастной повседневности, что портила бы им обоим жизнь. Минхёк пообещал себе, когда его пальцы забвенное перебирали выжженные краской волосы младшего, что мерно посапывал у него на коленях, лишь изредка елозя на ногах старшего, чтобы устроиться на них поудобнее, что он увезёт Юквона туда, где для них двоих не будет рамок, и где Юквон будет всегда улыбаться. И они уехали, на стареньком Мустанге, что лишь каким-то чудом, а точнее, благодаря квоновским ловким рукам, из ведра с гайками превратился в настоящий гоночный балид раритетного строения. Они уехали, сняв с банковского счёта Минхёка все деньги, но не забрав ни единой вещи из дома. Тем утром Минхёк так и не вышел на работу… Солнце уже давно скатилось за горизонт, а красный Мустанг так и не сбавил скорости, продолжая нестись по ровной шоссейной дороге, что лентой уходила куда-то вдаль и терялась на стыке двух горизонтов – линии неба и земли. Юквон вжимает педаль газа в пол, до самого предела, но по-прежнему держится уверенно, сосредоточив всё своё внимание на дороге, так что Минхёку можно было бы совсем не волноваться, что они смогут вылететь, как того хотел Юквон, за край Земли. Все радиостанции были давно оставлены где-то позади, в тех больших и бестолковых городах, откуда спицами торчат высокие башни небоскрёбов и телевизионных вышек. Вокруг же, на ближайшие несколько тысяч километров перед Юквоном и Минхёком расстилалась лишь серая дорога, широкие поля с высокой травой, из зелёных листьев которой выглядывали разноцветные точечки – цветы, и чёрные, манящие своей тайной леса. Из колонок на заднем сиденье доносился заезженный, но совсем не надоевший мотив излюбленного Квоном диска, который лишь по счастливой случайности был выхвачен со стеллажа в гараже предусмотрительным Минхёком. – Я устал, – вдруг через пару километров заявил Юквон, сбавляя скорость, которая после такой экстремальной поездки казалась слишком мизерной. – Тогда, может быть, давай я поведу? – Минхёк уже был готов выйти из салона и поменяться с Юквоном местами, только вот рука его была перехвачена на половине пути рукой младшего. – Нет, я не хочу ехать дальше, давай побудем здесь немного? – Минхёк с недоумением посмотрел на Юквона, в глазах которого появилась та самая мечтательная пелена, которая возникала у младшего лишь в моменты полной душевной гармонии. – Просто это моя любимая песня, – наконец сдался Юквон, томно выдохнув. А Минхёк, прислушавшись к мерным мотивам и распознав в них знакомые напевы «Arctic Monkeys”, согласно кивает. Юквон сделал звук погромче, так, что салон почти полностью наполнили биты музыки и ещё чего-то сладкого и тягучего. Эта сладость исходила из колонок, обволакивала каждую клеточку тела и приятно успокаивала, а ещё, если честно, немного возбуждала. – Я хочу быть свободным. С тобой. Сейчас. – По слогам чеканит Юквон, перебираясь на сиденье к Минхёку, который уже каким-то образом оказался в полулежащем положении. Не иначе, как этот чертёнок опять отвлёк внимание и сейчас бессовестно пользуется моим положением, думается Минхёку лишь секунду, потому что в следующее мгновение все мысли улетают сквозь приоткрытое окно со стороны водителя, ветром выхватывая с губ Минхёка протяжный стон, когда пальцами младший начинает считать выступающие позвонки Ли. Юквон целует мягко и протяжно, а ещё как-то слишком вкусно, чтобы устоять перед таким поцелуем и не ответить. Минхёк заводит руку за спину Юквона и, не разрывая зрительного контакта, стягивает с него футболку, которая моментально летит куда-то на заднее сиденье. Теперь уже Минхёк берёт инициативу в свои руки, покрывая поцелуями выступающие ключицы и тонкое сплетение синих венок на шее, что буквально просвечиваются сквозь бледную кожу. Ему нравится реакция, которую он вызывает у младшего, кончиками пальцев вырисовывая замысловатые узоры на спине. Юквон дёргается, потому что щекотно, щурит свои раскосые и немного подведённые черным карандашом глаза (ещё один обязательный атрибут, который пропагандирует в понимании Юквона свободу), а затем улыбается блаженно, промурлыкав зазывающим тоном какие-то пошлые штучки на ушко Минхёку. Но Ли уже привык к этим глазам, хоть и считает, что без подводки его мальчик выглядит намного красивее, привык к той похоти, что скрывают все эти слова, и тому возбуждению, что они вызывают. Минхек привык к тому, что его мальчик уже давно не ребёнок, хотя в свои двадцать он ещё и не считается совершеннолетним, но всё же… Он делает всё по-своему, свободно, именно так, как хотелось ему всегда, а Минхёк и не против, он лишь игриво проводит языком влажную дорожку на груди Кима, не забывая оставить небольшой засос где-то в районе предплечья. Несомненно, там останется след, который ещё долго будет напоминать всем, и Юквону в том числе, что его свобода всегда будет ограничена лишь желанием одного человека – Ли Минхёка. Но, впрочем, младший и не против полностью отдаться в рабство похотливых ручонок Хёка. И подтверждает он это протяжным стоном, после которого по-кошачьи выгибается в спине, а затем всем телом падает на старшего…