Не братья

       Мы встречаемся с тобой дважды в год. Уже больше десяти лет — строго два раза в год… Не чаще, но и не реже. Мы женаты на двоюродных сёстрах. Мы родственники, почти братья. Но — мы не братья…        Ты старше меня на четыре года, но женат на младшей кузине, и мы познакомились на вашей свадьбе. Она почему-то долго прятала тебя от родни, будто что-то предчувствуя. Поэтому я увидел тебя впервые в полном блеске твоей мужественной красоты, ухоженного, в идеальном костюме, взволнованного ровно настолько, чтобы выглядеть ещё роскошней. Я слышал о тебе, что ты авиаинженер и работаешь на одном из предприятий Сухого, и никак не ожидал, что ты окажешься таким ярким и убедительно состоявшимся. Респектабельным и – да, блядь! — сексуальным! Это была моя первая мысль о тебе, и помню, я разозлился на себя, на тебя, на жену, на эту свадьбу, на весь свет… Потом отпустило, но я весь вечер впервые любовался мужчиной — тобой любовался…        А потом пришёл день рожденья моей дорогой половинки, и она, как обычно, в обязательном порядке пригласила кучу наших общих друзей и любимую сестричку — с молодым мужем, естественно. Наших суженых мы нашли в Питере, только я свою в Тверь увёз, а ты — в столицу. И мой деревенский дом в верховьях Волги — наследство бабушки — в конце июня с трудом вмещал весёлую ватагу парней и девушек, зависавших в честь подружкиной днюхи на несколько дней. И вы приехали на потрясающе навороченном вездеходе, уже непонятно, чем бывшем изначально, вручили подарок имениннице — огромный настоящий тульский самовар, ты повытащил из багажника массу деликатесов и два ящика достойного алкоголя, а последним — очень бережно — футляр с гитарой. «Играешь?» — спросил я тогда. «Балуюсь», — ответил ты.        Безгранично обаятельный, ты перезнакомился со всеми мгновенно. Я даже слегка ревновал, как вписался ты в круг тех, кого я прочно считал своими, с кем сближался не один месяц, а то и год. А ты так просто сделал шаг, и круг впустил тебя, став ещё немного теснее и надёжнее. Ты как-то неожиданно многое умел, чего я не ожидал от москвича и технаря, но слово за слово, ты рассказал, что с юности занимаешься горным туризмом, исходил и излазил сотни километров сложных маршрутов, вот и научился там и дрова рубить, и охотиться, и готовить, и лечить, если надо… «Однажды роды принимал, — со смехом рассказывал ты. — Деревушка в страшенной глуши, дожди лили две недели, развезло дорогу, речка вспухла — лодки сносила нахрен. А срок у бабочки подходил-подходил, да и подошёл, как водится, в самый ненужный момент. Муж в панике, соседей — полтора человека, и те на ладан дышат, вертолёту сесть негде, вездеходу ехать 75 километров, да по такой гвазде… Ну, короче, вскипятил воды, потребовал водки — и понеслась. Это сейчас весело рассказывать, а тогда я чуть в штаны не наложил». «А водки-то зачем?» — недоумённо спросил кто-то из девчонок. «А для дезинфекции», — важно объяснил ты. Мы хохотали над твоими рассказами до слёз, и ребята меня втихаря пихали в бок, повезло, мол, с родственником.        Июньские ночи под Тверью почти такие же светлые, как в Питере, и мы долго сидели вокруг костра, объевшиеся шашлыком и салатами, обновившие самовар, лениво тянули дагестанский коньяк и удивительное цимлянское вино, что ты привёз мужикам и дамам, анекдоты рассказывали, болтали, смеялись, а потом ты принёс гитару и начал петь. Ты пел Высоцкого и Стинга, Ревякина и Doors, Козловского и Scorpions, голос твой не был особенно силён, но интонации и тембр покоряли точностью и чувством. «Неужто тоже в горах научился?» — попытался кто-то пошутить. «В основном, — серьёзно кивнул ты, а потом поднялся со скамейки. — Серёг, я никогда не бывал в этих местах. Покажи мне реку, а?» И мы вышли со двора, и с нами почему-то никто не увязался. Впрочем, там уж все почти спать полегли…        Я никогда, никогда не забуду, как мы шли невысоким крутояром вдоль Волги, как отражалось светлое небо в идеально-гладкой воде, и не было ни ветерка, ни шелеста листвы, только сладкой свежестью пахли зацветавшие липы. Мы оба молчали, неспешно шагая плечом к плечу по протоптанной в траве дорожке, уже по колено мокрые от выпавшей росы, и я словно смотрел вокруг твоими глазами, удивляясь и любуясь с детства родными видами, как впервые. «Посидим?» — предложил я у старого поваленного ствола, который помнил, сколько себя, и увидел в прозрачных сумерках, как ты улыбаешься. Долго мы сидели тогда, смотрели на реку и за неё, слушали стрёкот и щебет — песню русской летней ночи, и я поймал себя на желании остановить время. Я ощущал рядом твоё горячее плечо, слышал тихое дыхание. Вдруг ты прицельно двумя пальцами снял с моей щеки комара, а я от неожиданности отпрянул, и свалился бы с бревна, но ты стремительно меня подхватил, обняв за плечи, и внезапно прижался лбом ко лбу. Глаза твои были закрыты, и я тоже на миг зажмурился, а сердце стукнуло где-то в горле… «Здорово здесь, — вполголоса произнёс ты, не открывая глаз. – Но, наверное, пора, да?» Я, как зачарованный, положил руку тебе на затылок и прижался лбом крепче, переставая понимать, что делаю, просто чувствуя себя совершенно счастливым. «Пойдём», — согласился, зная, что обратно — это снова по колено в росе, касаясь тебя плечом.        Вы уехали после полудня, и я смотрел вслед полноприводному монстру со странным смешанным чувством облегчения и обиды. И изо всех сил старался думать о тебе по-родственному.        А потом наступила осень и конец сентября, а с ним — день рожденья сестрички, который мы не могли пропустить, потому что не могли. Я погрузил в свой Юкон любимую жёнушку и трёхлетнего сына, гостинцы, подарки и втопил по М-10, со странным нетерпением ожидая встречи на твоей территории. Потому что впервые моя свояченица собиралась праздновать в загородном доме мужа, как она пафосно написала в приглашении, приложив карту проезда, подробную и очень чёткую. Заблудиться по этой карте было невозможно, ибо её явно составлял бывалый турист, мы не заблудились, свернули с Ярославки вовремя, нашли нужный просёлок правильно, и в расчётное время я сигналил у ворот высокого деревянного забора, за которым дом даже не угадывался среди могучих сосен и ёлок, берёз и рябинника, усыпанного кистями коралловых ягод.        Ты распахнул широкие створы и махнул рукой, мол, заруливай, и я въехал на участок, где навстречу уже бежали родные и друзья. Жена выскочила из кабины, выщелкнула из детского кресла сынишку, и они вприпрыжку помчались обниматься. А я заглушил двигатель и тоже вышел — вышел к тебе. Ты протянул руку: «Серёга, здоров!» Я сжал горячую ладонь: «Кирилл…» Какой-то миг ты колебался, но потом сделал ещё полшага и обнял. И мне стало легко и весело. И я крепко обнял тебя в ответ.        Оказалось, что в хорошо знакомый коллектив сестричкиных друзей добавились несколько новых лиц — из твоих. Я почему-то испытывал к ним лёгкую настороженность, а потом понял, — это оттого, что они знали тебя дольше и лучше, и будто имели на тебя некие права, пусть даже воображаемые. Долго, почти до самого вечера, я приспосабливался, пока не встретил твой взгляд… Ты ни на кого не смотрел так, я же видел. И тогда мне снова стало легко.        То, что сестричка назвала «загородным домом», было старой, довоенных времён дачей, слегка модернизированной и огромной. Два этажа, три веранды, открытая терраса, печка, камин, два погреба — ты показывал мне дом, хвастаясь, что вот это придумал, а вот это сам построил, а вот здесь вот это изобрёл… А потом водил по участку, гектару леса и полянок, с маленьким огородом, большим малинником, потрясающей площадкой для барбекю, двумя беседками и просторной баней, которой ты особенно гордился. Баня уже топилась — русская парная, в предбаннике стоял дивный дух от запасённых веников, а под навесом за плетёной ширмой наличествовала здоровенная кадка наподобие японских купелей-фурако, полная хрустально-прозрачной колодезной воды. «Любишь парную?» — хитро прищурился ты. «Редко доводилось, больше к сауне привык», — ответил я. «Так я тебя научу», — лукаво улыбнулся ты и вдруг опустил ресницы. И я споткнулся о порог и стукнулся лбом о притолоку, заработав основательную шишку…        В беседке поменьше было всё для детей, и все наши девушки по очереди ходили блюсти небольшой коллектив разновозрастных дошколят, а основное действо вершилось в большой беседке, к которой примыкал очаг для барбекю и шашлыков. И было так весело и хорошо, что я порой ловил себя на том, что это не со мной, наверное, происходит… Но ты, будто чувствовал, окликал меня, что-то спрашивал, и возвращал — в удивительную реальность. Ты заставил меня петь с тобой, чего я не делал очень давно, заставил вспомнить и рассказать про свои студенческие годы в Бонче, в Питере, где я познакомился с будущей женой, немного поразвлечь компанию историями из жизнедеятельности моей логистической фирмы… Потом я рубил чурбачки для мангала, и ты обратил внимание своих друзей-спортсменов, как ловко я это делаю, а я просто у бабушки в деревне научился, ещё в детстве… Я чувствовал себя неожиданно молодым и сильным, успешным, красивым и крутым, потому что словно вновь смотрел твоими глазами. И когда до меня дошло, что это ты любуешься мной и заставляешь восторгаться друзей, мне стало восхитительно страшно, как бывало перед прыжком с тарзанки… Наверное, тогда я и согласился сам с собой… Наверное, тогда…        «Ты каким-то спортом занимаешься, Серёга? — спросил один из твоих мужиков. — Смотрю, на офисный планктон ты никак не похож». «Хоккей и самбо, — пожал я плечами, — нерегулярно, правда, семья, работа, сам понимаешь». «А Кирилла положишь? Он у нас самый разбалованный, давно на маршруты не выходил, и вообще разленился!» — засмеялся другой. Я растерялся, но ты снова пришёл мне на помощь: «Хватит подначивать! Конечно, положит! Он моложе, здоровей и азартней!» «Что, заранее сдался? — не отставал тот. — Женился и успокоился?» «Ты как, Серёж? — усмехнулся ты. — Давай на руках просто, а то не отвяжутся!» Я только плечами пожал: твой дом, твои правила.        Мы уселись на лавку, примерились локтями к опоре. «Э-э! — зашумел задира. — Чур раздеться до пояса, как положено!» Девушки восторженно завизжали, и мы скинули толстовки и майки, и я впервые увидел твоё тело… И, вновь перехватив твой взгляд, понял, что и ты — впервые… и снова обжёгся азартным ужасом неизвестного.        Вновь утвердив локти и сцепив в захвате ладони, мы с улыбкой смотрели друг другу в лицо. Ощутив серьёзное сопротивление, я вовсе не был удивлён, хотя был массивнее тебя и ростом выше. Ничего лишнего не было в твоём теле, только напряжённо подрагивали точёные проработанные мускулы, облитые смугловатой гладкой кожей, вскоре заблестевшей от испарины. Я быстро понял, что ты не борешься в полную силу, и тоже не стал упираться, любуясь линиями плеч, ключицами, красивым бицепсом, широкими пластинами мышц груди, маленькими сосками, почти незаметными на загорелом теле, легко намеченным «гребешком» на рёбрах и плоским, явно очень твёрдым прессом… Чувствуя, как начинают гореть щёки, и совсем не от рестлинга, я могучим усилием воли остановил взгляд на уровне пупка и вновь поднял его к твоему лицу. Ты смотрел на мои губы… Рука у меня дрогнула, я разжал ладонь и вслух сказал «сдаюсь», и лишь через пару секунд до меня дошло, что мы произнесли это в один голос, и ты тоже разжал хват. «Ну вот, — разочарованно пробурчал провокатор, — как сговорились…» «Ну, когда бы мы успели! — смеясь, поднялся ты со скамейки. — Просто я понял, что не справлюсь!» «Ну, а я понял, что я», — тоже весело добавил я, принимая из твоих рук полотенце и вытирая взмокшую некстати шею. Мы оделись, и вечер покатился своим чередом.        А потом была баня. И ты действительно открыл для меня секрет и прелесть парной: с правильным паром, с правильной температурой, с мастерским владением вениками. Наши дамы не выдержали долго, уползли, распаренные, отпиваться чаями и квасами, а мужики упорно и азартно поддавали и хлестались, хлестались и поддавали, периодически с гиканьем окунаясь в холод купели. Я, уже разморённый почти до полной прострации, лежал, распластавшись на полке, когда ты сказал что-то про финальный аккорд, и плеснул из небольшой шайки на каменку очередной отвар. Это оказалась мята и ещё что-то, от чего баню заволокло густым непроглядным паром, но зато от свежего аромата мгновенно прояснилось в голове. И тогда я ощутил твою ладонь, показавшуюся прохладной, на своей спине. Ты провёл вдоль позвоночника сверху вниз, на секунду задержался на пояснице, потом скользнул через ягодицы на бедро и, чуть сильнее нажимая, погладил ногу до ступни… И я почти улетел — душой и телом, вместе с рассеивающимся паром…        Отпившись вслед за прекрасными своими половинами чаем с малиновым пирогом и роскошным набором разных варений, вся компания разбрелась по отведённым светёлкам. Было хорошо заполночь, утром всем за руль… Я устроился рядом с женой на широкой удобной кровати и искренне обрадовался, когда она игриво потянулась ко мне, возбуждённая весело проведённым днём. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить сынишку, спящего на небольшом диване за ширмой, я развернул её к себе спиной, прижал… Я был очень напорист и нежен одновременно, потому что был благодарен… Любая мысль о тебе возбуждала на раз, а не думать о тебе я уже был не способен. Удобно быть женатым, помнится, цинично мелькнуло в голове…        Мы, конечно, общались. По телефону, у родственников, в сети… Но я не считал это встречами. Это были перекрёстки — мелькнули, перекинулись парой слов, согрели взглядами. И только. После каждого такого контакта я сутки в себя приходил. Я не хотел думать, что со мной происходит. Не хотел, чтобы этого со мной не происходило. Впрочем, я не знал, чего я хотел от тебя… Я знал только, что ты нужен мне. Нужен. Ты. Мне…        Когда живёшь, до всего доживаешь… Наступил июнь, и бабушкина изба снова звенела голосами и музыкой, и ещё почти никто из друзей не приехал, когда я издалека услышал рокот мощного двигателя. Ты… наконец-то, ты…        У свояченицы моей, что называется, пузо лезло на нос. «Да дней десять осталось, — смеялась она, — где-то прямо на мой день рожденья Кирюша подарок этот и сделал!» И ты сверкнул на меня таким взглядом, что меня в испарину кинуло. Удобно быть женатым, точно… И всё было, как всегда: гости, подарки, яства и пития… костёр, гитара, анекдоты, смех, байки…       «Пройдёмся?» — предложил ты, когда совместно с моей женой устроил в спальне свою, утомившуюся и сонную. Я кивнул, и мы вновь шли вдоль Волги, только теперь я повёл тебя в другую сторону, там лес подступал почти к самой воде, пахло влажной землёй, травой и рекой. «Купальские ночи, — сказал я, приподнимая над тропой низкую еловую ветку, — пойдём, посмотрим, вдруг папоротник зацвёл?» «На обратном пути», — согласился ты и крепко взял меня за руку. Просто за руку… Как-то по-детски доверчиво. И это было так правильно… Мы так и шли дальше, рука в руке, молчали, слушали ночь. Я знал эту тропу, по ней можно было идти долго… Вдруг ты сказал: «Совсем нет росы. Дождь будет. Интересно, скоро?» И будто в ответ невдалеке рыкнуло мягким тяжёлым раскатом.        Даже если бы мы неслись назад сломя голову, не успели бы, потому что яростная июньская гроза налетела мгновенно, и так же мгновенно мы промокли до нитки под сплошным потоком неожиданно тёплого ливня. Не выпуская руки друг друга в сгустившейся темноте, мы кое-как укрылись под мощным раскидистым дубом, где почти не капало, ты прислонился спиной к стволу и вздохнул: «Вот это да». Внезапная вспышка молнии впечатала мне в мозг, в кровь, в память до смертного часа твоё лицо — мокрые щёки, мокрые стрелы ресниц, с растрёпанных волос срываются капли воды, сверкают глаза, губы приоткрыты в улыбке, такой улыбке… И всё остальное для меня исчезло. Я прижал тебя к дереву ещё крепче и стал целовать раньше, чем понял, что делаю. А когда над головами оглушительно разорвалось исполинское полотно небес, мы уже оба стояли на коленях в ворохе прошлогодней палой листвы, и я держал в ладонях твоё лицо, впиваясь ртом в губы, и ты отвечал мне губами и языком, а руки нетерпеливо дёргали на моих штанах ремень и путались в мокрой рубахе…        Грозу унесло быстро, и мы возвращались под совершенно ясным небом, на которое вышла повернувшая на ущерб луна. С нас обоих только что не капало, поэтому никто не удивился, что нас слегка трясёт, нас повели вытирать и сушить, переодевать и отпаивать горячим чаем. Не знаю, как тебя, а меня трясло вовсе не от холода… Ладони ещё ощущали твоё тепло и упругую плоть, губы помнили вкус твоего рта и кожи, на теле горели касания твоих рук, твои поцелуи, твоё дыхание, всё существо моё изнемогало от пережитого. Никогда я не испытывал такой страсти и такого наслаждения. Никогда никого так не желал…        Лето неслось галопом и одновременно еле ползло. Мы узнали, что у вас родилась дочка, съездили с кучей подарков на смотрины, я чуть не прослезился, увидев тебя — растерянного и счастливого, ещё не до конца понимающего. Я не решился ни на что, кроме рукопожатия, видя, что ты вообще не о том думаешь, а потом мы с женой и сыном уехали на море, на целый месяц. И всё бы хорошо, если бы не сны. Мне снова и снова снилась та гроза, в подробностях, в звуках, запахах и ощущениях. Мне было плохо. Я не знал, что буду делать, если для тебя это ничего не значило, если ты больше не посмотришь на меня – так, не коснёшься, не поцелуешь… Если больше никогда ничего не позволишь… Я ждал осени. Ждал встречи, как приговора.        В день рожденья молодой мамочки мы приехали на уже знакомую дачу и обнаружили, что в связи с наличием трёхмесячной крохи гостей будет изрядно меньше. Но на веселье и застолье это никак не отразилось: просто были самые близкие друзья, и совсем не было твоих «спортсменов», чему я был несказанно рад. А ещё я сразу, от ворот, увидел твои глаза, и железный кулак сомнения внутри немедленно разжался, потому что ты смотрел хищно и горячо, нетерпеливо и жадно, я даже испугался на миг, что это заметно не только мне… Но всё было так хорошо и душевно, что я наконец расслабился, просто любуясь осенним прозрачным днём, весь в каком-то наивном ожидании чуда. Ты нашаманил огромный казан бесподобного плова, а свояченица, оказывается, освоила производство домашних вин и наливок, которые мы потихоньку дегустировали и говорили обо всём на свете… Я был беспричинно и безусловно счастлив.       В баню, кроме нас, никто из мужиков вообще не пошёл. А когда нас покинули подружки, что попариться всё-таки любили, ты сказал, что хватит баловства, надо нормального пару поддать уже. И в том ароматном, горячем и одновременно свежем тумане ты впервые сам меня поцеловал…        Дальше я плохо помню… Помню, как ты целовал меня, оцепеневшего, целовал губы и скулы, шею и плечи, как постепенно спускался ниже, и на разгорячённой коже твои поцелуи были блаженно прохладны и остры, как сладкие уколы. Я отчего-то не мог шевельнуться, только вздрагивал, не имея сил ни возразить, ни согласиться. Будто не было той грозы, не было снов, не было потаённой мечты и желания… Твои руки трогали меня, губы целовали, язык скользил короткими дразнящими штрихами, а я лежал, задыхаясь, пригвождённый к полку запоздалым страхом и рвущим нутро противоречием. Ты, словно чувствуя моё напряжение и зажим, ничего не форсировал, ласкал и ласкал, и в мутном от пара воздухе я смог вдруг разглядеть твоё восхищённо-влюблённое лицо… Господи! Во мне всё рассыпалось! Никогда ни один человек на меня не смотрел – так! И я сошёл с ума от пронзительной нежности и благодарности, переполнившись чувством к тебе — осознанным наконец… Я застонал и выгнулся на струганых горячих досках, и тогда ты накрыл ртом мой изнемогающий стояк. Это был, наверное, мой последний испуг: такой, родом из мужского брутального мира, в котором я всю жизнь прожил. Через несколько ударов сердца и движений твоего языка от него и воспоминания не осталось, и я, задыхаясь и дрожа, абсолютно растворился в новом переживании. Мужской рот — это совсем иначе, просто потому, что ты отлично понимал, что делаешь, какую реакцию ждёшь… Потому что ты по-настоящему хотел это делать со мной…        Безошибочно поняв, что я уже на грани, ты взял мой член рукой и впился в меня взглядом. Никакое самое горячее порно не возбуждало меня так, как это безумное страстное выражение на твоём лице. Мне хватило нескольких секунд… Потом ты пресёк мою неумелую попытку сделать тебе то же самое, прошептав: «Успеешь ещё»… Взяв мою руку, ты положил её на свой пах, а дальше включились инстинкты. И когда ты, глухо застонав, кончил в мою ладонь, я испытал грандиозное удовлетворение от того, что ты был — мой…        Когда настал срок ехать на юбилей твоего тестя, ты позвонил мне и сказал: «Если ты приедешь, я сойду с ума». Я не поехал. Сочинил сотню причин, принёс тысячу извинений… Я тебя понимал. Перед Новым годом ты позвонил сказать, что твоя очередь, и не приехал на семейное традиционное торжество. Восьмое марта пропустил я, день рождения бабушки ты… На День Победы мы, стиснув зубы, приехали оба… Я почти ничего не помню, потому что думал только о том, чтобы не смотреть на тебя неотрывно, чтобы не подойти, не коснуться… Это было слишком. К моему облегчению, вы уехали быстро, у вас дочурка осталась с твоими родителями, вы спешили… Я перевёл дух и снова затосковал…        И когда в белую ночь на Ивана Купалу мы с тобой вновь, уже по традиции, вышли с моего двора, я спросил: «Налево или направо?» Ты выбрал направо, в лес, и, едва за нами сомкнулись стволы, отгораживая от возможных досужих глаз, ты снова взял меня за руку: «А пойдём к тому дубу, а, Серёж?» И я, счастливый от того, что ты здесь, со мной, вместо ответа схватил тебя в охапку, стиснул, желая только одного — остановить время… К дубу мы вышли быстро, я знал этот лес наощупь и зажмурившись, как собственную ладонь, и тут уже ты сгрёб меня в объятия. Я ещё не знал тогда, на что ты способен, если соблазняешь, если хочешь… Я открывал в себе новые точки страсти, новые желания и фантазии, я открывал в себе — себя, настоящего, живого… Ты будто всему учил меня заново: целоваться, ласкать, трогать… Слышать. Чувствовать. Дышать… А потом в какой-то миг ты сунул мне в ладонь шуршащий квадратик и, решительно стянув с бёдер свои камуфляжные штаны, повернулся ко мне спиной и опёрся руками о ствол. «Давай, — хрипло бросил ты через плечо, — я подготовился».        Сказать, что я сошёл от этих слов с ума — это ничего не сказать… Наши рубахи давно лежали где-то в траве, и я видел в лесном сумраке твоё тело, которое ты отдавал мне — нетерпеливо прогибаясь в пояснице, неловким движением колен окончательно скидывая к щиколоткам штаны, удобнее растопыривая пальцы на шершавой дубовой коре. «Кир…» — почти простонал я, теряясь в бешеном желании и полном ступоре. «Давай, — повторил ты настойчиво, — я правда готов, не бойся. Я хочу…»        Я входил в тебя медленно. Было горячо, тесно и немного больно, ты чуть постанывал, уткнувшись лбом в собственные руки, и я тогда, помнится, подумал, что ты готовился… планировал… хотел… Ты хотел — меня, со мной, подо мной… а готовиться — это как? Воображение взыграло такими картинами, что окончательно отключился рассудок, и я впился пальцами в твоё тело, до синяков, как потом выяснилось… А ты рванулся мне навстречу, изогнувшись ещё резче, напрягшись каждым мускулом своего великолепного тела, блестящего в свете взошедшей луны от выступившей испарины. «Блядь, — услышал я твой выдох, — да, ещё, не бойся!» И я больше не боялся…        Отдышавшись от оргазма, я развернул тебя лицом, поцеловал, весь дрожа и трепеща, и опустился на колени в знакомую мягкую лесную землю. Почему-то я был уверен, что у меня всё получится, и всё получилось. Ты едва успел оторвать меня от своего паха и с уже знакомым глухим стоном забрызгал свой живот и мои руки, и рухнул на колени рядом, повиснув у меня на плечах. «Твой», — прошептал ты мне в распухшие саднящие губы, и я только тогда понял, что искусал их почти в кровь, и ты прильнул к ним своими — горячими и влажными, зализывая и лаская… А потом ты стянул с меня презик, осторожно завязал узелком и закопал под корнем дуба, прикрыв ямку горстью палой листвы. «Плохая примета семя разбрасывать, — пояснил ты на моё недоумение, — к бесплодию». «Ты веришь в приметы?» — удивился я. «В такие — да. — Ты подобрал наши рубашки и протянул мне руку. — Пойдём искупаемся?»        Лето пролетело в попытках разобраться. Нет, не в себе: я не сомневался в том, что сделал, и сделал бы всё это снова и снова. Я не хотел никак называть то, что испытывал к тебе, потому что мне было достаточно того, что ты у меня был, что я помнил твой запах и вкус, и дрожь твоих мускулов под моими ладонями, и жар тела, и нежность губ… Это было так сильно и так невероятно хорошо, что, при всей моей жажде и нетерпении, я был почти рад, что ты далеко. Близость с тобой… Обладание… Растворение… Господи, от одной мысли о тебе, от любой вспышки памяти меня вело и колотило! И я пытался разобраться, как я хочу с тобой быть… Что предложу тебе, что приму? На что ты пойдёшь, если я попрошу? На что пойду я? К осени я всё решил и приехал в твой дом, словно на свою вторую свадьбу…        Терпение моё почти иссякло, когда все, наконец, практически угомонились, и я, подойдя к тебе, сидевшему в беседке, отобрал недокуренную сигарету и сказал: «В гараж зайдём». Ты молча вошёл в небольшую дверцу, я шагнул следом и тут же закрыл за собой щеколду. Я не успел отнять руку от холодного металла задвижки, а мы уже целовались, жадно и яростно, и я чувствовал, что ты истосковался не меньше… С трудом оторвавшись от тебя, я отступил вглубь гаража и начал раздеваться. Я делал это медленно, но не потому, что хотел тебя подразнить, просто пальцы дрожали и не слушались, а ты смотрел на меня, прикусив собственный кулак, и от одного этого мне хотелось таких вещей, что становилось страшно и жарко… Оставшись совершенно голым под твоим испепеляющим взглядом, я облизнул мгновенно пересохшие губы: «Моя очередь». Я увидел, как ты потерял дыхание, и, повернувшись к тебе спиной, лег грудью на тёмно-серый лак капота твоего внедорожника…        «Серёга! — ахнул ты, и горячие, до слёз нежные руки коснулись меня, и я почувствовал, что слёзы действительно выступили, так это было долгожданно. — И сколько ты уже с ней?!» В перепуганном и потрясённом голосе твоём была такая любовь… Эти два часа, за которые я чуть не сошёл с ума, показались мне совсем небольшой ценой за возможность её услышать… Ты в шоке распахнул заднюю дверцу, заставил меня разогнуться, твердя, что так будет легче, велел раздвинуть ноги, упереться в кожаное сиденье… Я выполнял твои команды, в совершенной эйфории от зашкаливающего желания и абсолютной принадлежности тебе. Ты вынимал из меня пробку, шепча нежности и матерясь, а я умирал от блаженного стыда и счастья, улыбаясь сквозь текущие слёзы, которые не мог стереть, потому что тело не слушалось, делая только то, что велел ты. Я видел через мокрые ресницы, как на твоём лице шок сменяется страстью, как ты торопливо срываешь одежду, давая и мне возможность любоваться тобой — бешено возбуждённым и неописуемо желанным. Ты уложил меня спиной на задний широкий диван, поднял на плечи мои ноги… и я зажмурился, не в силах встретить тот ураган эмоций, который ты обрушил на меня. На какой-то миг я пожалел, что не будет боли, и тут же стало больно, и от этого так хорошо, что я потерял реальность. Был только ты, ты меня брал, а я отдавался, понимая, наконец, что заставляло тебя там, под дубом, извиваться подо мной всем телом и в голос стонать. Я тоже извивался и бился, стонал и рычал… Я, наконец, постигал страсть. Настоящую. Безусловную. Одну на двоих…        Вот уже больше десяти лет нам удаётся хранить нашу тайну… Наверное, потому что мы видимся только два раза в году, а семейные застолья, когда собирается вся родня, не в счёт, ведь там всё иначе. Мы никогда не пытались встретиться где-то ещё, поторопить жизнь, ускориться. Думаю, это правильно, слишком уж сильно то, что мы переживаем, наконец оставшись наедине. Мы обязательно оступились бы где-нибудь, спалились на раз… Но эти две ночи в году — они наши. Напролёт, насквозь, до последней секунды, до самой крошечной звезды в небесах, до самой тихой трели цикады… Чтобы потом жить этими ночами всю долгую зиму, и всё беспечное лето, мечтать и предвкушать… и ждать, ждать… и дождаться… Больше десяти лет…        Я стал больше ценить свой семейный очаг, больше внимания отдавать жене, чувствуя лёгкую вину перед ней. Не за измену, нет, — за то, что моя к ней любовь такая земная, простая и понятная, что не с ней я испытал полёт и ураган, что не в её объятиях кричал, не её чувствовал всем существом, каждой клеточкой… Я любил и люблю её — мать моих детей, потому что у нас ещё дочка родилась, родного и надёжного, близкого и весёлого человека, мою жену, мою женщину. Но…        Но я стою сейчас, облокотившись на невысокий палисад моего двора, вслушиваюсь в гомон друзей и детей возле дома, в запоздалую соловьиную песню где-то в заречной рощице, вдыхаю аромат травы, которую сам скосил по росе с утра, и жду, когда из-за поворота просёлка вырулит красавец Амарок, и ты высадишь из кабины своих девчонок, и подойдёшь, и обнимешь, и у меня снова перехватит дыхание…        — Серёга! Наконец-то доехали! Куда столько народу валит по трассе, я реально устал от такого количества дураков на дороге!        — Ну, встреча двух бед! И ты в неё угодил!        — В смысле?        — Ну, как же: дураки и дороги…        — А, чёрт, точно! … Господи, как я рад тебя снова видеть, брат…        — Я тебя тоже, Кир, но есть вещь, которой я рад гораздо больше…        — И что это?        — То, что мы не братья, Кирилл… Мы — не братья… Vineta © май 2015.