За хорошими заборами (Good Fences)

Зима была безбрежной. Он давно потерял счет крохотным деревушкам и домам, вырезанным из его Леса. Они были созданы смертными, эти очаровательные местечки, теми, кто сильными руками срубал старые дубы и ели и, бревно за бревном, возводил свои постройки. Огни всегда возносили радостные столбы дыма в холодный воздух, а семьи суетились в его вечной Зиме, бросаясь снежками, навещая бабушку и поджидая святого в санной упряжке, которая никогда не приезжала. Дети первыми приходили к нему, такие маленькие и любопытные, такие доверчивые, каждый из них - нежный весенний росток. Следом за детьми шли юные, податливые создания, горящие желанием доказать свой героизм или избежать наказания старших. После - взрослые, покинувшие безопасные дома в страхе за близких. Со временем он начал отплачивать добром за добро и не заставлял их покидать свои жилища, любезно нанося личные визиты к убеленным сединам старикам, слишком слабым для того, чтобы разжечь огонь в своих остывших домишках. Зима встречалась с зимой, и он перешагивал их пороги в ночи, чтобы забрать их во тьму. Все они называли его Зверем. Он считал, что это имя не хуже, чем любое другое. Время от времени он бродил по руинам того или иного городка, или поселка, или даже церкви. Зима наполняла эти места, горы снега проламывались сквозь не выдерживавшие крыши, запредельный холод разбивал хижины на куски, лед неторопливо поглощал знаки последнего, могильного приюта. Некоторые места он не видел столетиями, и все, чем они были отмечены - остатками последнего стража, блюдущего свой пост даже тогда, когда то, что было когда-то городской площадью, уже превратилось в искривленное дерево. Он помнит всех, кого когда-то поглотил - от замерзших младенцев до нежных дев с красными руками, от рослых лесорубов с намерзшим льдом в бородах до слепых и высохших прародительниц, переживших свой род. Они насытили его и превратились в нечто, подобное его плоти, и дремали в пятнистой боли, когда он бродил по этим местам. Иногда они вызывали тоску, которая ему не принадлежала, но ничего больше. Они исчезали, а он и его Зима оставались. Ему нравилось, когда из его Зимы вырубали новые поселения. Надежды в новых домах вполне хватало на то, чтобы задерживаться на их окраинах порой года напролет, хотя в иных местах он долго трудился, собирая урожай со своих "садов". Люди приходили с пищей, и молодостью, и силой, и все они, один за другим, заканчивали свой путь в его руках. Порой он не был уверен, как давно существовало это место, но, конечно, никто не стал бы строить дома возле таких проклятых, губительных деревьев, как эдельвудские, и именно здесь он чувствовал чащу сильнее всего. Дороги, разрастаясь, стали бодать лесные опушки, но люди старались не заходить вглубь, и он оставил все, как есть. Если новые дороги помогают смертным верить, что он - просто страшная сказка, тем лучше. Иногда он следовал этими дорогами и видел странные вещи. Но большую часть времени он проводил в своей Зиме, вглядываясь в землю, напевая своим деревьям, поучая Хранителя Фонаря и, довольно часто, подыскивая новых слуг. Он положил глаз на юную ведьму, жившую вместе со своими сестрами, матерью и старой каргой, на берегу озера. Из нее бы вышла превосходная служанка. И, конечно, был Поттсфилд. Он лежал на самом краю Леса, высоко к северо-востоку, принадлежа уже, пожалуй, к Осенним землям. Он очень нечасто туда наведывался, но городок всегда оставался тем же. Быть может, в Осени вещи редко меняются. Он не мог вспомнить время, когда Поттсфилда там не было. Городок подходил вплотную к Зимнему Лесу, но не вторгался глубже. Возможно, городской судья знал толк в безопасности и без напоминаний. Эта область кажется превосходно устроенной - симпатичный городок и больше акра полей вокруг. Когда Зверь бывал рядом, то бродил по предместьям, рассматривая миловидные дома с крышами красной черепицы и высокую, красивую церковь, большие амбары и низенькие, опрятные хижины. Нечасто он встречал городки симпатичнее. В этот раз он задержался на Южном краю долины. Ему нравилось останавливаться здесь и принюхиваться к воздуху, потому что пах он здесь всегда так странно. Он покатал запах на языке и нахмурился. Поттсфилд был симпатичен, но лишен аромата, словно молочай. Странно. Он всегда думал, что город такого размера должен быть иззубрен и пронизан надеждой. Но все, что он мог почуять, - сладкое, медленное гудение довольства, темное и почти пьянящее, согревающее его нёбо и обжигающее глотку так, как когда-то это делал аромат разрушенных Зимой домов. Он почти смог дотянуться до него, но в последний момент запах ускользнул. Нет ничего, чего бы Поттсфилд боялся. Они не трепещут Зверя, они не питают смутного страха перед грядущим снегом. Здесь они счастливы. Спокойны, и тихи, и немы, как могила - по крайней мере, как могила, которой он не коснулся. Почему? Странное, странное местечко. Он ушел, оставив эту загадку. В конце концов, это не его дело, и ему уже пора проверить своего Фонарщика. К своему отвращению он обнаружил, что она нуждается в присмотре. Она была оборванным крохотным созданием, убежденным, что душа ее братика освещала ей путь из фонаря. Она оказалась слишком слаба, чтобы самой запустить мельницу, так что выцеживала сок с деревьев, надрезая их, и вываривала его, получая масло. Все это занимало слишком много времени. Нечто похожее он мог сделать и сам. Ему был нужен кто-то, кто способен был махать топором и молоть зерно. Она уйдет в землю сразу же, как он отыщет ей замену. Он поет, и сажает деревья, и странствует во тьме. Он маскируется, чтобы обманывать детей: любимый его облик - прекрасная небесная королева, обещающая легкий путь домой. Он не слишком хорошо понимает, почему дети столь безрассудно доверяют этому облику. Если поразмыслить, не у всех детей бывают красивые матери, но ничто не доводит их до отчаяния и смерти так хорошо, как предательство прекрасной женщины. Проходит время. В конечном счете он возвращается к довольному городку с красивыми полями, и, к своему невероятному изумлению, обнаруживает, что тот вырос. Поля теперь простираются на пять или шесть акров, а город почти упирается в деревья в его лесу. Раньше граница была не здесь. Они срубили его деревья. Акры и акры его деревьев. Это столь же необъяснимо, сколь и неприемлимо. Конечно, города всегда росли в Зиме как поганки, но и всегда знали меру. Таких размеров они не достигали. Он с негодованием смотрел на симпатичные амбары и шпили. Города Зимы не пахнут так спокойно, не ощущаются такими теплыми. Этот город пришел в его Зиму и почти превратил ее в летнюю ночь. Здесь растет кукуруза. И тыквы. Усыпанные яблоками деревья опрятными рядами выстроились позади церкви. Да, ему нравится, когда люди приходят в Зиму, - потому, что они питают его. Но здесь нет надежды, нет страха, и, более того, он никогда не видел ничего, что так же вторглось бы и изменило его Зиму. Он решил, что для них настало время испытать страх. Он немного понаблюдал за городком. Люди в нем были странными, не похожими ни на кого из тех, что он встречал раньше. Они разгуливали в необычной одежде, и ему невольно вспомнилась одна из его душ, заблудившийся гуляка в маске животного, забредший в Неведомое во время празднования чего-то под названием «Марди Гра». У него была темная, странная душа, искаженная кошмарами, и кошмары эти заставляли его масло гореть пронзительно и дико. Тот смертный все еще был здесь, потерявшись где-то в глубинах и полных муки кавернах его существа. Все эти люди в Поттсфилде по какой-то необъяснимой причине носили маски овощей. Может, справляли некий праздник? Может, это был какой-то культ? Не важно. Он выбирал первую жертву тщательно. Первые жертвы имеют особое значение. Они должны был украшением города, его светом, солнцем, сияющим над мрачными домами посреди зимы. Когда он разрушал это солнце, город начинал гнить. Если солнце остается, остальной город цепляется за него, желая бороться и не собираясь узнавать, насколько может быть мрачна Зима. Он нашел ее - маленькую и нежную, немного неуклюжую, но сияющую и любопытную. Она ходила в церковь и обратно, и к большому амбару, и к домику, в котором, как он в конце концов понял, выдавали книги. Она каждый день гуляла - опасное занятие. Одетая как маленькая леди, пусть одежда ее и была сделана из растений, она, должно быть, была чьей-то нежно любимой дочерью и, скорее всего, возлюбленной какого-нибудь молодого деревенского паренька. Они придут в Лес за ней. Темными ночами он пел веселый гимн топору. Он знал, что в городе его должны услышать и задаться вопросом, кто там бродит. Песнь искушения он пока не пел - с этим нужно подождать, пока жертва окончательно не потеряется и не начнет звать на помощь, и уж тогда он заставит Лес содрогаться от этой мелодии. Скрытый во тьме деревьев, меньше чем в лиге от города, он чувствовал, как горожане бормочут и смотрят в Лес. Они знали, что он здесь. Хорошо. Его жертва отправилась на свою обычную прогулку поздним днем, когда солнце начало клониться к горизонту. Он погрузил руку в свой мех, отыскивая нужную приманку, и извлек сияющее кольцо, отобранное у старой девы, ее последнее мерцающее великолепие, нанизанное на ветвь, которой стал ее палец. Подходящая вещь для того, чтобы привлечь симпатичную юную девушку, подумал он. Он положил его на землю за первыми же деревьями Леса, отступил за дуб и стал ждать. Девушка пришла, мурлыкая что-то себе под нос, и прошла мимо. Она шагала легко, и ее легкая юбка с шорохом касалась земли. Погруженная в свои думы, она не заметила приманку. Он нахмурился, схватил кольцо и обогнал ее, выбрав другое удобное место; там, на краю Леса, он вновь бросил кольцо и удостоверился в том, что угасающий свет солнца заставит его блестеть. Так-то лучше. Когда она прошла мимо, он издал звук, похожий на уханье совы. Она повернула голову и вгляделась в чащу. - О, - сказала она, заметив кольцо. Она помедлила. Потянула прежнюю мурлыкающую ноту. И двинулась дальше. Он раздраженно заворчал. Что ж, это, без сомнения, раздражающе. Но такое случается не впервые - жертва может осторожничать или просто не любить приключения такого рода. Следующие несколько ее прогулок прошли без всяких происшествий. Потом он оставил в лесу книгу, еще ближе к опушке, чем раньше, так, чтобы она ее точно не пропустила, открыл страницы на самой красивой картинке и стал ждать. В тот день она пришла не одна, и он тихо кипел от гнева, спрятавшись за дерево. Он не мог ловить ее сейчас, не при свидетеле. Это разрушит и страх, и тайну. Да они могут даже отправиться в лес, чтобы начать на него охоту - похоже, маленькие глупцы вполне на такое способны. Он позволил ей забрать книгу. У него не было выбора. По крайней мере, теперь она будет считать, что бояться в лесу ей нечего. Он решил подождать еще. Обычно ему нравилось играть со смертными в долгие игры. Он не возражал побыть с ними терпеливым. "Терпение" означало для смертных совершенно иную вещь. Но несколько лун спустя стало ясно, что его маленькая жертва не желает подчиняться. Она никогда не заходила в Лес без спутников, даже если слышала крик о помощи или красивое пение. Придется ему частично раскрыть карты. Каждый три дня она с кем-нибудь гуляла. Он дожидался этого, и, наконец, выбрал тусклый, пасмурный день с клубами тумана, стелющегося в лесу - не слишком густого для того, чтобы заставить ее остаться дома, но вполне достаточного, чтобы трудно было что-то разглядеть из городка. Он прикрыл свой фонарь, совсем недавно отобранный у прежнего слуги, и спрятал его свет в своем мехе. Часть тыквенных грядок примыкала к его лесу, и на то, чтобы схватить и утащить ее, много времени бы не потребовалось. Он ждал, наблюдая из чащи. Он улыбнулся себе, когда она появилась. Она пришла одна. Она прошла мимо. Зверь медленно вышел из Леса и ступил на тыквенную грядку, беззвучно скользя между плодами. Ему нужно только мгновение, только пара секунд, и она достанется ему. Он утащит ее во тьму и отпустит в глубине Леса, где нет даже солнца, чтобы указать ей путь, и она уйдет в землю эдельвудской тыквой. Он убежден, что масло из нее будет сладким. Он принюхался, нетерпеливо желая насладиться последним глотком исходящего от нее довольства прежде, чем разобьет его, словно замерзшее оконное стекло. Он протянул к ней руку. В ее волосы была вплетена солома, и ухватиться за эти косы было так просто. Кончик пальца скользнул по соломе - он задержал дыхания, чувствуя, как расширяются его глаза, - и что-то обвилось вокруг его лодыжки и дернуло. БУХ. Чшшшшшштб! Его уронило на спину и с недюжинной скоростью потащило через поле. Все, на что ему хватило присутствия духа - это схватить свой фонарь и прикрыть его иссушенной рукой, покуда его тащили за лодыжку по тыквам и колючей стерне кукурузы. Он вывернулся и вытянул руку, впиваясь пальцами глубоко в землю, взрывая ее. Пиная схватившего его за лодыжку второй ногой, он сунул ручку фонаря в зубы и впился в землю и другой рукой. Понадобилась вся его сила, но он мог сопротивляться. Он мог вырваться. Хватка на мгновение ослабла, как будто удивившись сопротивлению, и он рванулся прочь, перекатившись и встав на ноги, припав к земле, покрытой кукурузной стерней, и осветив напавшего светом своей души. Это оказалась толстая зеленая плеть с клиновидным концом. На какой-то забавный момент он подумал, что это очень обескураженная змея, но после заметил, что из нее растут листья. Больше всего это походило на тыквенную плеть. Он потерял свой нож там, дальше в поле. Проклятье. Плеть оправилась от очевидного замешательства и вновь бросилась в атаку, ударив в его направлении. Он нырнул, уворачиваясь, и зашипел от боли, чувствуя, как она отломила хрупкий кусочек его правого рога. Чудовищно больно, но прямо сейчас у него были более важные заботы. Он схватил плеть, резко ее выкрутил и держал до тех пор, пока та не перестала дергаться. Он медленно опустил ее на землю. Так-то. Одной проблемой меньше. Он как раз взглянул на небо и принялся подсчитывать, сколько времени осталось до того, как стемнеет и он сможет вернуться обратно в лес, как плеть внизу очнулась и мгновенно обвилась вокруг него, скользнув вокруг ног и стянув их вместе, пока другая плеть, взметнувшаяся из кукурузы, обхватила его шею. Они потащили его дальше через поля, прочь из кукурузы, через какие-то другие тыквенные грядки, и подняли его прямо позади самого большого амбара в городе. А потом почему-то отпустили и втолкнули внутрь. Он самым некрасивым образом растянулся лицом вниз на полу амбара, а двери захлопнулись за ним. По крайней мере, этот амбар был милосердно скудно освещен. Свет обычного масляного фонаря лился из-под крыши, но он был слишком далеко. О, никакой иной свет, кроме как из его собственного фонаря, просто не мог его осветить, но он все равно чувствовал себя неуютно при дневном свете. Лежа лицом вниз, он позволил улечься встопорщенному меху и попытался отдышаться. Амбар насквозь пропах запахом города. Темный, сладкий, густой и почти пьянящий, и столь же теплый и жгучий, как добела раскаленный голь. Не костер. Камин. Дом. Очаг. И что-то еще... - Так, так, так, - прозвучал голос откуда-то сверху, и память подсказала - меласса. - Что у нас тут? Зверь медленно поднялся, пряча фонарь глубоко в мех, туда, где он будет в безопасности. Он огляделся, отыскивая источник голоса, и обнаружил, что смотрит на исполинскую голову, косившуюся на него с верхушки увязанного лентами майского дерева. Часть лент двигалась, сворачиваясь, как щупальца оскорбленного осьминога. - Потрудись сообщить мне, что ты делаешь в нашем маленьком городке? - спросила голова, хотя ее губы не двигались. Она склонилась, чтобы пристальнее всмотреться в него. - И что, скажи на милость, ты пытался сотворить с мисс Кларой Дин? Он смотрел в ответ. У него не было ровным счетом никакого способа все это объяснить, по крайней мере, ни одного, который был бы принят. Голова прищурилась. - Боюсь, для меня все выглядит так, будто ты здесь - нарушитель. Этого Зверь не мог вынести. - Нет, - сказал он. - Это ты - нарушитель. Казалось, это глубоко поразило голову; теперь она щурилась недоуменно. - Я? Не думаю, что я тебя понимаю. - Вы вырубили мой лес, чтобы расширить город, - сказал он. - Каждое дерево, что вы срубили, принадлежит мне. Я бы простил это, но вы никогда не отдавали ничего взамен, а ваш город рос все больше. Голова склонилась набок. - Ты хочешь сказать, что эти Леса принадлежат тебе? - Да. - Так это ты пел там, в ночных дебрях? Он не привык к тому, чтобы ему задавали вопросы. Возможно, пришло время прекратить эту беседу. Если верить запахам, именно на это место он должен напасть, чтобы быстро разрушить весь город. Этот план становился весьма привлекательным. Он поглядел на лампу, висевшую под крышей, и вдохнул. Свет того крохотного пламени, все окружающее свечение из мира снаружи, все, кроме холодной звезды его собственного фонаря втянулось в него, вспыхнуло в его глазах. Он вытянулся вверх и встал лицом к лицу с этой головой. - Да, - прорычал он. - Это был я. Меня называют Зверем Вечной Тьмы. Голова не сжалась. Не вздрогнула и не вскрикнула. Ее брови - или то место, где они могли бы у нее быть, - поднялись, но это выглядело скорее заинтересованно, чем напуганно. Странное, странное местечко. - А, - произнесла голова, и он увидел в свете собственных глаз, как ее рот наконец шевельнулся. Уголки зеленоватых губ медленно приподнялись. - Я слышал о тебе. Пожиратель Надежды, верно? Ты превращаешь тела людей в масляные деревья. Честно сказать, я считал тебе выдумкой. - Я не выдумка, - ответил он. - И ты сам это докажешь. Готово ли ты узреть истинную тьму, создание? Много времени на то, чтобы убить эту штуку, ему не потребуется. Быстро свернуть голову на теле из майского дерева, сломать то, что у него там вместо шеи. О, или, может, просто проткнуть. Ничего сложного. Голова заговорила вновь. - Не сейчас, нет. Он почувствовал рывок и понял, что глядит на собственный фонарь. Он отшатнулся назад, рыча от муки и отчаянно пытаясь избежать света, и схватился за ручку лампы. В отраженном свете его паники он увидел голову, державшую его фонарь своим щупальцем, отведя его как можно дальше от его рук. Он прижался к полу в агонии. - Это для тебя важно, да? - спросила голова. Она подняла фонарь. - Я слышал много всякого о вещах вроде этой симпатичной безделицы. Ты можешь держать там свою душу, душу того, кого любишь, душу своего хозяина... - Таких у меня нет, - ощетинился он. Голова усмехнулась. - А. Конечно, нет. Она качнула фонарь, уводя его от руки Зверя. - Так что, значит, это мы - нарушители, да? Пожалуй, это заставляет взглянуть на ситуацию с другой стороны. Зверь оперся о пол, осторожно следя за тем, как голова начала двигаться. Ее щупальца шевельнулись, скользя по основанию, и он понял, что создание шагнуло. - В конце концов, я считаю, что есть некий смысл в словах о том, что эта земля - наша, раз мы ее используем, а ты оставляешь ее простаивать. Но это не совсем правда, раз нам пришлось вырубить твои деревья - а наше расширение вынуждено было их немножко задеть, это я признаю. Видишь ли, у нас был наплыв нищих мертвецов. Что-то вроде чумы, я так думаю. Нам нужно было больше места. Он не видел, и он не стал отвечать. - А как давно тебе принадлежат эти леса? - спросила голова. - Они всегда мне принадлежали, - медленно ответил Зверь, глядя на нее. - Всегда, пока был лес, я им правил. Я был всегда. Голова кивнула. - И я. Я был в здешних краях с тех пор, как первые богатства сошли в могилу. С того момента, как яма в земле впервые заполнилась смертью, возник и я. Он был стар, как лесная чаща, а голова была стара, как гробница. - Тогда ты признаешь, что у меня больше прав на эти земли, - сказал Зверь. - Я никогда не отрицал этого, - ответила голова. - Но я не могу отдать их обратно. Мне нужно исполнять свой долг, как и тебе. Щупальца пошевелили фонарь, заставив его мигнуть. Зверь заворчал. - Итак, ты просто хочешь жить на украденных у меня землях, древний? И как долго? - Енох, - ответила голова. Зверь вдруг нахмурился. - Думаю, ты имел в виду "эпоху". Голова ухмыльнулась. - Нет, милый мой сосед. Это мое имя. Енох. Нет никакой нужды звать меня "древним". Я уверен, мы можем отбросить формальности. - Когда ты прекратишь расширять город? - спросил Зверь. - Надеюсь, ответ будет "никогда", - сухо произнесла голова по имени Енох. Зверь безрадостно улыбнулся. Енох не надеялся. Енох был уверен. - Тогда ваши надежды станут разочарованием, - произнес Зверь, - ибо я заберу их всех, одного за другим, медленно уводя во тьму со мной, и твой город... Несколько щупалец вылетели вперед и обвились вокруг его шеи, поднимая его над полом. Они сжались так крепко, что, нуждайся он в дыхании, ему пришлось бы несладко. - Нет, Зверь, - сказал Енох, поднимая его на уровень своих глаз. - Ты не тронешь моих горожан. Голос Еноха до удивления напомнил ему голос одного старого пастора, чью церковь он забрал несколько лет назад; он украл его паству сперва для поклонения, а затем - для масла. Маленький пастор думал изгнать его из его собственного Леса так, будто он был простым жалким демоном. Зверь показал этому человеку, что он ошибся. И Еноху он тоже это покажет. - Не трону? - промурлыкал он. Щупальца сжались еще сильнее, но ему ведь не нужно было дышать, так что это едва ли имело значение. Он улыбнулся. - Это на меня не подействует, древний, - тихо пропел он. - Что ты можешь сделать, чтобы помешать мне забрать твоих маленьких поселенцев, как мне того хочется? - Я верю, что показал себя способным защитить своих людей. Я прикажу им держаться от тебя подальше. - Всегда есть любопытные, - пробормотал он. - Ты не сможешь удержать их вдали от леса, если они захотят пойти. А как только они захотят, они будут принадлежать мне. - Они не захотят. Они не пойдут. - Как скажешь, - он покрутил головой в захвате щупалец. - А теперь опусти меня вниз. Ты, по-моему, немного переволновался. Енох согласился с этим и вновь опустил его на пол амбара. - Если хочешь получить из них надежду или масло, ты ничего не получишь. Единственная причина для тебя забрать моих горожан - открытая злость. - Почему это? Енох на мгновение склонил голову, размышляя, а потом махнул щупальцем в угол сарая. - Подожди вон там, если ты не против. Зверь прищурился и шагнул в глубокую тень, разом почувствовав себя непринужденнее, когда его скрыла темнота. Трудно сказать, сколько Енох успел рассмотреть в свете фонаря, но здесь он, по крайней мере, укрылся тьмой целиком. Енох прочистил горло. - Флагсман Браун, - позвал он, - могу я украсть немного вашего времени? Секунду спустя дверь скрипнула, пропуская еще одного тыквенного человека. Этот был одет как юный джентльмен, с шарфом, повязанным на шее. Он нес высокий флагшток с тканью на конце. - Чем могу помочь, Енох? - спросил Флагсман Браун. - Если не ошибаюсь, вы одним из первых соберете урожай в этом году, не так ли? Могу я спросить, как он держится? Флагсман Браун постучал по боку своего тыквеного шлема. - Весьма недурно, спасибо большое. Я буду рад замене - рано или поздно - но пока меня и этот вполне устраивает. - Можно мне посмотреть? Я хотел бы знать, когда стоит выйти на жатву. - Конечно. Флагсман Браун опер свое высокое тело о дверь и, с усилием дернув, снял тыкву со своей головы. Зверь в углу не мог отвести глаз. Под тыквой был череп, кипельно белый и зубастый, с двумя булавочными головками света в глазницах. Енох вытянул пару щупалец и приподнял снятую тыкву, слегка ее сжав. - Мм, вижу. Он немного износился, нет? А ваше тело в таком же состоянии? - Ну, более или менее да. Солома отлично справляется - мои кости почти совсем не простужались, хотя, с другой стороны, погода у нас стояла хорошая. - И верно, - пробормотал Енох. - Что ж, спасибо, что потратили на меня время, Флагсман. Я скоро принесу новые тыквы. - Конечно, Енох. Если вы меня извините, я продолжу свой обход. - Само собой. И приглядывайте за лесной границей, ладно? - У вас плохое предчувствие? - О, нет, нисколько. Фактически, как раз наоборот. Но странные вещи приходят по ночам, не так ли? Лучше быть настороже. Я выйду через час-другой и сменю вас. - Отлично. Ну, я пошел. Флагсман всунул голову обратно в тыкву, подхватил свой флаг и вышел из сарая, закрыв за собой дверь. Зверь поглядел на Еноха. - Что ты такое? - спросил он. Майские деревья просто-напросто не живут в амбарах, куда порой заглядывают слуги-скелеты. Енох не смертный. - Правитель Поттсфилда, конечно, - ответил Енох. - Хотя я предпочитаю термины "мэр" или "городской судья". Теперь, я полагаю, мне удалось показать, что я имел в виду, говоря о моих горожанах? Если ты - Зверь Вечной Тьмы, то, полагаю, ты планировал превратить мою милую мисс Клару Дин в дерево, а не соблазнять ее? Зверь поразмыслил. "Мою милую мисс Клара Дин?" Должно быть, он умудрился выбрать нареченную городского судьи. О, забери он ее в свои сады, это стало бы для города сокрушительным ударом. Но это между делом. Загадка со скелетами, конечно, объясняет нехватку надежды или страха в городе. На что могут надеяться мертвые? Чего им бояться, когда худшее уже свершилось? Да, замани он ту девушку, он напрасно бы ждал, покуда холод или страх сломают ее. И кто знал, во что она могла превратиться, даже если и была способна умереть? - Да, - пробормотал он. - Тебе удалось. - Боюсь, ты ничего из них не получишь, ни надежды, ни деревьев. Они давно высохли и увяли. - Понимаю. Я удивлялся, отчего это место пахнет так необычно, - признался он. - Думаю, я нашел ответ. - Необычно? Не совсем. Просто мирно, - Енох повернул голову и склонился ниже. Зверь мог рассмотреть кривую колоссального спинного хребта и задаться вопросом, на каком же майском дереве покоилось это существо, если то внутри вообще было. - Мертвые, вырубающие мой Лес? Вырубающие его - и расширяющие свой город? Я не могу назвать это особенно мирным. Енох улыбнулся. - Справедливое замечание, сосед. Но мы не можем их вернуть. Мы уже здесь. У нас есть дома и урожай. - Все в конце концов тонет во тьме, - ответил Зверь. - А я могу быть очень терпеливым. - Хорошо, - сказал Енох. - Тогда, я уверен, ты не станешь возражать против того, чтобы просто переждать нас, пока мы делаем то, что делаем. Он прищурился. - Не смейте глубже входить в мой Лес. - Я не могу этого обещать. - Тогда... - Любое расширение я могу обсуждать с тобой, конечно, - пробормотал Енох. - Чтобы не вторгаться в твои земли глубже, чем необходимо. Может, мы могли бы заключить сделку? Зверь должен был чувствовать себя оскорбленным. Сделки - ложь. Он заключает сделки со смертными, чтобы обмануть их и привести к гибели. У этого высокомерного майского дерева нет ничего, что он мог бы ему предложить. Но как напасть на город, жители которого не могут умереть? А что, если они рассеются по его Лесу и просто останутся там жить в каких-нибудь норах? Они странные и, вполне возможно, бессмертные, и они будут отпугивать другие города и семейства, и эти другие люди, все еще полные надежд и страхов, выйдут в Осень и выживут, избежав его когтей. Что лучше - иметь одну большую мертвую зону, или тысячу маленьких мертвых негодяев, постоянно перемещающихся и абсолютно неуправляемых? А сейчас он хотя бы может торговаться. - Что ты можешь мне предложить? - спросил он. - Ну, говоря о том, что тебе по нраву - мы ведь заставили это место выглядеть обжитым, правда? - Енох осмотрелся. - Да и всю эту область. Так что остановит людей от того, чтобы ее по-настоящему обжить? Ты можешь получить соседей, которые больше потрафят твоему взыскательному вкусу. Это правда. Само собой, этот город начнет что-то вроде торговли с другими. Он никогда не понимал толком ложное чувство безопасности, заставлявшее людей селиться бок о бок. Отчаявшиеся скитальцы - его лучшая пища, и они - лакомство, но, как всякое лакомство, они встречаются нечасто. - Это и есть та выгода, какую мне должна приносить близость с вами? - спрашивает он. - Я воздерживаюсь от вмешательства в вашу игру... - Совершенно бесполезную для тебя игру, должен напомнить. - ...и желаю втоптать твой город в забвение, а в попытке обмена ты жертвуешь мне своих соседей? Как расчетливо. Енох ухмыльнулся ему. - Какое мне дело до того, что лежит за моими границами? Мое дело - мертвые, а не умирающие. Это было весьма разумно. - А что получишь ты? - спросил он. - Зверя Вечной Тьмы в качестве моего дружелюбного соседа, - ответил Енох. - Никаких больше нападений на моих горожан с той стороны, и я не уверен, что эту границу вообще надо будет в дальнейшем патрулировать. Полагаю, немногие покидают твой Лес без твоего разрешения. "Это и впрямь все?" - спрашивает себя Зверь, так и сяк вертя идею в мыслях. Выглядит очень дешево, очень неприхотливо по сравнению со свежим топливом. Но, с другой стороны, они встретились друг с другом, и, в некотором смысле, они друг друга узнали. Не будет ли меньшим злом жить возле дьявола, которого ты знаешь, вместо неизведанной бездны? - Это все, что ты можешь предложить? - спросил Зверь. - Да, и еще, конечно, мы будем делиться новостями через забор, как и положено добрым соседям, - улыбнулся Енох. - Одалживать друг другу сахар и все в этом духе. Он подмигнул. Зверю нечасто подмигивали, так что он оставил это без внимания. - Да будет так, - согласился он. - Не рубить Зимние деревья без моего разрешения. Я не стану трогать ни твой урожай, ни твою игру, ни твои дома. Это и будет наше соглашение о границах. - Договорились, мой дорогой сосед, - ответил Енох и протянул ему щупальца, видимо, желая физически подкрепить их соглашение. Как по-смертному. Как эксцентрично. Но, возможно, такие привычки необходимы, когда ты Властитель Мирной Смерти. Зверь схватил щупальце и крепко его стиснул. - Мой фонарь, если не возражаешь. Енох улыбнулся одной стороной рта шире, чем другой. - А, да. Думаю, о нем бы ты не забыл. Он походит на важную для тебя вещь, насколько я вижу. - Ты можешь видеть сколько угодно, - холодно ответил Зверь, - но я вынужден настаивать на том, чтобы ты его вернул. - Конечно, Пожиратель Надежды, конечно. Щупальца подняли фонарь, и Зверь потянулся, чтобы взять его. Щупальца отдернулись, и его пальцы схватили только пустоту. - А! - сказал Енох. - Какой же я негостеприимный. Давай я наполню его доверху, прежде чем ты пустишься в обратный путь. У нас есть превосходное фонарное масло... - НЕТ, - рявкнул Зверь, шагнув вперед и снова попытавшись схватить фонарь. - Нет, просто... Щупальца вновь отвели его назад, а их обладатель хихикнул. - Нет нужды быть таким привередливым. Это займет всего мгновение, уверяю тебя... - ПРОСТО- - он резко оборвал свою речь и попытался взять себя в руки. - Просто. Отдай мне мой фонарь. - Мм-хм, - со знанием протянул Енох. Он посмотрел на Зверя с нечитаемым выражением лица, и тот выпрямился, чтобы не дать собеседнику даже намека на то, что он, Зверь, испугался. - Я тут подумал. В этой части света бродят слухи, Пожиратель Надежды. Я слышал о тебе разные вещи. Интересно, сколько из них окажутся правдой. Зверь разглядывал своего новоприобретенного соседа. Голос у Еноха похож на мелассу. Сахар и огонь. Искушение и абсолютное уничтожение. Довольно простая смесь, но он был бы глупцом, если бы забыл, каким мощным может быть каждый компонент, даже по отдельности. Он протянул руку, и Енох в конце концов вручил ему фонарь. Зверь схватил его с силой, граничащей с жадностью, и, приблизив к себе, наконец-то смог вздохнуть с облегчением. - Позволь мне проводить тебя к твоему Лесу, - предложил Енох. - Предосторожности ради? - с вызовом спросил Зверь. - О, нет, вовсе нет. Я просто был бы рад пройтись с тобой, если ты позволишь. Они вышли из амбара, и в сумерках Зверь сумел рассмотреть правителя Поттсфилда получше. Он был высок, гораздо выше самого Зверя, и его щупальца двигались с тревожной живостью. Казалось, он колеблется при каждом шаге, двигаясь медленно и устойчиво. Это почти заставляло забыть о том, как быстро он может перемещать свои странные конечности. Почти. Они достигли границ Поттсфилда и Зверь тщательно запомнил расстояние от первого дерева до амбара. Если они так быстро прошли это расстояние... Тыквенные плети или нет, Осенняя земля или нет, он утопит это место во тьме. - Удачно добраться, сосед, - сказал Енох. - Да, - ответил Зверь. - И возвращайся как-нибудь на днях. Мы были бы рады тебя принять, особенно во время жатвы. Зверь медленно кивнул этой странной, ненужной заботе, и шагнул в полумрак своего леса. Он повесил фонарь на левый рог. Пришло время найти нового хранителя. Нельзя держать фонарь у себя, если он собирается то и дело подвергать себя таким опасностям.

***

Предсказания Еноха сбылись, и многое изменилось. Недалеко от Поттсфилда, может, мили на три поглубже в Осенних лесах, появилось здание школы. Дети с сопливыми лицами и липкими ушами так и вились вокруг нее, и со временем он соберет их, словно ягоды - но они могли добраться до его земель и сами. Как будто из ничего на юго-западной окраине Леса возникла таверна. В иные ночи он наблюдал, как люди приезжали в этот крохотный домик в долине и покидали его. Они были куда более подходящими целями, и время от времени он забирал одного или двух в свой сад. Они написали о нем песню. Она ему нравилась, а страх, лившийся из этого места, был превосходен на вкус. Он заставил охранять лампу потерявшегося дровосека. Его хранитель был сильным и крепким, и он боялся смерти. Зверь пообещал поместить его душу в фонарь в обмен на службу. Когда Зверь шагал по Лесу ночью, его слух ласкал далекий стук топора, и ему приятно был слышать, что удары попадают в ритм его радостного гимна лезвию. Он чувствовал себя хорошо. Его свет в тех больших руках горит так ярко. Он спрашивал себя, когда дровосек поймет, что его обманули, и не заставить ли ему зеркала этого смертного какое-то время показывать только то, чего он хочет. Он понемногу раскалывал союз ведьм, доводя старую каргу до сумасшествия. Та перебралась в прерию, примыкающую к Лесу, и он продолжал осторожно ее обрабатывать. Ведьма делала то, что он ей приказывал. Осталось только две. Девушку скоро будет совсем легко поймать. Он приглядывал за Поттсфилдом и его правителем. Если Король Жатвы и женился на своей милой мисс Кларе Дин, Зверь пропустил церемонию. Это мирное место, и оно привлекательно, хотя воздух здесь мертв, а люди не слишком на чем-то сосредоточены. Он начал задаваться вопросом, мог ли этот городок не только не вырасти, но даже уменьшиться. Урожаи в Поттсфилде казались нетрадиционными, хотя, возможно, ему одному - ему трудно было судить о странностях с агрокультурной точки зрения. Он и мэр Поттсфилда устраивали на границе небольшие тет-а-теты, и город не нарушал оговоренные границы. Семь акров им хватит на много, много лет. Время от времени, когда он проходил мимо города, ему казалось, что он слышит пение Еноха. Похоже, он начинает привыкать к Королю Жатвы, думал Зверь. Порой, бродя вокруг, он останавливался и смотрел на землю, где смерть предлагала сладость и удобство, и внутри него вскидывалась чужая, не принадлежащая ему тоска. Он приближался к границе, ища новостей, или, по крайней мере, пытаясь думать именно так, покуда те подавленные части внутри него жаждали мира, который он не мог себе позволить и которого никогда по-настоящему для себя не хотел. Енох обычно заводил с ним беседу, и она притупляла тоску. В конце концов, думал Зверь, они и правда стали хорошими соседями.