Только королеву

Приятная усталость, всегда следовавшая за удовольствием, сковывала тело, но сон упорно не шел к последней из Таргариенов. Завтра откроются бойцовые ямы Миэрина. Завтра древняя кровавая традиция соберет дань обещанными восторгами публики и неминуемыми проклятиями умирающих. Завтра блекло-синие, выцветшие небеса будут бесстрастно взирать на жестокую и необходимую жертву. «Это было разумно, – напомнила себе Дени, поднимаясь с постели. – Ужасно, но нужно». По просторной зале, ставшей спальней королевы, плыл запах любимых благовоний Дейенерис – свежих, чуть резковатых, не похожих на тяжелые, приторно-сладкие ароматы, которыми был густо окутан весь город. Умница Миссандея тщательно следила за тем, чтобы покои ее госпожи пахли ветром, простором, соленым прибоем и (совсем немного) дымом. Но ни она, ни дюжина дежурящих у дверей Безупречных не могли избавить Матерь Драконов от ощущения, что душная миэринская ночь липнет к ее коже. Лицо спящего Даарио было спокойно. Иногда Дени думала, что сожаления и страхи вообще чужды этому человеку; в такие мгновения ей даже казалось, будто главный ее враг – вовсе не убийцы в золотых масках, а Даарио Нахарис. Красивый мужчина, которого нельзя не хотеть. Безжалостный наемник, которому нельзя верить. Но она верила, потому что хотела верить... и потому что хотела его. Он брал не повелительницу, женщину. Была ли Дейенерис Таргариен грозной драконьей королевой, глотая его семя прямо на ступенях тронного зала? Отдавала ли приказы многотысячному войску, давясь стонами блаженной принадлежности, когда он резко входил в нее сзади?.. Открытие ям было его решением. Его, не ее. Не из-за доводов Хиздара, не из страха перед сынами Гарпии, а только ради слов Даарио королева Миэрина согласилась сделать этот нежеланный, сомнительный шаг в прошлое. Сделать вопреки тому, что внутри нее все яростно противилось данному разрешению, что ее душа кричала: ты – Миса, ты – освободительница от оков, ты предашь себя, сойдя с избранного пути. «Он каждую ночь делает меня счастливой», – медленно наполняя кубок, Дейенерис впервые вгляделась в причудливый узор, отчеканенный на золоте. Как раз-таки сцены боя... Хотя вернее сказать, гимн смерти. Тонкая работа, оскал победителей кажется совсем живым, а кровь, хлещущая из разрубленных тел, выглядит темной и густой. Сколько воинов умрет завтра на песке главной арены? Они умрут не за свободу, не за родную землю, не за любимых людей, а просто на потеху толпе. И эта кровь забрызгает ее платье, потому что прольется по ее слову. По приказу новой владычицы города Гарпии. Даже своим драконам, своим любимым детям Дени не позволила убивать невиновных, даже их заточила, сковав цепями – кроме Дрогона, слишком своенравного и слишком могучего. Какие облака рвутся теперь под его черными крыльями? Только мать отчаянно хочет чувствовать свое дитя, где бы оно ни блуждало, потому что дети – даже бОльшая часть своей матери, чем руки, глаза, уши... Тьма, висевшая над Миэрином, была непроглядно черной. Ночь обнажала саму душу этой жестокой земли. Где-то в извилистых переулках с шипением скользят тени неуловимых убийц – утром патрули Безупречных найдут лишь изуродованные трупы. Где-то спит (или пьет?) новый странный советник Бурерожденной – сын ее врага, убийца ее врага. Где-то наслаждается женской лаской ее почти-уже-муж, благородный Хиздар зо Лорак. Где-то бродит сир Джорах, непрощенный, изгнанный, отвергнутый; сир Джорах, получивший по справедливости... или не дождавшийся милосердия? Не просыпаясь, Даарио гневно фыркнул, и Дейенерис, повинуясь безотчетному порыву, погладила его плечо. Под старыми шрамами, которые она так любила целовать, прятались стальные мышцы. Беспощадное и неумолимое железо – железо, призванное убивать, но по странной прихоти богов ставшее мужской плотью. «Он любит королеву, – вдруг подумала Дени. – Хочет женщину, но любит только королеву». И ей стало так холодно, словно на Залив Работорговцев обрушилась самая страшная из когда-либо случавшихся зим.