Море неизменно

Воздух Верхнего города разъедает горло, жжет не хуже пойла из Висельника. Над головой бледно-серая пропасть вопросов, на которые нет ответа, а под ногами мостовая, и Хоук следует за прямыми улицами, оставаясь звуком шагов на камне. Хоук уходит вниз. Просторы Нижнего обнимают смрадом помоев и песнями вчерашнего гуляки из ближайшей канавы. Как раз под вкус Изабеллы, но не под его. Вкус Хоука дальше, через спутанные подворотни и спящие среди улицы тела, на ступенях у самой воды. Вкус Хоука – вкус соли, пота и холодного ветра, оседающий на языке тонкой пленкой, остающийся во рту на несколько часов, но лучше, чтобы на всю жизнь. Его зовут Защитником и пьют за его здоровье, и он тоже пьет – за свою свободу, начавшуюся с головы наместника на полу зала и согласия на поединок. Он говорит: «Чем я могу помочь?» – и это всегда заканчивается убийством. Одежду не отстирать от кровавых разводов, руки – не отмыть. В порту небо ниже, облака скребут стены и ложатся на воду тяжелым бесцветным одеялом. Воздух в порту пахнет застывшей грозой, которая никогда не начнется, и Хоук вспоминает, что не видел солнца с того самого дня. Был еще черный дым от горящих костров, и тучи казались темнее, но теперь все равно не легче. Он упирается в воду носками сапогов, и кожа темнеет от влаги, расползаясь коричневыми мокрыми кляксами вдоль ступней. Ему хочется почувствовать море. – За море! – Изабелла дергает вверх стакан, расплескивая коричнево-зеленую вонючую жидкость, названную алкоголем лишь за то, что от нее плывет в глазах. – За свободу, – кивает Хоук, опрокидывая в себя эту дрянь. И за ушедших. В ту ночь в Висельнике не шумно от его попойки. Хоук ощущает себя идиотом, но лучше идиотом, чем собачкой, которая носится из угла в угол, стараясь угодить всем или даже кому-то одному – особенно кому-то одному. Он не может отделаться от мысли, что защищал или убивал кого-то ради слова, обращения на языке, который он больше никогда не услышит. Базалит-ан. У него сердце сжимается, вытягивается в струну от каждого «ты достоин», и он бегает по Киркволлу из стороны в сторону, вытаскивая город из войны, которая еще не началась, но лишь для того, чтобы услышать похвалу, а после притащить бутылку на эти чертовы ступени и подвести черту: «Ты ничтожество, Хоук». А после война начинается, и он отчего-то чувствует себя преданным и обманутым, когда копье царапает предплечье, пролетая мимо. Он прощается: прощается взглядом на пару тягучих секунд, пока не окликнут. Собачка больше не нужна. И вряд ли в чужих глазах есть что-то кроме уверенности, ведь это, гарлок его раздери, требование Кун. И Хоук спасает город. Спасает город – но в первую очередь совсем не его, не перекошенные от нервного потрясения лица знатных индюков и даже не жизнь Изабеллы. В первую очередь он спасает себя. От этого спасения у него останется косой шрам на груди, звание, серые громады облаков и один кунарийский клинок, который он никогда не вернет. Все началось с «Чем я могу помочь?» Все закончилось убийством. Он больше не ходит мимо лагеря, вырисовывая по городу многочасовые крюки, лишь бы не видеть перекошенную древесину ворот, не прижиматься к ней лбом, как в ночь после боя, и не шипеть проклятья спотыкающимися друг о друга пересохшими губами. Он так катастрофически близко, но там сейчас только запах: смешавшийся с солью запах земель, которые его не ждут, и народа, которому он не нужен. В последнюю очередь Хоука волнует народ. В первую – безымянный кто-то уже из прошлого. Хоук помнит. У Аришока тонкие трещины морщин вокруг рта и неподвижная складка на переносице, которую никогда не расправить касанием пальцев, и Хоук пытается сделать это иначе: дышит саар-камеком, выискивая фанатиков, лезет на самое дно Клоаки, утопая по колено в сточном дерьме, путается в тропах Расколотого берега. Не работает. Складка никуда не девается, и даже взгляд едва ли теплеет; Хоуку остается цепляться за голос, почти ловить его руками, кутаясь в похвалу, как в тяжелое одеяло. «Ты достоин». Чего? Камень под ладонями холодный и серый, на полтона светлее неба, на полтона темнее выцветшей от бессонницы кожи. Море кусается холодными зубами, если его задеть, и гонит прочь зябким ветром, который вплетается в волосы будто бы пальцами. У Хоука противно щиплет в носу, и он опускает голову, задумчиво сводит брови, смотрит в дрожащую грязную воду; а в отражении у него та же складка на переносице. Только он не из тех, кто смеется над совпадениями. Киркволл по утрам – обнаженный мраморный скелет города, увешанный цепями и укрытый слоем пыли с дорог; Хоук доверяет ему свой тяжелый взгляд куда-то за горизонт и цепляющийся за зубы выдох. Если сжать воду в руке, она вытекает, пробегая болезненным холодом по коже запястья. Пальцы дрожат. Он жмурится от пары проскользнувших сквозь тучи бледных полосок света, сливающихся через секунду с общей серостью неба. Рассвет. С рассветом город разлепляет глаза, заполняя артерии улиц человеческими голосами, шагами, телами. Скоро они оживут. Ветер застывает на плече неловкой тяжестью, как от касания сухой серой руки – на полтона темнее неба, – которое он никогда не чувствовал по-настоящему. Ему не хватает солнца и сна, но в нем слишком много памяти, чтобы желать отдыха. Хоук смотрит в горизонт, не моргая, а видит темное зеркало глаз и сжатые в линию губы. И кровь на своих руках. Все начиналось с «Чем я могу помочь?» Он ведет пальцем по груди, повторяя линию шрама под ворохом одежды, и опускает голову, упираясь ладонью куда-то напротив сердца. Молчит, дышит, чувствует себя идиотом – и разворачивается резко, уходит, подставляя ветру спину. Бей. Хоук знает: ему предстоит обходить лагерь окольными путями, добираться до поместья самой длинной дорогой, цепляя пыль на вымокшие сапоги. «Истинный базалит-ан» бежит от памяти, поджимая хвост, как побитая дворняга бежит от того, кто кидает в нее камнями. Защитник не принадлежит городу, который он защищает. Остается замереть, сжимая руки в кулаки до тупой сводящей боли от собственной никчемности. Ты ничтожество. «Ты достоин». И он сбегает прочь – до завтрашнего утра. – Панахидан, Хоук, – шипит ветер в спину. – Панахидан, – отзывается он сорванным шепотом, не оборачиваясь в ответ.