Как-то всё случайно это получилось.

Много времени прошло. Много. Очень. И если Литва вдруг скажет, что не соскучился, он будет нагло и бесстыдно врать. Скучал. Очень. Они нормально не разговаривали, фактически, с последнего раздела Речи Посполитой. Да и попрощаться они тогда толком не успели. А сейчас... Сейчас Феликс придёт к нему домой. Просто так. Неожиданно, Литва едва успевает сориентироваться, сбегать в магазин и купить что-нибудь съедобное, чтобы хотя бы не с пустыми руками встречать старого друга. По дороге в магазин и обратно он с беспокойством думал о том, что случись это раньше, он был бы намного более взволнован. Взволнован, рад до неприличия, с неземным счастьем слушал бы необидные реплики Польши по этому поводу. Прошло довольно много времени. Нет. Прошло действительно много времени. Торис приходит домой, разбирает продукты, чтобы потом снова вытащить их, ждёт Польшу. Ждёт недолго. Если не смотреть внимательно, можно сказать, что Польша почти не изменился. Лоринайтис и сам понял это далеко не сразу. Конечно, времена меняются, мода меняется, меняется разговорная речь и всё такое, но чего-то явно не было. Ну да. Осознание приходит не сразу, но оно всё же приходит, не щадя головы бедного литвоца. Поляк для него всегда был его особым, личным солнцем. Солнце невозможно контролировать, невозможно заставить его светить ярче или наоборот сделать его свет более тусклым. Так и Феликс: всегда светлый, радостный, даже постоянные капризы всегда составляли очень значимую часть этого света. И сейчас это солнце светило почти так же, пусть и чуть более сдержанно Сначала говорить совсем не о чем, так всегда бывает при встрече после долгой разлуки. Потом поляк, будто из воздуха, достаёт бутылку водки. Литва почти не пьёт, не то чтобы исключительно по праздникам, но он делает это очень редко. Но этому светлому и родному "Лит" он не может противиться — уже сидя в гостиной он послушно опрокидывает в себя стопку. Потом вторую, через довольно большой промежуток времени третью. Сначала спирт жутко дерёт горло, потом голова начинает немного кружиться и удерживать равновесие становится чуть сложнее. Польша лежит головой на коленях литовца и говорит, говорит, говорит... И слушать его так приятно-приятно, и голос у него такой родной, светлый, тёплый, как раньше. Действие алкоголя ещё никогда не было таким приятным. И тут Феликс внезапно переходит на родной польский. Почти всё действие алкоголя испаряется, будто его и не было, от внезапного испуга, и Торис с ужасом осознаёт, что не понимает почти ничего из того, что говорит поляк. Литва судорожно копается в ленивом механизме своей памяти, выуживает оттуда какие-то частые бытовые слова и фразы, редкие существительные и глаголы, но ничего из того, что мог бы говорить Лукашевич. А Польша говорит, говорит на своём родном языке, он совсем не смотрит на перепуганное лицо друга, он смотрит куда-то сквозь потолок. Голос у него пугающий — немного безумный, быстрый, отчужденный, чуть подрагивающий с потоком слов. На ресницах поляка вдруг появляются слёзы, в следующее мгновение уже обильно бегущие по щекам, а он всё, говорит, голос уже почти полностью охрип, а из-за солёной пелены на глазах уже почти ничего не видно. "...а Я люблю, тебя, Лит..." Сил уже нет, и Польша замолкает. Очень хочется спать. Спать вот так, положив голову Литве на колени. Он и засыпает, пока есть такая возможность. А Литва и не знает что делать.