Innermost night

Шаги, прорезая застоявшуюся тишину, отдаются пульсирующей болью в висках. Неравномерно мигает старый ночник, слегка потрескивая от электрического напряжения. Свет, рассеиваясь, тухнет, через долю секунды пытаясь загореться вновь. Щелчок, небрежное движение – и жестяная банка уже катится по столу, оставляя за собой пенящийся след любимого алкоголя. Пиво стекает вниз по подбородку, рисуя липкую дорожку вдоль широкой обнаженной груди. Немец хмурится и, медленно вытирая губы тыльной стороной ладони, фривольно откидывается на деревянную столешницу, упираясь в нее руками. Кратковременная ухмылка. Он знает, он почти физически чувствует, как щурясь и фокусируя затуманенный взгляд, за ним наблюдают. Ссутулившаяся фигура на стуле сейчас кажется особенно хрупкой. Галстук перекинут через плечо, рубашка смята и разорвана до середины. Шляпа с тихим шорохом падает с обречённо опущенной головы. Франциск вяло приподнимает плечо, стараясь хоть как-то размять затекшие мышцы, ибо связанные за спиной руки не позволяют ему большего. Весь вид его, должно быть, весьма плачевен, но... Германия почти готов поклясться в том, что увидит в глазах своего пленника всё, что угодно, кроме затравленности и безысходности. И потому-то, желая лишний раз убедиться в своей правоте, он вальяжно поднимается со стола и столь же размеренно обходит француза по кругу. Всего лишь минута для того, чтобы с упоением тайного садиста-эстета, любоваться многочисленными царапинами на бледной коже до тех пор, пока это позволяет резкий, периодически бьющий по глазам свет. Доля секунды – и властные пальцы, по-хозяйски вплетаясь в длинные светлые волосы, тянут вниз, вынуждая их обладателя поднять на своего «мучителя» полный желания взгляд. Что и требовалось доказать. Немец удовлетворенно улыбается, наклоняясь к искусанным в кровь губам. То ли всхлип, то ли стон. Трещит под сильными руками шелковая материя, со стуком катятся по полу пуговицы… Мигнув на прощание, гаснет светильник, оставляя вне наших глаз еще один приватный вечер.