Я его люблю

Когда Джаред просыпается, он внезапно обнаруживает Дженсена сидящим за столом. Тот о чем-то думает, и думы его невеселы – это видно по легкой складке у него на лбу. Джареду тут же хочется разгладить ее – развеселить шуткой, отвлечь какой-то мелочью. В крайнем случае - подойти и стереть пальцем, надавливая небольно, чтобы от такой наглости Дженс просто рассмеялся, и складка ушла бы сама по себе в тот же миг. Джаред ничего не может поделать с той нежностью, которая разливается в нем – он уже давно смирился с этими приливами-отливами своих чувств. Ему трудно сдержать вздох - с Дженсеном вы будете каким угодно, но только не бесчувственным. Вы либо влюбитесь, либо… очень влюбитесь, и неизвестно, что страшнее. В обоих случаях больно дико. Вот он, к примеру, лежит себе, никого не трогает, притворяется спящим, а ему в этот момент… нехорошо. Он видит друга печальным. Эта печаль – необязательно что-то по-настоящему плохое, нет, совсем нет, судя по виду Дженса, даже вполне хорошее что-то, но при этом, несомненно и почему-то его печалящее. Джареду хочется знать, почему Дженсен проснулся раньше него, причину, по которой хорошее что-то его огорчило, и почему Дженс все еще ничего не рассказал. Очень хочется, но он молчит и притворяется. Придется притвориться и за завтраком, весело болтая обо всем с набитым ртом. Он лжет и ждет. Боже, похоже, это его девиз на всю жизнь – лгать и ждать. И надеяться, что этот высокомерный, скрытный ублюдок наконец-то расскажет ему обо всем. Черт возьми! Разве не так делали они всегда, а? От возмутительности происходящего Падалеки забывает об осторожности и фыркает сердито, громко. Дженсен тут же подходит к нему и спрашивает: проснулся? Джареду ничего не остается, как согласиться, он потягивается на кровати и обиженно частит: представляешь, этот новый ассистент мне так и не дал поковыряться в вещах. Мы должны закрыть, мы должны оставить, нам нельзя тут ничего трогать, нам нужно то, нам нельзя сё… Дженс усмехается – он знает, о чем речь. Успокаивающе тянет руку к волосам, мягко треплет по голове – ничего, солнце, будет тебе счастье. Джей улыбается: оно уже у меня есть, - и с веселым рыком бросается на Джена, валит на кровать, под себя - теплого, одетого в любимую серую рубашку – и, перекатывая в горле звонкое «ррррр», водит носом по шее и скулам. Дженсен на все это смеется, опять гладит по голове и легко целует в щеку. Говорит: пора, нам пора. Джареду жуть как не хочется, но он послушный мальчик, он такой дисциплинированный когда нужно, что практически сразу отрывается от бледной кожи, прикусывает за нижнюю губу на прощание и бежит в ванную. Дженсен все еще лежит, раскинув руки и машинально проводя пальцами по складкам простыни, словно это чьи-то волосы, – лаская. Думает о чем-то сосредоточенно. Потом расслабляется, и по лицу видно, что мысли обрывочны теперь и легки. Будничные они, эти мысли – завтрак, площадка, короткий пробег по сценарию, съемка. На обед они могут заскочить в маленький ресторанчик в двадцати минутах от работы, им обещали целых два часа перерыва. По пути захватить еды для дома и шляпу для Джареда. Вечером будет поздно. Дженсен никогда не думал, что вообще можно по этим поздним возвращениям скучать. Он их ненавидел. НЕНАВИДЕЛ. Да. Он вздыхает так, словно давно уже столетний старик и, слабо кряхтя, поднимается с кровати и заправляет ее – аккуратиста не убить, не отравить и не исправить! – ухмыляется Дженсен самому себе. Завтрак. Они умытые, одетые, оживленно говорят. Поели они быстро. Время еще есть, и они заболтались. Джаред прихлебывает кофе – торопливо и шумно, проливая его. Кофе стекает на подбородок, Джаред слизывает его, вытирает ладонью, не глядя, – как маленький. Дженсен смотрит на него – на руки и чашку, на подбородок и лоб, ощупывает взглядом плечи и локти. Дженсен хочет его запомнить. Таким запомнить. Сейчашным. Горло сдавливает горечь и это не кофе. Его мальчик сейчас такой красивый и свободный. Такой замечательный. Дженсен улыбается – широко и ярко, искренне. Он счастлив. Джаред сверкает на него глазами и зубами. Новое кофе плещется в чашке, выливается на стол. Он не может оторвать глаз от улыбки. Не может наглядеться на него который год. Никогда он не устанет на него смотреть, ждать его, слышать смех. Джареду кажется, что с каждым годом он становится только жаднее. Он – старый скряга, жалкий скупец. Он не растратит никогда все свои богатства. Он будет трясущимися руками отдавать вам медяки, а то и вовсе не даст. Но нет, не получится – Дженсен сам, без него, раздаст свои улыбки, взгляды да ласковые слова. И Джареду его не удержать. Но то, что дано ему, только ему - Джаред спрячет в тяжелые кованые сундуки в глухом подземелье. О-о, таких сокровищ у него немало за десять-то лет, но сейчас ему кажется, что их нет. Сейчас ему кажется - он бедняк. Самый настоящий банкрот. Ровный свет от широкой улыбки Дженсена – вот оно! Джаред пьет этот свет, пьянеет вдруг от голода и счастья. Нищий, увидевший клад, он находит улыбку или прикосновение, смех или запах, целые горы историй, залежи шуток, тонны сарказма, и тащит это в свои подземелья. Но однажды придя к тому же месту, находит клад снова. И снова. И снова тащит на своих могучих плечах Сизиф-Джаред свои монеты в глубь глубокую. Бесполезно: каждый раз перебирая в сундуках свои сокровища, он думает, что бедняк. Когда же касается волос Дженса, русые пряди – его золото. Но вот они пошли на вечере здороваться с разными людьми – и на миг то золото – труха и тлен. Джаред облегченно выдыхает только тогда, когда снова запускает свои загребущие пальцы в его волосы, под его рубашку, касается ими его лица и губ… Он так и живет – то богач, то бедняк. То счастлив, то голоден. Иногда и то, и другое. Иногда он спокоен. Недели или месяцы о Дженсе он совсем не думает. Ему кажется, что даже и не скучает. Но пройдет какое-то время – и он опять смотрит на Дженсена и не может отнять взгляда. Ненаглядный. Наконец-то он вспомнил слово, которым называли раньше любимых. Ты мой ненаглядный. Джаред обнимает Дженсена резким движением - крепко-крепко, слишком крепко. Эклз и удивлен, и недоволен - Джей любит обнимашки, но сейчас приедет машина, и им нужно идти. Воздуха уже не хватает. Дженс вырывается, одергивает рубашку и, мрачно поглядев, молча уходит. Джаред смеется. Эклз такой Эклз. *** Работы много, Джаред часто ошибается, рассеянный Дженсен в перерывах неразговорчив. Вот смеется сейчас Мишиным глупым шуткам, а мыслями – далеко. Падалеки выгибает бровь в подозрении – тайна Дженса связана с ним, иначе тот уже давным-давно бы все рассказал. И Джаред принимает решение сегодня же вечером вытрясти все секреты. Однако этого делать не приходится – Джен рассказывает все сам. *** Я люблю его, рассеянно и как-то неуверенно сказал в то утро Джаред, покачиваясь на носках и скорбно глядя в пол. Это давно не новость, хмыкнул тогда Миша, успокоившись, даже разочаровавшись. Эти двое опять про свое, а он-то думал, будет что-то поинтересней. Не волнуйся ты, будет вам одиннадцатый сезон, даже не сомневайся. Миша, как обычно, мгновенно улавливает настроение Джареда. - Откуда ты знаешь? А вдруг они решат, что…вдруг решат…- Падалеки переминается с ноги на ногу, откидывает поминутно нечесаную челку… Он выглядит сейчас нелепо, словно большой неуклюжий мишка, которого бросили, обидели и не пообещали конфет. Вдруг, вдруг, ворчливо повторяет Миша. - Чего трусишь? Никуда он не денется, твой Эклз, - ворчливость в голосе только усиливается, то ли потому что Миша перекладывает свои вещи снова и снова, пытаясь добиться порядка, то ли потому, что ему до зеленых человечков надоело все это – эти сопли про Джареда, эти сопли про Эклза. - Это если продлят, никуда не денется, ну а если закроют… - грустно озвучивает бедолага мысли, уже давно намозолившие самые думательные части мозга. - Даже если закроют, он останется рядом, ты же знаешь. Это Эклз – он по-другому не может, - Коллинз все же утешает большого ребенка. Ласка и сочувствие проступают в его мягком голосе, за что Джаред ему благодарен. Он знает: это нечестно и очень по-детски – хотеть оставить Эклза себе, также он уверен, что не имеет права лишать друга будущего, и вообще давно решил отпустить, куда бы ни позвала того судьба. Да только не знал Падалеки до этой минуты, что все людские мысли, и ожидания, и силы – ничто перед иррациональным страхом потери - таким глубоким, что трудно думать, трудно не бояться... А ведь Джа трусом не был – жадиной эгоистичной был, а трусом – никогда. *** Два часа обещанных перерыва, в-е-е-ечные колебания Джея по поводу шляпы, на что Дженсен закатывает свои прекрасные глаза снова и снова, съемки-съемки-съемки и… дом. Мальчик прыгает, как щенок: - Ты что, это же сам Пол Макгиган*! Он снимал «Шерлока» и «Одержимость»! А помнишь его «Слевина»? Помнишь? Как можно отказаться от него по доброй воле? - Да я и не отказываю ему пока, просто беру время подумать. - Да что тут думать – соглашайся и все! Работать с ним – это точно обеспечить себя фильмом, за который не будет стыдно. - Мне и за нас не стыдно, знаешь ли…. – усмехается Дженсен. - Ну да, но ты понял, о чем я. От такого шанса нос не воротят, чувак. - Да знаю я, ты, что же, думаешь, я этого не понимаю? Просто… - Дженсен мнется. - Что? Просто что? - Просто съемки растягиваются на год и будут проходить в самой Шотландии**, вот что, – Эклз вопросительно вскидывает глаза на друга, лицо которого почти сразу преображается из детски-восторженного в озадаченное и расстроенное: - В Шотландии? Год? Дженсен невольно смеется тому, как смешно вытягиваются щеки Джареда при этом. -Да, год, – мягкость, свойственная Эклзу только в общении с дочкой и Джеем, как обычно, не изменяет ему, а вот выдержка… кончается. - Но это же так далеко и так долго… - бормочет, понурив голову, Джаред. - Не очень далеко и не так уж долго, - приободряет его Дженсен, внутренне ликуя, - не удержал собственническую радость, не смог. - А как же я? – задает свой такой ожидаемый жалобный вопрос Падалеки. - А ты будешь приезжать на каникулы, – неуверенная улыбка трогает губы. – И я буду приезжать на каникулы к тебе. - А, да… Конечно… - поникшая голова вроде соглашается. Но так и не веселеет. Дженсену так хочется протянуть руку и дотронуться до Джея, погладить плечо или потрепать по пушистым волосам, но он сдерживается и отворачивается к каким-то вещам на подоконнике. Джей молчит. Он прав – о чем говорить? Если все, то все, а двигаться вперед надо…Дженсен выстраивает в ряд книги и горшки. Джаред, он… он всегда был слишком ценен, слишком дорог, чтобы когда-либо задумываться о другом исходе по-настоящему. Каждый раз они ждали закрытия с замиранием сердца, но при этом оставались несерьезными, шутили, потому что верили. А сейчас, в этот - именно этот - год нужно выбирать… Подошел - внезапный, порывистый, как всегда, - обнял сзади ручищами, зашептал: - Не уезжай, Дженс, так далеко не надо, мы найдем что-нибудь еще… А сам уже губами от уха по шее водит, зажмурившись испуганно, и уже нет в этом касании ничего братского такого – совсем нет. И Дженсен сам не знает – хорошо это или плохо – так зависеть от одного человека, от его воли – а если б Джаред сказал – да, дружище, поезжай, скучать буду, но не умру, мол? Что тогда делал бы несчастный Дженсен, идя на поводу у своих чувств, все еще старательно отыскивая во внешнем мире оправдания своим поступкам? Не уехал – Джаред просил? Сингер сотоварищи на новый проект уговаривал? Не успел на финальный кастинг к Макгигану – потому что занят был слишком? Какое оправдание он найдет теперь? Жалкая ты сволочь, эх ты, Эклз, – удрученно думает Дженсен, счастливо мерцая глазами в сумерках, ресницами пушистыми тень наводя на лицо, и медленно тает под нестерпимо горячими и даже колючими поцелуями… *** Они тогда все шутили и смеялись. «Я скучный», - говорит Эклз. «Он, и правда, скучный», - как секрет, тихо выдает Джаред. Дженсен нарочито удивлялся и оглядывался. Все хохотали, конечно. И говорили-говорили, продолжали отвечать на вопросы – Сара, Миша, Крипке, даже Бен Эдлунд. Джаред же тогда – черт его дернул или просто стало невмоготу? – сел, расставив ноги, - подтягивал он ремень, как же! – и… коленкой в дженсово колено уперся. Дженс тогда очень спокойно сидел, и на это только голову склонил, Джею почудилось, удивился, но лицо не изменилось, только ногу не отодвинул ведь, хитрющий, коварный, соблазнительный… А потом тот его в туалет затащил. - Коленки! Коленки, твои коленки! – почти кричал ему возбужденный Дженсен и впивался поцелуем в губы, не видя и не слыша ничего вокруг. Джаред сразу поддался, обхватил руками-ногами-языком, приник телом к телу, так хотелось, сам не догадывался, насколько. …Дженс был в тот день такой красивый-красивый, что у Джареда не только от поцелуев воздуха нет, - он просто забывает про кислород, когда смотрит на Дженсена - аккуратно подстриженного, в костюме, родного, довольного жизнью, веселого... Красивей людей не видел, в который раз думает он. И это все мое, мне досталось каким-то чудом, везет счастливчику Джареду, ох, везет. И закрепляя это везение, Падалеки обнимает свою драгоценность, демонстрирует снова свою благодарность Купидону сладкими, влюбленными поцелуями… А потом они пошли на интервью. Сначала Джаред, потом Дженсен. И Падалеки помнит, как строго отчитывал его наедине Эклз за слишком громкий голос, хотя сам же на интервью даже не пытался его приструнить, только ближе к журналистам придвигался и ухо наклонял. Джаред тогда ничего не ответил – знал, что будет всегда громким, а Дженс всегда будет терпеть. И только поцеловал его. В тот уголок губ, что еще кривился в разговоре, в тот, которым Эклз совсем недавно сам его в кабинке страстно целовал, зажегшись от касания длинным джеевым коленом… *** Дженсен шепчет тихо, едва слышно, и Джаред ловит легкие движения в темноте. Джей говорит: ты все? или нет? Дженсен смущенно смеется - его тихий смех греет щеку Джареда - поднимает глаза: - Я чувствую себя девственницей в первую брачную ночь, Падалеки, а ты… - А я похож на нетерпеливого жениха, который сейчас умрет от жажды и любви. Дженс опять смеется, но смущение из голоса уходит. - Ты ни разу в жизни от любви еще не умирал. - А сейчас умираю. - Ой бедненький, пожалел бы тебя, да только как-то странно жалеть такого… Черт! – внезапно чертыхается Дженсен вслух так, что Джей вздрагивает. - Что случилось? - Да сам дурак. Наткнулся на что-то. Больно… Джаред волнуется, тянет руки: -Дженс… - Все в порядке. Правда. Я сейчас, - обещает торопливо Дженсен. Когда еще удастся получить этого придурка целиком и полностью в собственное владение? Дженсен не сдастся просто так. Однажды он это сделал, и Джаред ушел. Больше такого не будет. Пусть он его возненавидит даже, но Эклз никогда - вы слышите, люди? - никогда его не отпустит. Великие наполеоновские планы они оставляют за дверью. Кучу работы хорошей и разной – тоже. Все чудеса и богатства мира, все его краски и соблазны – там, за пределами этой комнаты. У них есть эта ночь - смутный шорох простыней, неясный гул ветра, редкий шепот и поцелуи… И этой ночью, когда Джаред снова пылкий, снова - ЕГО, тонкие, угловатые звезды, идущие от сердца Дженсена к звездам всей Вселенной, сияют ярче и еще упрямей, чем обычно. *** Со стороны покажется, что Дженсу все равно, но всем известно, что это не так. Дженсен хороший актер, но не настолько, да и настоящее чувство скрыть не удавалось еще никому. Поэтому все в курсе, но тщательно делают вид, что ничего не происходит, и при этом не забывают вслух и про себя восхищаться выдержкой Дженсена. Пока они притворяются, Дженсен и себе может солгать, что он хороший актер. Нет, правда, он знает, что Оскара ему не получить никогда – потому что его лучшая роль остается за кадром. И останется там навсегда. Так что он сам себе вручает Оскара каждый раз, когда не дотрагивается до Джареда, и почти каждый раз, когда на него смотрит – заготовил он давно покровительственный и добродушный взгляд старшего брата, всегда способного на язвительные замечания и мелкую заботу. Только не всегда так было. Да. Однажды на конвенции Сингер сказал: «Я тогда, уже при первой сцене, подумал, что что-то происходит между этими двумя». - Да? – удивлялся искренне Джаред. - Неужели? Что, правда, было что-то заметно? – деланно удивляясь и смеясь, спрашивал Дженсен. Еле удерживал лицо - ревность проступала в глазах и движениях, он знал, что все чертовски заметно, но ничего не мог поделать – так она обжигала. Черт! Да знает он, что у него жена! Сто лет знает и принимает это. Правда, он принял это, смирился, привык. Честно, привык!! Хуже было, только когда Джаред «ушел». Перестали они… «встречаться». Говорил тот все время о своей любимой женушке, никому сомнений не оставил в своей любви, а самое ужасное – и Дженсена в ней убедил, так, что Эклз убрался с дороги, и не просто отошел в сторону, а сбежал под венец поскорее. Но все равно женился позже этого негодяя. До сих пор еще ноет глупое сердце, до сих пор винит себя гордый Эклз за романтичные свои мечты оставаться единственным для того, кто был лишь лучшим другом. *** Тогда, в тот день, Джаред впервые сказал ему, что скучал, а Дженсен дар речи потерял, а потом… а потом поцеловал – как никогда раньше – с безмерной нежностью. Так что настал черед Джареда терять дыхание. Дженс ведь всегда утихомиривает это в себе, держит, не выпуская надолго, – всю эту нежность. Только глазами своими невозможными выдает всегда, светом неописуемым лучится весь, когда смотрит. Вот и сейчас в полумраке Джаред снова видит эту ласку, неизбывный и такой уязвимый свет. Наверное, этот ненасытный Горлум внутри счастлив, как никогда. Сам же Джаред просто боится. И потому, зажмурившись, наклоняется вниз, попадая не туда, и наконец, под тихий смех Эклза, находит губами ароматный висок, пухлые губы – наощупь, вслепую, боясь разбогатеть и потерять в один миг… *** Время бежит, работа кипит, наступает зима. Сквозь веселье и суету рождества и нового года они встречаются острыми взглядами, локтями, носятся повсюду наперегонки, гогочут как гуси, много говорят, много пьют и пытаются забыть о разлуке. Ждут одиннадцатого января как второго пришествия. Горечь и одновременно счастье недоверчивыми, хрупкими, непозволительно знакомыми цветами расцветают в глубине их глаз. Режиссеры и продюсеры бегают вокруг, разводят бурную деятельность. Актеры же ходят толпами, больше прежнего взбудоражены, работать по-человечески им совсем не хочется, только веселиться или отсыпаться, спрятавшись за журналом в случайном кресле. Джеи – не исключение. *** Утром они, это странно, скованны и смущены. Дженсен суетливо собирается, быстро расчесывает голову – сегодня только он, у Падалеки, заразы, - выходной. Дженсен опять нервный. Парадокс, он, когда нервный, еще краше становится, думает с нежностью Падалеки. Тот же натягивает ботинки и тихо ворчит о чем-то. Но тут Джей внезапно, вот честно, не ждал, вспомнил вдруг, как молчал Дженсен о детективе, как в одиночку решал, почти решил, почти уехал… Разозлился. - И ты так легко уходишь? – шутливый тон Джея такой же настоящий, как и Санта-Клаус у них на Рождество. - Может, потому, что ты так легко отпускаешь? - резкий поворот головы, независимый блеск в глазах. Ну уж нет, рычит Джаред и роняет на кровать, мнет рубашку собою, перекрывает кислород жгучим поцелуем. Дженсен слегка ошарашен, но, безусловно, доволен. Недовольные люди так не целуются. *** В тот день они матч смотрели. Джей был пьян и вымотан донельзя. Оттого его глаза были совершенно стеклянными. Не поверите, но Дженсен абсолютно, совсем, непростительно не помнит, что же это был за матч. Кажется, они втроем тогда здорово напились. А может, нет. Неважно. Важно то, что они все же дождались. *** «Одиннадцатому сезону быть», - слова эти почти так же прекрасны, как и заветные три, что услышал Дженсен, проходя мимо Мишиной комнаты в тот день. Почти джаредовым движением он разминает шею, и, насвистывая «Тимьян», направляется на площадку. - Парни, встали сюда! - Принесите стулья! - Свет! Где освещение? - Ну что поехали? Мотор! - Жизнь кипит в привычном ритме, а Эклз? – хлопает по плечу Сингер, статисты, пробегая стайками, восторженно здороваются, Дженсен вежлив и улыбчив. Миша и Джаред как обычно перебрасываются словами, активно жестикулируя. - Ну что, Падалеки, все планы снова в силе, снова твой мир стоит на своем, положенном ему, месте?- усмехается Миша. - Ха-ха-ха, как смешно, Миша. Да, я, черт возьми, рад, что у меня будет в следующем году работа. - Ой, знаю я тебя, ты совсем другому радуешься, лицемер. - Ой, Коллинз, знаю я тебя, напридумаешь чего нет, выдумщик. Миша препирается и отрицает, Джей непривычно шипит и потом вполне предсказуемо гогочет. Они смешная парочка – длинный, веселый Джаред и ссутулившийся, витающий в облаках Миша. Дженсен задумчиво молчит. - Я вот недавно у тебя спор выиграл, так что ты мне тут не выступай. - Опять ты за свое, спорщик. Все равно я выиграю в этот раз. Эклз не знает о чем спор. Ему сейчас любой спор нипочем. Все невозможное сейчас возможно. Даже двенадцатый сезон, смеется он про себя своей наглости. *** Сегодня Сингер сказал, что новый проект - фикция, а были только слова и обещания, чтобы их удержать и не потерять из виду. Дженсен свой, тысячу раз мысленно сформулированный, ответ так и не дал - шотландцы сами позвонили, сказав: вас продлили же, так что другого на ту роль прочат. Без обид, мол, без претензий. Какие тут обиды. Они идут неспешно, ведь рабочий день закончен. Небо угасает понемногу, и воздух холодный и прозрачный. Дышится легко. Слышны еще звуки закрывающихся дверей, голосов, прощающихся друг с другом до следующего дня. Это не в последний раз. И Дженсу кажется сейчас, что сам Пол Макгиган, из-под очков улыбнувшись лукаво, принял бы его отказ без лишних вопросов, лишь услышав от Эклза старое как мир, простое и неизбежное «Я его люблю»...