***
Идея пригласить на королевский прием Меламори нравилась мне все больше и больше. Эта милая маленькая леди по неизвестной причине меня боялась. Я считал, что на самом деле не так ужасен, как она себе вообразила, и избавить ее от страха можно очень легко — просто познакомиться ближе. Прием же был идеальным местом для первого шага в этом направлении: вроде как официальное мероприятие, но я рассчитывал на то, что, расслабившись на празднике, леди станет ко мне благосклоннее. Нужно было только самому не ударить в грязь лицом. И вот с этим как раз намечались проблемы. В королевских дворцах мне бывать не доводилось, поэтому я понятия не имел, как вести себя на приемах у коронованных особ. Конечно, я предупредил Джуффина о своих варварских манерах, но производить впечатление дремучего дикаря в обществе Меламори было бы стратегически неправильно и вообще не хотелось. Впервые в жизни я жалел о том, что не умею танцевать. Танцы решили бы несколько проблем одним махом: во-первых, они были отличным ответом на вопрос, чем на приеме заниматься, во-вторых, они позволяли избежать общения с гостями, чью утонченность мои манеры могли бы задеть, а в-третьих, они обеспечили бы тесное и совершенно законное взаимодействие с Меламори. Самая осторожная женщина не станет шарахаться от прикосновений мужчины, если того требует танец. Я огорченно вздохнул. Мечты мечтами, но научиться танцевать за три дня я никак не мог. Я даже дошел до размышлений о том, не практикует ли кто-нибудь в Ехо систему частного преподавания, но вскоре отмел эту мысль. Наверное, в этом городе мог найтись человек, который давал бы что-то наподобие индивидуальных уроков танца, но если к такому человеку заявится грозный сэр Макс, то вряд ли можно рассчитывать на продуктивный результат. Нет, отказать-то мне вряд ли отказали бы. Но я сомневался в эффективности обучения, в процессе которого учитель будет шугаться и без того стесняющегося ученика. Сомнений в том, что я буду стесняться, не было никаких: при слове «танцы», произнесенном в моем присутствии, я автоматически начинал чувствовать себя бревном повышенной твердости. — Тебя что-то беспокоит, Макс? — Да, я танцевать не умею, — буркнул я. И сообразил, что вопрос прозвучал за пределами черепной коробки. Растерянно оглянувшись, я увидел Шурфа Лонли-Локли, который бесшумно появился в Зале общей работы. Я-то думал, что все давно разбежались по домам: в Ехо приближалась ночь, а я по традиции сторожил территорию Тайного сыска. — Разве стоит из-за этого беспокоиться? — удивился Шурф. — Научиться танцевать несложно. Я недоверчиво на него посмотрел. Мне всегда казалось, что люди неспроста учатся танцевать с детства и годами занимаются этим видом самоистязания. Но Шурф сказал так, как будто это было не сложнее, чем складывать два и два. — А ты умеешь? — Конечно. Я понурился. Забыл же, с кем разговариваю. Естественно, Шурф умел. Танцевать он умел, петь он умел. Хотел бы я знать, существует ли что-то, чего он не умеет или о чем не знает. Небось танцует он так же шикарно, как и поет. Я слабо улыбнулся, вспомнив его серенаду под своими окнами. Она была разрывом всех шаблонов: я никак не ожидал, что в один прекрасный день очень необычный мужчина с божественным голосом будет петь мне — мне! — серенаду. Будь я девушкой, немедленно растаял бы и влюбился в него. Вот бы ему давать частные уроки — от желающих отбоя бы не было. К тому же с ним спокойно; наверное, будь он учителем танцев, я забыл бы даже о стеснении. Все равно ему безразлично, в чем именно заключается несовершенство находящегося перед ним существа — в чем-то да заключается. На фоне такого равнодушия и сам забываешь о том, что своих недостатков полагается стесняться. — Жаль, что ты не можешь меня научить, — вздохнул я. — Кто тебе сказал, что не могу? — удивленно спросил он. Я озадаченно на него взглянул. Шурф смотрел непонимающе, мол, глупое какое предположение. Постойте-ка, он это серьезно? — Ты хочешь сказать, что можешь научить меня танцевать? — Могу, конечно. У тебя подвижное, гибкое тело, необходимые для обучения слова тебе хорошо известны. Не нахожу в этом ничего трудного. От такой вопиющей практичности я растерялся окончательно. — Я, вообще-то… Тут Джуффин сказал, что мне позарез нужно явиться к королю на прием, и я подумал, что хорошо бы на таком мероприятии уметь танцевать. Но прием через три дня, и вряд ли мы успеем… — За три дня вполне можно научиться танцевать, Макс. Если начать немедленно. — Немедленно — это как? — Слово «немедленно», согласно толковому словарю, означает «в данный момент», «сию минуту», «непосредственно сейчас», то есть предполагает очень незначительный промежуток времени между высказыванием намерения и воплощением его в жизнь. Наверное, вид у меня был очень глупый, потому что Шурф вышел на середину Зала общей работы и сказал: — Здесь будет удобней. У окна места недостаточно. — Но ведь поздно уже. Тебя же дома ждут, — сказал я, осознавая наконец, что «немедленно» в устах Шурфа означает именно то, что он озвучил. — Никто меня там не ждет, — пожал плечами он.***
— Насколько я понимаю, ты хотел бы научиться танцевать хейнлайни? — спросил Шурф, когда я растерянно остановился напротив него. — Что? — не понял я. — Хейнлайни. Макс, неужели тебе до такой степени неинтересна окружающая действительность, что ты не знаешь название самого известного танца? — Я знаю вальс. И, вообще-то, думал, что ты меня ему научишь. — Вальс? Никогда не слышал. Это танец Пустых Земель? Черт, я же у нас варвар! Любопытно, что я вечно забывал об этом именно в обществе Шурфа. Вот что значит Истина: даже врать ей толково не получается. Хотя сейчас сравнение себя с варваром соответствовало действительности. — Да, он распространен в наших племенах. Люди ходят парами по кругу, а музыка плавная такая, каждому дикарю известна, — объяснил я и попытался напеть, изо всех сил восстанавливая в голове вальсы Штрауса. Поскольку мой опыт пения ограничивался новогодней песенкой в хоре в третьем классе, получилось не то чтобы хорошо. Но Шурф слушал так сосредоточенно, как будто я исполнял сложнейший романс. — Исходя из озвученного ритма, музыка должна быть похожа на хейнлайни. Вероятно, вальс — ваша местная разновидность этого танца, что в значительной мере упрощает задачу. Хейнлайни — наиболее распространенный танец в Соединенном Королевстве. Его можно танцевать бесконечно долго без значительного напряжения, поэтому именно он чаще всего исполняется на танцевальных вечерах. Разумеется, случаются исключения, но о них обычно предупреждают гостей заранее, чтобы не знающие других танцев люди не чувствовали дискомфорта. Для исполнения хейнлайни человеку нужна пара. Это является основной причиной популярности танца, поскольку танцующие имеют возможность пригласить симпатичного им человека — знакомого или незнакомого — и пообщаться с ним. Хейнлайни представляет собой движение по прямой линии в сторону с востока на запад и с запада на восток в пределах танцевального пространства. Позиция ног всегда одинакова, позиция рук может меняться. Зависит она от степени твоего знакомства с человеком. Например, если ты видишь этого человека впервые, тебе достаточно коснуться его локтевого сгиба. Попросту говоря, ты кладешь обе ладони на его локти. Дай мне руку. Я протянул Шурфу руку, лихорадочно пытаясь уложить в голове полученную информацию. Неудобно попадать в другие Миры: сначала в одежде разбирайся, потом — в географии, теперь вообще какая-то смесь социологии с культурологией началась. Шурф между тем бережно положил свои лапищи чуть выше моих локтей. — Сделай так же. Я взялся за его локти, ощущая нелепость происходящего. Все-таки учиться танцам в тридцать с лишним лет у другого мужчины чрезвычайно странно. — Теперь тебе нужно встать так, чтобы твоя левая нога оказалась слева от ног партнера, а правая нога — между его ног. Фраза прозвучала двусмысленно, и я неожиданно смутился. На деле все оказалось куда безобиднее: моя правая ступня оказалась между ступнями Шурфа, а левая — слева от него. Но я все равно чувствовал себя неуютно. Расплывчатые ассоциации, крутившиеся в голове, не позволяли воспринимать его как учителя; я отчетливо понимал, что рядом со мной находится мужчина. И находится он ближе, чем следовало бы находиться мужчине. Но чего я ждал, в конце концов? Что он будет сидеть на столе и командовать, а я буду танцевать со шваброй? Если в этом Мире водятся швабры. Мысль о швабрах расслабила. Он же просто учит меня танцевать. — Теперь ты должен переставить левую ногу одновременно с правой ногой партнера влево. Влево — с твоей позиции. Партнер переставляет ее вправо. Я неуверенно оторвал ступню от пола и попытался переместить ее одновременно с Шурфом. Одновременно не получилось, но Шурф, кажется, ничего другого не ожидал. — Теперь то же самое правой. Через час я пришел к выводу, что переставлять ноги — одно из сложнейших занятий на свете. Никакие поимки монстров не могли сравниться с концентрацией, которая требовалась для того, чтобы поднять ногу одновременно с Шурфом. Про то, чтобы поставить ее одновременно с ним, я вообще молчу. Все это время мы просто передвигались черепашьим темпом от одной стены к другой, я сопел от напряжения и пытался не запутаться в ногах. А их внезапно стало чрезмерно много. Даже если брать в расчет только мои. — Грешные Магистры, это невозможно! — вознегодовал я, когда у меня начало рябить в глазах от мельтешения серебристых узоров на его сапогах и драконьих морд — на моих. — Ты просто очень сильно напрягаешься. Расслабь мышцы и дыши ровнее. Зато я в полной мере оценил запасы терпения Шурфа. Не представляю, что сделал бы с идиотом-собой на его месте. Идиотом, который не умел отличать верх от низа, восток от запада, дверь от окна, не понимал простейших слов и постоянно спотыкался на ровном месте. Я бы его убил, сжег, утопил и четвертовал к чертовой матери. По крайней мере, пару раз точно спросил бы, как он умудрился дожить до своих лет и сохранить на плечах свою бесполезную голову. Шурф же не то что нетерпения ни разу не проявил — он вел себя как человек, для которого обучение феерического балбеса танцам в два часа ночи было приятнейшим из занятий. — Макс, не нужно так отчаянно за меня держаться. Ты ведь не тонешь. — Прости, — я слегка отпустил его руки, в которые действительно вцепился до побеления костяшек. — У меня такое ощущение, что тону. А ты похож на спасательный круг. — На что? — Это такая штука, которая позволяет удержаться на плаву, дикари часто используют, — вздохнул я, чувствуя, что начинаю уставать нести ему эту чушь про Пустые Земли. — Я хотел сказать, что ты замечательно меня поддерживаешь. Вместо того чтобы ругаться. — Ты такие удивительные вещи говоришь, Макс. По какому поводу я должен тебя ругать? Ты ведь учишься. Еще через полчаса мой мозг объявил, что дальше так продолжаться не может. И в знак забастовки перестал различать слова «правая» и «левая». Как выяснилось, без этих слов разбираться в своих ногах я не умел. Как раньше управлялся, не диктуя мышцам, какую ногу переставлять, — загадка. И, когда на мысленную команду «правая» поднялась левая нога, я запаниковал. — Правая, черт тебя побери! — рявкнул я левой драконьей морде. Морда испугалась и попыталась удрать от разъяренного меня. Правая нога тоже испугалась и кинулась выполнять команду. Поскольку других ног в моем распоряжении не имелось, я свалился на Шурфа, инстинктивно цепляясь за его предплечья и оказываясь в его объятиях. Объятия оказались осторожными и почти ласковыми. — Прости, у меня голова уже не работает, — попытался оправдаться я. В мозгах бушевал смерч из ног, танцев и нежности. Казалось бы, при чем тут нежность? — Я думаю, Макс, тебе стоит отдохнуть. Завтра продолжим. — Отличная мысль! Я ошалело мотал головой, осматриваясь по сторонам и пытаясь сообразить, как попал в Зал общей работы и где был до этого. — Я посоветовал бы тебе до завтрашнего вечера о танцах не думать. — Будет перебор, — согласился я, разбираясь с пространством окончательно. — И, Шурф… Спасибо. — Рад быть тебе полезным, Макс. Шурф исчез, а я направился в кабинет Джуффина. Дверь не желала приближаться. Через несколько секунд я сообразил, что для успешного попадания в нее нужно идти вперед, а не в сторону. Еще две секунды ушли на попытку вспомнить, как это делается. Пошатываясь, я кое-как попал к вожделенной цели — джуффиновому креслу, соорудил себе лежанку и обессиленно на нее упал. Драконьи морды перед глазами ехидно хихикали, серебристые узоры таинственно светились, меня качало словно на волнах, а на локтях все еще ощущалась теплая и крепкая хватка знакомых рук. Она успокаивала. Я довольно улыбнулся, показал мордам язык и уснул окончательно.***
— Давай для начала повторим вчерашнее, — сказал Шурф сутки спустя, когда мы остались одни в Зале общей работы. За окном мерцал фонарь, в Управлении полного порядка стояла тишина. Я так и не решился расспрашивать Шурфа, почему он не спешит к жене. В конце концов, это было не мое дело. Как ни странно, за сутки голова успела разложить по полочкам все то нагромождение информации, которое обрушилось на нее вчера, и даже прийти к выводу, что, по сути, поочередно переставлять ноги в сторону — не такая уж сложная задача. — Представь себе, что я — симпатичный тебе человек. И ты хочешь со мной потанцевать, — Шурф всем своим видом приглашал меня на нашу импровизированную танцевальную площадку. — Ты и так симпатичный мне человек, — улыбнулся я, подходя к нему. — Мне очень приятно это слышать, — серьезно ответил он, кладя ладони на мои локти. Я с удивлением отметил, что дискомфорта как не бывало. Наверное, за вчерашний вечер я просто привык к этому аккуратному прикосновению, а мое личное пространство решило, что уж кого-кого, а Шурфа впустить можно. Я одобрял решение личного пространства: Шурф вызывал особое доверие, которое вполне тянуло на безграничное, как бы глупо это ни звучало. — Попытайся не смотреть под ноги. — А куда? — На меня. Будет странно, если ты будешь смотреть во время танца не на партнера, тебе не кажется? — Да, действительно. Я посмотрел на его серьезное лицо. Несмотря на бесстрастность, у него был очень теплый, бесконечно спокойный взгляд, словно он говорил: «Все в этом Мире всегда будет в порядке, Макс». И ему невозможно было не верить. — Левая, — произнес он. Точно, нога. Я моргнул, пытаясь стряхнуть с себя оцепенение. Оно стряхнулось, но до конца исчезать не захотело и повисло в воздухе. Я поймал себя на том, что любуюсь его глазами. — Подойди ближе, — велело оцепенение голосом Шурфа. Я поддался, шагнув к нему и смутно ощущая, что это теплое спокойствие в глазах напротив — то единственное, чего мне не хватает и всегда не хватало для полного баланса. Хотелось окунуться в него целиком. — Вчера ты учил шаги, глядя под ноги и наклонив голову, поэтому находился чуть дальше, чем требуется. По традиции локоть танцующих в этой позиции должен быть согнут под прямым углом. Я понимал, что Шурф что-то объясняет, а меня унесло в неведомые дали и я ни черта не слышу. Пришлось повторить про себя сказанное им предложение и попытаться распознать слова в нем. — Хоть транспортир с собой таскай, — хмыкнул я, обнаружив искомый смысл. — Это еще один предмет, который использует твой народ? — Именно, — кивнул я. — Транспортиром измеряют градус угла. — Удивительно. Даже в Королевском Университете возникают проблемы с точным измерением этой величины, — сказал он, и его глаза, в которые я пристально всматривался, на мгновение странно блеснули. — Никогда бы не подумал, что на границах Пустых Земель так развита математика. Сегодня мы передвигались еще медленнее, чем вчера. Соображать, как переставлять ноги, не глядя на них, было почти нереально. Приходилось руководствоваться интуицией. Иногда она срабатывала, но такие озарения случались нечасто. В основном я по полминуты раздумывал о том, какая из ног мне нужна, где она находится и куда ее девать. Помимо ног, меня отвлекал Шурф. То есть его лицо. За полчаса я успел изучить его досконально, так что теперь без труда мог бы сказать, где у него какая морщинка или где начинается линия волос. Лучше бы я с такой точностью разбирался в своих конечностях, но это чудо случаться со мной никак не хотело. Видимо, причина была в том, что свои конечности я не находил гармоничными и красивыми, в отличие от его лица. Наверное, с определенной точки зрения лицо Шурфа можно было бы назвать идеальным — ровно с той же, с какой можно было бы назвать идеальным самого Шурфа. Вся безупречность отражалась в его чертах. Совершенство в людях мне встречалось нечасто, а точнее никогда, поэтому сейчас я вглядывался в него и пытался запомнить — запомнить, что такая удивительная, выходящая за грань человеческой природы красота все-таки существует. Я спотыкался, останавливался, путался в ногах, то и дело норовил упасть, но переключить внимание с его лица на свои движения не мог. А он ловил меня, подсказывал, какую ногу нужно переставить, и требовал следить за дыханием. Я совершенно не так представлял себе обучение танцам, но когда это мои представления о чем-либо отвечали действительности? — С ногами мы разобрались, — заключил Шурф, когда мы дошли до стены в очередной раз. Я был в корне с ним не согласен, но решил промолчать. — Слушай, Шурф, ты так и не сказал мне, какая позиция — женская, а какая — мужская. — Женская и мужская? — недоуменно переспросил Шурф. — Ну да. Танцуют же мужчина и женщина. Я понял, что в танце они равноправны, но вот, например, левой ногой в левую сторону кто идет первый? — Но, Макс, совсем необязательно танцуют мужчина и женщина, — удивленно моргнул Шурф. — Точно так же могут танцевать двое мужчин или две женщины. — Как это? — растерялся я. — То есть я спокойно могу подойти и пригласить на танец незнакомого мужчину? Мне вдруг стало смешно от такого предположения. — Разумеется. Какая разница, какого пола человек, если он тебе симпатичен? Я смешался. Мозг никак не хотел сосредоточиваться на танцах, поэтому экстраполировал эту фразу на другую жизненную сферу. В общем, прозвучала она двояко. Особенно на фоне того, что, как мы выяснили в начале сегодняшнего «урока», он мне симпатичен. Чувствуя, что меня заносит совсем не в ту сторону, я поспешно перевел тему и заодно направление своих мыслей: — Так что там с позициями? — Вторая позиция используется в тех случаях, когда люди были знакомы раньше, как я уже говорил. Она предполагает более тесное сближение, чем первая, что закономерно. В этом случае есть два варианта: ты можешь положить руки на талию партнера или на его плечи. Обычно эти положения совмещены, то есть один танцующий кладет руки другому на талию, а второй первому, соответственно, на плечи. Если ты держишься за талию партнера, важно не смыкать руки за его спиной, иначе твоя позиция превратится в третью, которая предполагает очень близкие отношения между партнерами: так танцуют обычно влюбленные или супружеские пары. Сомкнутые за шеей руки тоже говорят о близких отношениях между людьми, но переместиться с плеч на шею ненамеренно затруднительно, поэтому об этом положении сейчас можно не упоминать. Проверь, в каком из возможных во второй позиции положений тебе удобнее держать руки. — Ты предлагаешь взяться за твои плечи и талию? — А есть какой-то другой способ проверить? — поднял бровь Шурф. — Но я не знаю, как класть руки, — попытался оправдаться я, смутно понимая, что просто оттягиваю момент этой самой «проверки». — Как тебе удобно. Максимально естественно. На плечи — вот так. И на мои плечи легли тяжелые ладони. — Можешь немного опустить руки, если твой партнер выше тебя. Его ладони переместились, осторожно обхватывая и слегка сжимая верхнюю часть моих рук. — На талию — так. Ладони спустились к талии почти по моему телу: до прикосновения оставалась, наверное, пара миллиметров. — Главное правило, как я уже говорил, не смыкать их. Это равносильно признанию в любви. Я чувствовал себя так, словно мне не положения рук показывали, а нежно и бережно обласкали. Прямо демонстрация тезиса о том, что пол не имеет значения. Или вывода о том, что Шурф симпатичен мне. Оба варианта одинаково будоражили. — Так, хорошо, — попытался я успокоиться и выкинуть из головы совершенно неуместные мысли. И положил руки ему на плечи. Он тут же вернул ладони на мою талию. Не самые подходящие обстоятельства для борьбы с неуместными мыслями. Я поймал себя на том, что руки Шурфа кажутся мне привлекательными. Мысль, пошла прочь! — Правая нога. А? Что? Мы уже танцуем? Магистры, куда так быстро, я еще не решил проблему рук на своей талии. Пришлось приказать ногам в срочном порядке вспоминать, кто из них кто. Ноги поняли, что мне сейчас не до них, поэтому пошли бодро и правильно. Хватило их, правда, на несколько шагов, потом они снова начали путаться. — Куда ты внезапно заспешил, Макс? Не мог же я признаться ему, что меня сгрызало волнение и одновременно два противоречивых желания: мне очень хотелось убрать руки с его плеч, чтобы прийти в себя, но одновременно очень не хотелось убирать их оттуда. — Сбавь скорость. И разберись с дыханием, в последние минуты оно никуда не годится, — распорядился Шурф. Выяснилось, что если пытаться одновременно уследить за ногами, за дыханием и за тем, чтобы руки были более или менее расслаблены, то на волнение оперативной памяти уже не остается. Иногда очень удобно иметь мозг, не способный концентрироваться на нескольких задачах сразу. Зато проблема вернулась в полной мере, когда мы остановились у стены. Я в очередной раз замер, глядя на лицо Шурфа, и в тот же миг понял, что он невероятно красив. То ли поэтому я не мог отвести от него взгляд, то ли он мне казался красивым, потому что мне хотелось на него смотреть, но эти факты явно были связаны между собой. — Опусти руки чуть ниже моих плеч, тебе ведь неудобно, — отвлек меня Шурф. Я соскользнул руками вниз, стараясь, чтобы это не слишком было похоже на ласку, но в то же время проверяя, понравится ли мне его гладить. Мне понравилось. — Правая нога, Макс. Я подчинился, подумав, что выполнять его требования, особенно когда они сопровождаются таким легким, поддерживающим и увлекающим движением его ладоней, мне тоже нравится. Мне вообще нравились его руки на моей талии. Ноги мгновенно запутались. — Прости, — в очередной раз покаялся я, восстанавливая равновесие и тихо улыбаясь крепко схватившим меня рукам. Предыдущий вывод о них бессовестно подтверждался, даже обдумывать его не пришлось. — Не понимаю, почему ты внезапно рассредоточился. «Ты меня привлекаешь, и я это только что понял, и это было слегка неожиданно». Я пожал плечами, мол, понятия не имею. У стены пришлось признать, что я не вовремя пришел к этому выводу. Не выдать себя оказалось довольно сложно. Приняв максимально отрешенный и безучастный вид, я перебрался на его бока. Хотелось сжать их крепче. Я мысленно рыкнул на руки и постарался принудить их не делать ничего, о чем пришлось бы потом жалеть. — Так? — уточнил я, делая вид, что мне совершенно все равно, как я к нему прикасаюсь, что это не имеет никакого значения и что я постоянно кладу руки на талии привлекательных мужчин, подумаешь, событие. — Так, — ответил Шурф. — Если человек — твой хороший друг, можешь немного передвинуть ладони ему на спину. Руки немедленно отправились в указанном направлении, забыв согласовать свои действия со мной. — Ты — мой друг, поэтому будет так, — объявил я, оправдывая это своеволие. — Хорошо, — тепло ответил он и обнял меня чуть крепче. Пришлось собрать всю силу воли, чтобы не податься вперед. Мозг оказался легко приспособляемой, хитрой сволочью. Избыток требующих внимания объектов его уже не смущал. Я умудрялся любоваться Шурфом, хотя изо всех сил следил за движениями, руками и дыханием. Даже ноги сдались и перестали игнорировать указания мозга, послушно выполняя все, что от них требовалось. Я сообщил организму, что он подлец и еще поплатится мне за сокрытие информации о непревзойденном умении концентрироваться в стрессовых условиях. На организм эта угроза не произвела впечатления. Его больше занимало непозволительное удовольствие, которое я испытывал при виде Шурфа и от его прикосновений. — И где тебе больше всего нравится держать руки? — спросил Шурф, когда мы закончили очередную дорожку. «Везде». — Наверное, на талии. Задирать не нужно. Задирание рук, конечно, не имело никакого значения, но не мог же я сказать ему, что в таком положении ощущение близости с ним сильнее. У Шурфа едва заметно дрогнул уголок рта. Если он умеет улыбаться, то можете сразу записывать меня в сумасшедшие. К счастью, этого он не умел, и дрогнувшим уголком рта дело ограничилось. — Твоя прагматичность феноменальна. — Это ты так красиво обозвал меня лентяем? Ну да, что есть, то есть. — Постарайся теперь не отвлекаться и пройти несколько раз, не сбиваясь. Это звучало примерно как «постарайся теперь не отвлекаться и остановить планету, погасить Солнце и решить проблему человеческой смертности», но возражения явно не принимались, поэтому я смирился с жестокой действительностью и честно попытался выполнить рекомендацию. Рекомендация вела себя своевольно: иногда выполнялась, иногда — не очень. Я усиленно с ней боролся, пытаясь склонить ее к выполнению. Если бы мне не приходилось бороться еще и с собственными руками, которые норовили погладить спину Шурфа, было бы значительно проще. Нет, на сегодня предельно допустимый коэффициент волнения определенно превышен.***
К утру, то есть к следующему полудню, я пришел в себя. Вчерашние эмоции не лезли ни в какие ворота. Неторопливо уничтожая запасы камры в своей спальне, я обдумывал ситуацию и искренне не понимал, что на меня вчера нашло. Конечно, Шурф — мужчина в расцвете сил, но это никак не повод заглядываться на него. Человек пожертвовал своим свободным временем — ночью! — чтобы научить дурака-меня танцевать, а я, видите ли, пользуясь случаем, облапать его пытался. Хорошенькое дело, ничего не скажешь. Счастье, что я вовремя опомнился. Твердо решив, что такое больше не повторится, я сконцентрировался на ближайшем будущем, а именно — стал прикидывать, когда и как лучше пригласить Меламори. Все мои достижения сводились к тому, что я научился переставлять ноги синхронно с Шурфом, но даже это умение прибавляло уверенности. Главное теперь — потратить сегодняшний вечер с пользой и научиться у Шурфа всему, чему получится. Решив вести себя разумно и приложить все усилия к тому, чтобы быть достойным кавалером, я отправился на розыски своей будущей дамы за тридевять земель в тридесятое государство. В Управление полного порядка то есть. Меламори обнаружилась в Зале общей работы в полном одиночестве. Я возликовал. — Хороший день, незабвенная! Злодей Джуффин запер тебя охранять его обиталище, а сам смылся получать удовольствие от убийств мятежных Магистров? — Хороший день, Макс, — улыбнулась Меламори. — Джуффин у себя. — В таком случае Джуффин точно злодей, потому что нельзя обрекать красивых девушек на одиночество в четырех стенах этого мрачного заведения, когда на улице такой чудесный день. — Я, конечно, злодей, — раздался голос Джуффина из-за приоткрытой двери его кабинета, — но тут я никого ни на что не обрекал. Недоволен несправедливостью — займись ее устранением самостоятельно, а не возмущайся. Иногда мой шеф — самый понимающий и милый в мире человек. Джуффин объявился в дверном проеме и оперся о косяк, с ехидством глядя на меня. Кажется, насчет «милого» я погорячился. — Незабвенная, не поможете ли вы устранить существующую несправедливость и не составите ли мне компанию в прогулке по Ехо? — Куда? — с опаской взглянула на меня Меламори. — Решительно куда пожелаешь. Меламори перевела вопросительный взгляд на начальство. — Что ты смотришь на меня, девочка, я, кажется, высказал свое мнение по этому поводу, — сказал Джуффин. — Ладно, пойдемте… пойдем… Макс. Гребень Ехо, если ты не против. — Куда скажешь. На выходе из Управления я галантно предложил Меламори руку. Аккуратная ладошка опустилась на мою так, как будто моя рука была паучьей лапой. Пока она спускалась с крыльца, я поймал себя на мысли, что меня это задевает. Интересно, если мы дойдем до приема и я приглашу ее танцевать, она так же будет держаться за меня? Я не был уверен, что хочу танцевать с человеком, который ведет себя так, как будто я намерен его изнасиловать в ближайшем темном углу. Стоп, Макс, сбавь обороты. Попалась тебе осторожная девушка — это не повод злиться. Просто ты чем-то ее смущаешь. И вряд ли виновата в этом она, а виноват, скорее всего, ты сам. Поаплодировав себе за своевременное включение мозгов, я решил, что надо брать быка за рога: времени оставалось слишком мало. — Незабвенная, скажи, отчего ты меня боишься? Меламори стушевалась и метнула на меня смущенный взгляд. — Макс, я… Такого прямого вопроса она явно не ожидала. — Я не знаю, Макс. Я сама пытаюсь это понять. — Я ведь не сделал ничего такого, что тебя напугало? — Нет. Ты ни при чем. Я правда не знаю, почему испытываю страх перед тобой. Я пытаюсь справиться с этим, но у меня пока плохо получается. Я тихонько вздохнул. Чем, скажите на милость, я так страшен, что меня боится Тайный сыщик, Мастер преследования, которая храбро встает на след могущественных и опасных колдунов, которая наверняка способна постоять за себя в схватке со многими противниками, а уж с бестолковым мной и подавно. Я не представлял, как это выяснить. Наводящие вопросы еще больше выбьют ее из колеи, а толкового ответа я так и не получу. Увидев вывеску трактира на противоположной стороне улицы, я брякнул наобум: — Хочешь мороженого? — Что? — удивилась она. — Мороженого? Хочу, конечно! Я с удивлением посмотрел на ее радостную улыбку. Может быть, все не так плохо? Может быть, мороженое, Гребень Ехо, королевский прием — и все наладится само собой? Я почувствовал прилив вдохновения. Надо просто ее развеселить — пусть уверится в том, что тип, который несет такую откровенную чушь, по определению не может быть опасным. Поэтому на протяжении следующих полутора часов я изощрялся в генерировании разномастного бреда. Судя по реакции Меламори, вполне успешно. А сама Меламори уплетала третью чудовищную порцию разноцветного мороженого с невоспроизводимым названием. Увидев, что она устала смеяться и немного притихла, я решил, что клоуна пора сворачивать и приступать к делу. — Меламори, а ты любишь танцевать? — Люблю, конечно. — А что бы ты сказала, если бы я пригласил тебя на танец? — Я… Я, наверное, согласилась бы, — неуверенно ответила она. Казалось, ее занимала какая-то другая мысль. Интересно. — Послушай… Я, кажется, поняла, почему боюсь тебя. Ты слишком необычный, Макс, — подняла она виноватый взгляд. — В каком смысле? — опешил я. — Во всех, — Меламори кусала губы, забыв, что перед ней стоит полтарелки мороженого. — Ты слишком непонятный для меня. Ты постоянно говоришь странные вещи, употребляешь странные слова, ведешь себя странно… Нет, ты вроде обычно себя ведешь, как все, но в то же время сильно отличаешься от этих «всех». Ты как будто не отсюда. — Я и есть не отсюда. Я с другого конца материка. — Нет. Я не это имела в виду. То есть, наверное, это… Я не знаю, как объяснить. Приезжие никогда не вызывали у меня таких ощущений. У них просто другая культура, а ты — ты весь другой. Ты полностью неизвестный, как будто вообще из другого Мира. Я нервно усмехнулся. Что бы там ни говорили о женской интуиции, она работает — и еще как! — Это было бы любопытно, но увы, — отдал дань нашей с Джуффином легенде я. — Да я понимаю, что это невозможно. Просто я пытаюсь тебя разгадать — и не могу, понимаешь? Ты мне очень нравишься, Макс. Но меня пугают люди, которых я не могу понять. — Разве это не повод попытаться их понять? — А если у меня не получится? — К тому времени как это станет понятно, ты, вероятно, сможешь сказать о человеке самое главное — на что он способен, на что готов, что из себя представляет. — Ты не понимаешь, Макс. Я не хочу знать главное. Я хочу быть полностью уверена в поступках человека, хочу уметь их предугадывать. Хочу контролировать свои реакции на поступки человека. А для этого нужно знать о нем все. Я замолчал. Противопоставить этому мне было нечего. — Но зачем? — наконец спросил я, хотя понимал, что этот вопрос уже не имеет смысла. — Мне так спокойнее.***
Меламори я так никуда и не пригласил. Оправдывался перед собой тем, что у меня есть завтрашний день и что я могу внезапно отправить ей зов с воплем: «Спасай меня, незабвенная, Джуффин отправляет меня к королю, а мне нужна пара. Ты сказала, что любишь танцевать — пойдем танцевать и веселиться». Я предполагал, что она не откажет и что, возможно, даже перестанет бояться меня в какой-то степени. Но все это резко перестало иметь значение, потому что в глубине души я понимал, что никуда приглашать ее не хочу. Ничего непоправимого не случилось, просто дорога, которая казалась до боли правильной, оказалась не той. И я угодил в тупик. Не хотелось связывать себя с девушкой, которая не была готова принять меня прямо сейчас — вот таким загадочным, таинственным, непонятным, каким я был здесь. А изо дня в день видеть, как любимая девушка опасается тебя, — нет, это было свыше моих сил. — У тебя что-то случилось, Макс? Я поднял голову. Шурф появился как всегда неслышно и неожиданно. Черт возьми, у нас же очередной урок танцев. Никакого вдохновения на него не было. Если мы с сознанием еще пытались убедить друг друга в том, что к завтрашнему утру передумаем и обязательно позовем Меламори, то подсознание прекрасно знало, что ничего такого не будет. И громко вопрошало, зачем в таком случае чему-то учиться. Признаться, я находил этот вопрос резонным. — Нет, ничего особенного, — выдавил я слабую улыбку. Шурф смотрел на меня приветливо и внимательно. Как же мне не хватало такого взгляда сегодня днем в трактире от одной пожирательницы мороженого… Я отвел глаза. — Продолжим? Он стоял посреди Зала общей работы, и весь его отрешенный вид словно говорил: «Мое дело — предложить помощь, которую я с радостью тебе предоставлю, но если тебе она не нужна, то я твои тайны не трону». Хотелось от всей души поблагодарить его и сказать, что это вообще не тайна, а так — ерунда. Была бы тайна — пришел бы к тебе сразу, потому что к кому же, как не к тебе, с ними идти. Я улыбнулся. Выражать чувства словами не слишком хотелось, а вот поблагодарить улыбкой — самое то. Внезапно я подумал, что раз уж мне попался такой великолепный учитель, то грех его упускать. Кто и когда еще научит меня танцевать? Воодушевление снова приоткрыло один глаз и с интересом принюхалось к пространству. Я спрыгнул со стола, подошел к Шурфу и положил руки ему на талию. Теплые ладони опустились на плечи. Уверенность и аккуратность этого прикосновения так контрастировала с боязливым касанием Меламори, что мне захотелось утонуть в этих объятиях, лишь бы забыть пугливые руки и осторожный взгляд. — Жаль, что ты не можешь пойти со мной на этот прием, — вздохнул я. — Кто тебе сказал, что не могу? У меня возникло ощущение дежавю. Знакомо подрагивающий уголок рта Шурфа говорил о том, что он тоже помнит, как вызвался на это немыслимое предприятие — научить танцевать бревно по имени Макс. — Ты… Ты правда можешь пойти со мной? — Не вижу никаких препятствий. Я ошеломленно на него смотрел. Он не просто «не видел никаких препятствий» — он был явно рад. Почему — отдельный вопрос, надо будет как-нибудь его задать. Задавать сейчас настроения не было, потому что искренняя радость и теплота в глазах напротив проливались как бальзам на душу и думать ни о чем не хотелось. Шурф легонько развернул меня на несколько градусов. — Восток — там, — кивнул он в сторону предполагаемого востока. — Тебе виднее, — усмехнулся я, с удовольствием обнаруживая, что за ногами почти не нужно следить: они шли сами. — Мне виднее? — озадаченно переспросил Шурф, легко подстраиваясь под мою скорость. — А ты разве не чувствуешь? — Нет. А должен? — Вообще-то, все люди это чувствуют. Легенда о варваре из Пустых Земель опять трещала по швам, но у меня не было желания зашивать прорехи. Для этого пришлось бы прятать глаза, придумывать очередную чушь, а я не хотел ни врать, ни тем более отводить взгляд от этих теплых, красивых глаз. Поэтому наплевал на легенду и неопределенно мотнул головой, мол, все чувствуют, а я не чувствую, что поделать. — Ты очень необычное существо, Макс, — заметил Шурф, продолжая всматриваться в меня. Почти исчезнувшее чувство опустошенности вмиг вернулось. Все тридцать лет жизни мне хотелось, чтобы меня считали необычным — и вот, пожалуйста, получите. Расписаться не забудьте. Только мне уже не нужен был этот подарок — с такими-то последствиями. — Что случилось? — он смотрел на меня внимательно и, кажется, встревоженно, если я хоть что-то понимал в его эмоциях. — Тебе неприятно то, что я сказал? Я с ума сойду, если не выясню сейчас раз и навсегда, не смущает ли еще и его моя «непонятность». Я оперся о стену, до которой мы как раз дошли: слишком уж боялся услышать ответ. — Эта необычность — она тебя отталкивает? Шурф воззрился на меня с явным удивлением: — Нет, конечно. Необычные люди интересны: они разрушают рамки представлений о человеке как таковом и наглядно демонстрируют гипотезу о том, что ничего невозможного не бывает. Как это может отталкивать? Дышать стало проще. Я без особого удивления осознал, что, оказывается, задержал дыхание. — А вдруг человек выкинет что-нибудь этакое, чего ты от него не ожидал. Тебя это не беспокоит? — Нет. Я предпочитаю решать проблемы по мере их поступления. К тому же «этакое» не всегда — проблема. Зачастую это интересный объект для наблюдений, за который я буду искренне благодарен человеку, сумевшему меня удивить. Вероятно, смесь облегчения и благодарности, которые я испытал от его слов, ясно отразилась на моем лице, потому что он подошел ближе и, пристально глядя на меня, сказал: — Понятия не имею, откуда ты взял такие странные предположения, но я хочу, Макс, чтобы ты знал: меня ты ничем не отталкиваешь. Ты мне интересен. Мне нравится твоя необычность, как и многое другое в тебе. И если тебе когда-нибудь будет трудно разобраться в себе, если тебе понадобится поддержка, если ты решишь сделать что-нибудь невозможное, а я подозреваю, что рано или поздно это случится, можешь с уверенностью приходить ко мне. — Мне кажется, я в любом случае могу приходить к тебе, — выдохнул я, не в силах справиться с охватившими меня эмоциями. — В любом, — серьезно подтвердил он, глядя мне в глаза. Возникло ощущение какой-то странной связи. Как будто вся его серьезность, вся его теплота, вся моя благодарность смешались в небольшом пространстве между нами, и от силы этих чувств пространство звенело и искрило. Прерывать эту связь не хотелось. Зато в голове возникла фраза, сказанная моим голосом: «Жаль, что ты не можешь меня поцеловать». И его такой желанный ответ: «Кто тебе сказал, что не могу?» Я облизнул пересохшие губы. Произнести ее вслух решимости не хватало. Я перевел взгляд на его губы — желание поцеловать его только усилилось. «Макс, пожалуйста, приди в себя, пока не поздно!» — взмолился я. И отчаянным усилием воли оторвал взгляд от его рта. Мгновением позже выяснилось, что смотреть ему в глаза, когда хочется совсем другого, тоже затруднительно. Спас ситуацию, как ни странно, он: — Идем дальше? — Да, — кивнул я и с некоторым трудом отлип от стены. В голове царил такой сумбур, что сделать выводы не получалось. С одной стороны, Шурф вел себя так, как будто ничего не произошло. Но я категорически не верил, что он ничего не заметил. С другой стороны, если бы он разгадал мое секундное безумство, вел бы он себя так просто и естественно? Не каждый же день его хочет поцеловать коллега-мужчина. Был еще десяток равновероятных вариантов, которые я даже сформулировать не мог. Пришлось смириться с хаосом в голове и попытаться переключить, наконец, свое внимание с Шурфа на то, чему он меня учил. Это было трудно, поскольку его ладони по-прежнему находились на моих плечах, чему плечи были чрезмерно рады, а мои руки находились на его талии — и рады все равно были именно мои руки. Глубоко вздохнув, я велел себе успокоиться и сконцентрироваться. — А мы под музыку не будем тренироваться? — Завтра и потренируемся. Ночью сложно найти место, где музыканты стопроцентно будут играть хейнлайни. Я вовремя захлопнул рот, из которого готов был вырваться вопрос о магнитолах и плеерах. А потом осознал первую часть фразы. — Прямо во время приема? — Конечно. Места в Большом танцевальном зале хватает. Я представил себе эту картину. Мало того что Ночное лицо Почтеннейшего начальника Малого тайного сыскного войска будет разговаривать с людьми, как случайно причесанный Маугли, так оно еще и учиться танцевать будет на королевском приеме. Повеселятся же гости. — Макс, успокойся. Никому никакого дела не будет до того, учишься ты танцевать или являешься признанным танцором Хонхоны. Разумеется, кроме твоего партнера, но раз мы выяснили, что им буду я, то волноваться тебе не о чем. — Откуда ты все про меня знаешь? — буркнул я, немного успокаиваясь. — Далеко не все, ты и сам осведомлен об этом, — заметил Шурф. — Но у тебя очень выразительное лицо. Это был намек на мои внезапные желания несколько минут назад у стены или я теперь везде вижу намеки? Пришлось для приличия споткнуться: другого способа спрятать упомянутое выразительное лицо, которое, несомненно, очень выразительно покраснело, я не видел. Споткнулся я не слишком сильно, но меня поймали. Поймали и на мгновение крепко прижали к себе. Я охнул от удовольствия, оказавшись в теплых объятиях. Это же сойдет за вскрик от неожиданности, правда? Почему меня так быстро отпустили? Я же не настолько сильно споткнулся. Стоп, какая-то нелогичная последовательность мыслей. «Почему меня вообще поймали? Я же не настолько сильно споткнулся», — вот так правильно. Или я не рассчитал и все-таки мог упасть? Вдруг Шурф плавно развернул меня у стены. Я растерялся от нового элемента в почти сложившейся структуре танца, но Шурф мягко подтолкнул меня, помогая сделать привычные размеренные шаги. — Чтобы не прерывать танец, — объяснил он. — Погоди, давай еще раз, — попросил я, пытаясь прийти в себя. Смесь нового движения и объятий Шурфа совсем не способствовала ясности в голове. Просьбу выполнили. Шурф развернул меня, на секунду отпуская, а потом неожиданно обхватил за талию. Кажется, я должен переместить руки на его плечи. Не успел я додумать эту мысль, как вырвавшиеся из-под контроля руки самостоятельно проделали весь путь прямо по телу Шурфа. И захотели отправиться таким же манером обратно. Желательно несколько раз. «Прекрати!» — захотелось возопить, но кому вопить-то, если прекращать нужно было именно мне. Пришлось ограничиться воплем в голове. — А ты действительно почти научился, — сказал Шурф, не обращая ни малейшего внимания на мои обнаглевшие руки. — Темп, в котором мы сейчас идем, соответствует темпу музыки хейнлайни. — Да, это оказалось не так сложно, как я думал вначале. Я даже все запомнил, кроме этого поворота. — У него нет четких особенностей, поэтому я решил, что тебе проще будет понять его в процессе танца. Он может быть любым по величине и размаху, главное — уложиться в ритм. Может быть небольшой и достаточно медленный, как мы сейчас пробовали. Может быть более размашистый и, как следствие, более быстрый. Вот такой. Шурф прямо на ходу развернул меня так, что расстояние между нами на мгновение увеличилось на метр, а потом так же резко привлек к себе. Я почувствовал, где нужно затормозить, но не стал этого делать и на полной скорости влетел в него. И улыбнулся ему в плечо, пока он не видит. Это нечестная игра, ты в курсе, Макс? — Да, забыл сказать, что тебе следует вовремя тормозить, чтобы не случалось такого. Это было сказано таким равнодушным тоном, что я заподозрил неладное. Создавалось ощущение, что Шурф совсем не против моих разгульных рук и случайных падений, в процессе которых ему приходится меня ловить. Я отчетливо понимал, что если это так, то долго сдерживаться у меня не выйдет. Следовало выяснить этот вопрос, пока мое сумасбродство не ответило на него за меня. Поэтому я решительно наплевал на тихий шепот разума, который пытался сказать, что мы тут, вообще-то, танцевать учимся, и следующие полчаса внимательно наблюдал за Шурфом в моменты подстроенных попыток упасть. Понять не получалось ничего. Даже того, кто именно подстраивал эти попытки — я или он. — Макс, если ты держишь руки на моей талии, то талия находится ниже, — сказал Шурф, когда я окончательно забыл о том, что мы именно танцуем. Я воодушевленно переместил руки ниже. Когда это я отказывался погладить его спину? Как выяснилось мгновением позже, воодушевление оказалось чрезмерным: я слегка не рассчитал расстояние. — Не настолько ниже, — прокомментировал Шурф. — Прости, — извинился я, неохотно поднимая руки на талию, и попытался хоть как-то объяснить это феерическое хулиганство: — Не могу нащупать твою талию, у тебя лоохи плотное очень. — Я могу его снять. Твою мать, Шурф! Ты понимаешь, что случится, если я потеряю остатки рассудительности и соглашусь? Кое-как раскопав под ураганом эмоций упомянутые остатки рассудительности, я с трудом выдал: — Нет! Не стоит. Мне же привыкнуть надо. Научиться находить… талию. — Как скажешь, — ответил Шурф, взял мои руки и аккуратно устроил их на своей талии. Я в сотый раз принялся восстанавливать дыхание. А через полчаса, после того как он ушел, влетел в кабинет Джуффина, захлопнул дверь, рухнул в кресло и потянулся рукой к паху. Все это категорически выходило за рамки моих представлений о танцах. О том, что это выходило еще и за рамки моих представлений о хороших взаимоотношениях с коллегами мужского пола, я решил даже не думать. Мозг счел решение правильным и стал подбрасывать мне картинки из наших танцевальных уроков. Шурф хмурится, Шурф удивляется, Шурф недоумевает, Шурф объясняет, идеальные черты лица Шурфа… — Шурф… Я кусал губы за то, что они говорят, хотел покусать мозг за то, что он представляет, но остановиться не мог. Мысли о его теле возбуждали так, что кровь шумела в ушах, а удовольствие было таким острым, что я довел себя до предела в два счета. — Шурф! — застонал я в голос, наплевав на все и изнемогая от желания. Плечи Шурфа, руки Шурфа, спина Шурфа, талия Шурфа… — Шурф! Шурф!.. Острая волна наслаждения прошла по телу, заставляя меня с криком выгнуться. Крик представлял собой все то же имя. Обессиленно лежа в кресле, я лениво размышлял о том, как в таких обстоятельствах собираюсь танцевать с Шурфом завтра в окружении десятков или даже сотен людей. Ответа не находилось. Легкий шорох вывел меня из раздумий о собственном интересном будущем. На шкафу невозмутимо чистил перышки Куруш. — Ты ничего не видел, ничего не слышал, и запоминать тут нечего, — строго сказал я ему. — Нечего так нечего, — отозвался буривух. — Хочу пирожное. Шантажист пернатый.***
Большой танцевальный зал замка Рулх начисто разбил все мои представления о больших залах. Даже о больших залах в Ехо, где всякая комната напоминала зал, а зал напоминал футбольное поле. Нет, Большой танцевальный зал не напоминал футбольное поле. Он был похож на бескрайнюю степь. Если выложить степь плитами из слегка светящегося камня, похожего на белый мрамор, только гораздо чище, осветить ее тысячами дрожащих живых фонарей, испускающих яркий золотисто-белый цвет, и возвести вокруг этого великолепия зеркальные стены и потолок, то получится именно Большой танцевальный зал. Мы с Шурфом остановились у края гигантского танцевального поля. Наверное, будь здесь в тридцать раз больше людей, все равно они поместились бы в этом необозримом пространстве, причем у каждого по-прежнему была бы своя танцевальная дорожка. Удивительное зрелище. Каждая пара курсировала по своей прямой, не сходя с нее. Они вправду физически не могли столкнуться друг с другом, и это было прекрасно. Это походило на идеальный, точный, выверенный механизм, исполинское устройство, наполненное ритмом, плавностью и естественностью, ликованием музыки и пространства. И я трепетал от осознания того, что сам могу стать частью этого устройства. Хотя идеальной составляющей, достойной влиться в эту почти совершенную структуру, я себя не чувствовал. — Шурф, ты же понимаешь, что я ни черта не смыслю в этой музыке? — Я догадываюсь об этом. Пока что просто расслабься и ни о чем не думай. — Так странно слышать такой совет от тебя, — улыбнулся я. — Есть вещи, о которых нельзя думать, пока не понимаешь их. Миг спустя властные руки вовлекли меня в эту самую странную систему из всех виденных раньше. И вроде скорость была небольшой, вроде я помнил все движения, но огромный, казавшийся мне отсюда бесконечным зал, слепящий, разливающийся по нему свет, бессчетное множество отражений со всех сторон, заполнявшая все пространство грохочущая музыка заставляли почувствовать себя таким ничтожным и маленьким, что я растерялся. Пол скользким не был, но я ощущал себя, как на ледовом катке. Вот-вот упаду, вот-вот в миллиметре от моих ладоней промчится какой-нибудь лихой парень на остро заточенных коньках… — Не бойся. А Шурф продолжал читать меня как открытую книгу, только его, кажется, не беспокоил написанный там текст. Неужели он понимает, каким потерянным я чувствую себя в этой сверкающей необъятности королевского зала?.. Его ладони крепко, ободряюще сжали меня, слегка перебираясь на спину. Видимо, чувствует. Мне оставалось только с готовностью скользнуть с его плеч чуть ли не на лопатки. Но хотелось еще дальше, хотелось просто обнять его целиком: слишком уж я был ему благодарен за такое понимание. — Ты ведь слышишь сильную долю? — Что? — Положительно необходимо заняться твоим музыкальным образованием, Макс, — вздохнул Шурф. — Давай сделаем так. Ты сейчас развернешься спиной ко мне и попытаешься уловить ритм. Я буду идти позади, поэтому, если не будешь уверен, что идешь правильно, попробуй подстроиться под мой ритм. Но все же постарайся поймать его самостоятельно. — Хорошо. Я развернулся на сто восемьдесят градусов, и он взял мои ладони в свои руки. А можно я просто постою в этом теплом коконе, ощущая спиной его тепло, и ничего не буду делать? — Давай сначала на месте. Нельзя, видимо. Я принялся топтаться на месте, не чувствуя себя идиотом только потому, что все мои ощущения сконцентрировались в районе спины и пытались поймать тепло тела Шурфа, а не ритм музыки. — Небольшими шагами влево. Он хочет сказать, что я правильно топчусь? От удивления я даже проанализировал движения своих ног. — То есть левая нога должна ступать на это гудение? — заключил я. — Это труба со скрипкой, Макс, — вздохнули мне в ухо. — В общих чертах, да. — Так бы сразу и сказал. А то «сильная доля», «ритм»… — Даже я не в силах предугадать, что ритм ты уловишь по слову «гудение». Идти в музыку, как оказалось, было чрезвычайно просто. Ставить левую ногу в такт разливающейся по залу странной смеси вальса и марша — и проблема решалась сама собой. О ней можно было даже не думать. И не хотелось о ней думать, плавно перемещаясь по невероятному залу, в невероятных теплых объятиях, в невероятном обществе гостей короля этого невероятного Мира. От внезапно охватившего меня восторга я запрокинул голову, чувствуя затылком твердое плечо. Хотелось кричать от радости, но за меня кричала музыка. У края танцевальной вселенной я развернулся к Шурфу, не желая уходить с этой площадки, от него и от всего, что происходило со мной в эту секунду. Вопросов о том, что со мной творится, никто задавать не стал. Меня просто подхватили то ли привычные руки, то ли волны музыки — и увлекли снова вглубь ослепительно ярких звуков и движений. Сотни пар вокруг нас шли с той же скоростью, что и мы. Они были настолько разными, что казалось, будто это не люди, а мифические персонажи, ожившие на один вечер специально для сказки про королевский бал. Всевозможные человеческие фигуры, цвета кожи, выражения лиц, манеры двигаться, всевозможные настроения плыли вдоль нас в едином танце. Будто общее движение развоплотилось на сотни частиц — и каждая частица наслаждалась временной, пожалованной на один волшебный вечер свободой сполна. И мы с Шурфом были одной из таких частиц, мы сами стали чем-то одним, что воплощалось в звучной музыке, в золотисто-белом сиянии, в гулком разноцветном пространстве, в котором танцевало множество миров. И я ни за что не хотел покидать это пространство, настойчиво увлекая Шурфа обратно в эпицентр пестрого безумия. Частицы исчезали с его просторов, распадаясь и превращаясь в обычных людей, другие, наоборот, заполняли новые дорожки, раскрашивали безумие в новые оттенки, а я решительно не желал менять свое безумие на какое-то другое и продолжал купаться в тепле его рук и взгляда. — Ты замечательно чувствуешь музыку, — шепнуло мое безумие. Мы почти не разговаривали: мне не хотелось нарушать волнующую и тягучую тишину между нами, которая так органично вплеталась в наш танец и от которой замирало сердце. Я был уверен, что Шурфу тоже не хочется. В какой-то момент перед моими глазами, за спиной Шурфа, проплыла пара, полностью выбивающаяся из музыки. Они сплелись в тесном объятии, махнув рукой на весь мир; они были заняты друг другом больше, чем своим танцем. Может быть, я был не прав, но считал, что их танец куда замечательнее остальных. И на следующем развороте я скользнул по талии Шурфа дальше, сцепив руки за его спиной. — Макс, это невнимательность или?.. — сдержанно спросил он. Казалось, в сдержанность он вложил больше силы, чем в сам вопрос. — «Или», — я позволил себе приблизиться к нему настолько, что почти чувствовал его дыхание. Он едва заметно наклонился ко мне, и его губы на долю секунды коснулись моих. — Ты меня с ума сводишь, Шурф, — шепнул я, повторяя нежное касание. Ладони с моих плеч плавно перебрались на шею и сомкнулись за ней. Я улыбнулся своим смутным подозрениям и сделал то, что мне мучительно хотелось сделать весь вечер, — прильнул к нему всем телом, отпуская своевольные руки на свободу. Он горячо выдохнул, с силой прижал меня к себе — и я тут же утонул в жарком поцелуе. И этот танец был самым правильным из всех существующих.